Дурень

В моей сумке живет Жар-птица. Деревянное кружево расписного хвоста, плавный взмах крыльев, причудливый хохолок. Фигурка переливается всеми цветами радуги и здорово смахивает на попугая. Это «чудо» почти двадцать лет кочует из одной сумки в другую. Жар-птицу мне подарили…


***

…Я училась на третьем курсе университета, жила в съемной квартире. Хозяйка неожиданно вернулась из длительной командировки, и мне пришлось искать новое пристанище. Подходящих вариантов не попадалось: либо шикарная квартира за бешеные деньги, либо дешевая коммуналка с тараканами и вечно пьяным соседом.

Жилье нашла подруга. Полтора часа на электричке, деревенский дом. Комнатка с занавеской вместо двери, хозяйке восемьдесят лет. Все удобства во дворе. Воду таскать из колонки, печку топить дровами. Предложение не показалось мне заманчивым, но лучше спать на чистой кровати за шторкой, чем на вокзальной скамье в обнимку с бомжами.

***

Я отправилась на разведку боем. Вагон электрички мало чем отличался от морозильной камеры. Я натянула перчатки. Хотелось спать. На остановке выглянула в окно. Беленький домик станции, какие-то деревянные постройки на рыжем холме. И степь, степь... Унылая, цвета мокрого песка, октябрьская степь.

А еще у нас есть сайт с рассказами - razkaz.ru
Напротив меня приземлился долговязый человек с огромным замызганным рюкзаком. Пахнуло сыростью, дождём, сырой рыбой. Мужчина долго возился со своей ношей, пристраивая ее так, чтобы не запачкать сиденье.

К моему сапожку прилипла серебристая рыбья чешуйка. Я громко вздохнула. Рыбак вскинулся под моим тяжелым взглядом и суетливо вскочил:

— Простите, ради Бога, — он смахнул чешуйку и провел ладонью по моему сапогу. — Я протер, уже чисто. Вы не обижайтесь.

Я вяло улыбнулась и подумала: не пересесть ли? Поводила пальцем по запотевшему стеклу, написала «Катя».

Вязкие сумерки подступили к окну. В вагоне зажегся свет.

Пристальный мужской взгляд мешал мне дремать. Рыбак пялился во все глаза. Я подняла голову и стала рассматривать его в упор. Высокий, жилистый, лет сорока с чем-то. Вытянутое смуглое лицо, небритые щеки, обветренные губы. Цыганские глаза. Вроде мужик как мужик, но чудной какой-то.

— Здравствуйте, — кивнул он.

— Добрый вечер, — я пожала плечами и вынула из сумки учебник.

Украдкой покосилась на мужчину. Он так и смотрел на меня. Наивно и восхищенно. Рыбак не был похож на бандита или на хама. Его взгляд не пугал меня. Скорее, раздражал.

— Далеко едете?

— Вам-то что? — я поморщилась.

— Да я просто спросил, — рыбак смутился, — может, нам по пути?

— Еду до конечной, — сухо проинформировала.

— Ну? — рыбак просиял, — вместе, значит, пойдем?

— Куда пойдем? — насторожилась я. — Может, нам в разные стороны?

— А это без разницы! — весело успокоил он. — Я доведу куда нужно. Я тут все улицы знаю. Меня Иваном зовут. Доведу потихоньку, не бойтесь.

Стоило ему произнести последнее слово, как я тут же испугалась и демонстративно уткнулась в книгу. Иван поставил перед собой рюкзак, дернул за веревочный узел. Деликатно откашлялся.

— Хотите? — он протягивал мне маленькое красное яблоко.

Я брезгливо покосилась на его руку с загрубелыми, пожелтевшими от табака пальцами. Представила, как яблоко нагревается в этой руке, становится вялым и теплым.

— О боже! — я выдернула сумку из-под сидения и пересела на другое место, поближе к выходу.

***

Конечная станция. Небольшая платформа с ветхой будочкой. Кромешную тьму слегка оживлял тусклый фонарь у зеленого ларька. Под фонарем гоготали трое парней. Их длинные, косые тени извивались на сером асфальте.

Я недовольно покосилась на топтавшегося поодаль рыбака и схватила за рукав полную тетеньку с детским автоматом, торчащим из пестрого пакета.

— Скажите, пожалуйста, улица Уточкина далеко отсюда?

— Уточкина? — тетенька призадумалась. — Я и не слыхала о такой. Это, наверное, за оврагом?

— Где?! — ошалела я.

— За оврагом. Я на этой стороне живу, а овраг, значит, на той. Там тропинка есть, только темень страшенная, как бы вы там все ноги не переломали.

За спиной прошелестели шаги. Кто-то застенчиво выдохнул:

— Девушка...

Я устало обернулась, догадываясь, кому принадлежат эти ненавязчивые вздохи. Рыбак виновато улыбался. В полутьме влажно поблескивали цыганские глаза.

— Девушка, Уточкина взаправду за оврагом, — он заторопился. — Я на Цветочной живу, а улица Уточкина соседняя. Пойдёмте?

— Вы идите, а я не тороплюсь, — глупо брякнула я. — И отвяжитесь вы от меня! Господи, кошмар какой-то!

Оставшись одна, я сразу же привлекла внимание подвыпивших юнцов. Один загородил мне дорогу.

— Какая женщина!

— Какая? — я усмехнулась. — Ни черта не видно, а он туда же. Пропусти.

— Зачем так спешить? — парень подозвал остальных. — Уговариваю девушку выпить за мое здоровье, а она не хочет! Мне сегодня восемнадцать лет, между прочим.

— Поздравляю, — я вежливо улыбнулась, — но я не пью. Тем более из горла.

Я аккуратно обошла парней и, сгибаясь под тяжестью сумки, побрела через железнодорожный путь.

— Вот собака страшная! Да? — поинтересовался именинник у приятелей.

Доказывать, что я — красавица неземная, не было желания, и я прибавила шагу. Сзади раздался гневный окрик.

— Как тебе не стыдно так девушку обижать? Что же ты себе позволяешь, сопляк! А ну, извинись!

Дальнейшие события развивались очень быстро. Вместо ответа веселой троицы я услышала характерные глухие звуки. Обернулась. Молодежь била рыбака. На мгновение я застыла от ужаса. Иван упал.

Я бросила сумку и побежала назад. Зацепилась ногой за шпалу, порвала колготки.

— Что вы делаете, придурки?! Отпустите его!

Мой слабый голос потонул в мощном крике женщины из кассовой будочки.

— А ну хватит, дряни такие! Леха-а! Леха-а! Опять задрались паразиты! Леха-а!

Видимо, молодые люди хорошо знали некоего Леху. Одно его имя произвело фурор и заставило местных ковбоев бросить несчастного рыцаря.

Иван сидел на корточках, вытирая кровь с разбитой губы.

— Все в порядке, девушка. Живой я.

— Еще не хватало, чтобы вы стали трупом бездыханным, — я попробовала приподнять его рюкзак и охнула. — Каменные глыбы возите? Какого черта вы полезли к этим троглодитам, а? Встать можете?

— А как же! — Иван резво вскочил на ноги и взвыл. — О-о! Ногой ударился. Да это ничего, доковыляю потихоньку. Вы идите, не ждите меня.

— Теперь уж молчите, — я помогла ему подняться. — Молчите и ведите меня через овраг.

***

Вероятно, протоптанная тропинка существовала только в богатом воображении местных жителей. В овраге было жутко темно. Под ногами хлюпала грязь. Мою куртку исхлестали колючие ветки. Рыбак сделал попытку отнять у меня сумку, но я дернулась в сторону и провалилась по самую щиколотку в какую-то отвратительную жижу.

— Болото у вас тут, что ли? — ворчала я. — Да не трогайте сумку!

— Я помочь хотел. Тяжело ведь, Катюша, — где-то над ухом сопел рыбак.

— Обходилась же я раньше без вашей помощи. Вы хоть свой рюкзак благополучно дотащите... Подождите, откуда вы знаете, что я Катюша?

— Вы в электричке на стекле имя свое написали. В гости к кому-то?

— Не спрашивайте ни о чем, передвигайтесь молча. Меня уже мутит от всех этих приключений.

— Хотите яблочко? Оно кислит.

— Давайте, — я махнула рукой.

Впереди в черной мгле душераздирающе орала невидимая птица. Хруст хвороста под ногами отдавался в голове револьверными выстрелами. Я шарахалась от каждого звука. Выбирались из оврага целую вечность. Свет далеких окон горел душу.

***

Под фонарем я взглянула на часы. Неужели только 20.00?

— Вот здесь я живу, — Иван показал на огромный двухэтажный дом. Я поразилась рыбацкому благосостоянию.

— Спасибо за компанию, — поклонилась.

— Вы погодите, я только рюкзак брошу за ворота и доведу вас.

— Господи! Да что же это такое? — взмолилась я. — Вы когда-нибудь отстанете от меня или нет? Время детское, вон пацаны носятся по переулку. Я так вымазалась в вашем овраге, что легко распугаю всех окрестных душегубов. Не ходите за мной!

Я запустила во всю прыть. Рыбак потянулся следом. Терпение лопнуло, и я с удовольствием вызверилась:

— Да пошли вы к черту, в самом-то деле! Вроде не мальчик уже, а туда же!

***

Улицу Уточкина и дом № 5 я нашла без труда. Высокие ворота были наглухо заперты. Я переполошила хозяйку бешеным стуком, пересчитала головой все притолоки, со звоном опрокинула пустое ведро. С ходу попыталась произвести на бабу Симу хорошее впечатление, но наступила на хвост толстому коту и решила перенести налаживание отношений на завтра.

Плохо освещенная комната с громоздким комодом сразила наповал. Подруга не обманула: двери в самом деле не было, ее заменяла ситцевая занавеска. Синие петухи по ядовито-розовому полю. Эти петухи добили меня окончательно, и, отказавшись от чая с медом, я легла спать. Уснула мгновенно, даже пожалеть себя не успела.

***

Утром проснулась поздно. Над ухом надрывалось шепелявое радио. Солнце разыгралось не по-осеннему: красная стеклянная ваза на подоконнике гордо сияла, проткнутая острым лучом. При дневном свете мебель выглядела не так убого. Ладно, жить можно.

Перед завтраком вышла во двор подышать. Села на ступеньку и бодро улыбнулась несправедливо обиженному коту. Симпатяга оказался незлопамятным и охотно простил мне вчерашнее злодейство. По черной раскисшей земле носились заполошные куры. Рыжая дворняга у покосившейся будочки притворялась спящей.

Октябрь стремился оставить о себе добрую память. Дымчато-прозрачное небо, одуревшее солнце, теплый ветерок. Я закрыла глаза, но насладиться моментом помешал сухой отрывистый стук за домом.

Я взяла кота на руки, пошла посмотреть. Рыжий пес нерешительно поплелся за мной. Куры бросились указывать путь. Отныне мне не грозило одиночество. Я осторожно пробиралась по рыхлой размытой борозде, воображая себя библейским Ноем.

Свернула за угол и выронила Барсика. Рыбак Иван весело смотрел мне в лицо. В одной руке топор, в другой — полено.

— Здравствуйте, — широко улыбался мой вчерашний попутчик.

— Тесен мир, — мрачно кивнула я. — Вы меня преследуете? Что вы здесь забыли?

— Я дрова колю бабе Симе, — Иван помахал топором. — Так это вы, значит, новая постоялица? Как же я вчера не догадался?

— Меня это изумляет не меньше вашего, — я поджала губы. Мне не понравилось дурацкое слово, которым назвал меня рыбак.

Иван продолжал светиться, как елочная гирлянда.

— Хорошо спалось, Катюша?

— Чудесно!

— Сразу видно. Такая вы ясноглазая сегодня, смотреть приятно.

— А вчера мой мутный взгляд будоражил вам нервы? — усмехнулась я

Иван озадаченно провел ладонью по небритому подбородку. Серый ватник болтался на нем, как на вешалке. На голове пестрая вязаная шапочка. Глаза виноватые и чистые, как у ребенка.


Больше всего на свете Серафима Ивановна любила подкармливать бледных, замученных наукой девиц. Пухлые булочки, густой мед, душистый травяной чай —я блаженствовала.

— Серафима Ивановна, кто это у вас батрачит?

— Где? — хозяйка выглянула в окно. — А-а, так тож Ванька!

— Родственник ваш?

— Да какой родственник! Седьмая вода. Его Володька, мой внук, у себя в кухоньке приютил. Жить-то Ваньке негде было.

— Почему? — я вспомнила красивый добротный дом.

— Ванька уже лет восемь у Вовки в кухоньке живет. Печку себе сладил, топчан у него есть. Внук ему телевизор старый отдал. Как дом сгорел, так Ваньке податься некуда было. А Вовка пожалел. Иван ему по хозяйству помогает, и у меня во дворе все делает.

— Что же у него, семьи нет? — удивилась я.

— Была, — хозяйка вздохнула. — Родители умерли, сестра тоже долго не жила. Жена бросила за пьянку лет десять назад. Пацана забрала и уехала.

— Он и сейчас выпивает?

— Не-е! Володька предупредил, мол, пьяным увидит, сразу выгонит. Ванька теперь и в рот не берет водочки-то.

Иван не слышал нашего разговора. Он подбирал разлетевшиеся поленья и чему-то широко улыбался.

***

Постепенно я обжилась на новом месте. С хозяйкой мы ладили. Серафима Ивановна потчевала меня пирожками, блинами, плюшками и бесконечными воспоминаниями о своей «золотой» или «пропащей» (в зависимости от настроения) молодости. Ее иногда навещали подружки. Ругали власть, пели старинные песни. Надтреснутые, но еще сильные голоса тоненько выводили незнакомую мне мелодию, от которой хотелось вздыхать и плакать.

***

Иван приходил каждый день. Возился во дворе, в сараюшке, в курятнике. Если работы не было, выдумывал ее сам: сколотил рыжему Фунтику новую будку с грозным петухом на крыше.

Изредка Иван сидел на крыльце и что-то вырезал старым раскладным ножом. Если я заставала его за этим занятием, он прятал деревяшку в карман и вспыхивал, как как школьник. Я видела его поделки у хозяйской правнучки. Добрые человечки с живым осмысленным взглядом, печальный олень с золочеными рогами, робкий пегий теленок. Игрушки были грустные и восхитительно красивые.

Мы почти не разговаривали. Казалось, что в первую нашу встречу Иван с лихвой истратил весь свой словарный запас. Когда мы сталкивались, он заливался краской и стыдливо отводил взгляд, словно я разгуливала по двору в неглиже. Иногда отваживался на вопрос

— Ну как она жизнь? А, Катюша?

— Спасибо, все хорошо.

— Учеба идет?

— Скачет!

— Ну да, ну да, учиться надо… Умный человек, он же ...

Этот разговор повторялся бессчетное количество раз. Стеснялся он меня безбожно.

***

Долгие поездки на электричке обрели для меня странную прелесть. Молчаливая бескрайняя степь за окошком настраивала на философский лад.

Порой в памяти всплывала невзрачная долговязая фигура в сером ватнике и резиновых сапогах. Чем и ради кого живет этот человек? Неужели он доволен своим незаметным существованием? Ни семьи, ни собственного угла, ни работы, ни денег. Ловил рыбу и продавал, помогал соседям по хозяйству. Тем и кормился. Иван жил, как долг платил. Почему?

Серафима Ивановна объясняла это просто:

— Несчастливый он. Видно, так на роду написано.

***

Иван редко заходил в дом. Хозяйка приглашала к столу, но гордый рыбак отказывался наотрез. Серафима Ивановна переживала:

— Вот уж дурень! Дома жрать нечего, одной рыбой питается, а за стол не дозовешься. Раньше все подряд уплетал, только подставляй, а сейчас прямо возгордился весь! Это он тебя стесняется.

— Я-то здесь причем? — мое возмущение не знало границ. — Я ему в рот не заглядываю. Даже из комнаты не выхожу, когда он тут питается!

— А вдруг выйдешь? — хохотала хозяйка.

Пришлось приглашать его лично. За столом Иван сгибался в три погибели. Опрокинул банку с вареньем. Пришел в отчаяние. Я громко вздохнула и ушла в свою комнату. Через секунду услышала, как бодро застучала ложка по тарелке.

***

У Серафимы Ивановны часто болели ноги. Приходилось помогать по хозяйству. Я научилась топить печку. Кормила тощих кур. Прибирала в доме. Единственным занятием, которое я ненавидела, было хождение по воду.

Колонка располагалась в тридцати шагах от дома, но для меня каждый поход за водой приравнивался к подвигу. Старая колонка давно сломалась, и умные люди придумали новый способ добывания драгоценной влаги: отодрали крышку резервуарного люка, привязали к веревке пудовую бадью и сбросили ее вниз. Зачерпнуть воды, вытащить бадью на свет божий и ухитриться не поскользнуться на льдистой площадке было под силу только циркачам.

Однажды я вернулась из университета пораньше. С трудом вытягивая ноги из густой черной грязи, добралась до калитки. Когда я увидела на крыльце четыре пустых ведра, то взвыла от досады.

Я торопилась набрать воды, чтобы прохожий люд не успел разглядеть меня, такую грязную, злую и несчастную. Ноги разъехались в стороны, и я грохнулась прямо в лужу. Веревка выскользнула из рук, бадья ухнула вниз. Это было последней каплей.

Я прибежала домой и разразилась проклятиями.

— Как же я ненавижу ваш чертов колодец! Пока от колонки до ворот доберешься, пять раз утонуть можно!

— Эка тебя разобрало, — посочувствовала хозяйка.

— И грязь вашу чертову ненавижу! — рявкнула я и заметила Ивана.

Он, сгорбившись, сидел за столом и пил чай. Выслушав мой пламенный монолог, Иван вскочил.

— Вы не расстраивайтесь, Катюша. Я сейчас натаскаю водички. Как я сразу не додумался, идиот! Конечно, для девушки это тяжело, неприятно. Вы отдыхайте, Катя, вы же с учебы.

Иван схватил шапку и вылетел во двор.

С тех пор каждое утро он приходил еще затемно и заполнял водой все имеющиеся в доме ведра, фляги, бочки и кадки.

***

Однажды я проспала первую электричку. Вскочила с постели, как сумасшедшая, и, на ходу застегивая пальто, вылетела из дома. Серафима Ивановна следом.

— Катя, яблочко хоть возьми! В электричке скушаешь.

Я буркнула нечто нечленораздельное, распахнула калитку и ахнула. Тропинка от ворот до самого асфальта была выложена ровными желтыми дощечками. Горло перехватило от восторга. Я забыла, что опаздываю. Стояла столбом и не решалась ступить на гладкую, чистую доску.

— Боженьки мои! — всплеснула руками баба Сима, — Вот дурак-то, а? Господи, ну что ж за дурень!

— Кто дурень? — не поняла я.

— Так Ванька! Кто еще? Дощечки-то свежие, он хотел себе табуреток наделать. Так нет, принцессе нашей под ноги пустил! Прости, Господи! Туда же, влюбляться вздумал, — смеялась хозяйка.

Я внимательно посмотрела ей в лицо: не шутит ли? Потом отмахнулась и застучала каблуками по желтому мостику.

***

В электричке перевела дух. Так и есть, Иван воспылал. Иначе с чего бы краснеть и бледнеть взрослому мужику? Зачем бесцельно торчать во дворе, дожидаясь моего появления?

«Последний романтик», — попробовала съязвить я, но не смогла. Смеяться было как-то грешно, хотя я и не знала, что мне делать с этой молчаливой любовью? Пока она мне не мешает, но — боже мой! Почему именно меня выбрал предметом своего обожания этот одинокий, несуразный человек? Зачем ему лишние разочарования? Бред какой-то, сплошной бред...

***

Пришла зима. Морозная, пушистая, с холодным ослепительным солнцем. Иней разрисовал стекла тонкими серебристыми загогулинами. Снег, мягкий и пышный, сыпал все ночи напролет.

По утрам нельзя было открыть калитку. Сугробы по колено. Иван ежедневно расчищал для меня путь от калитки до припудренного снежком асфальта.

Новый год я встречала в студенческой компании. Встречала весело, шумно, пьяно. Домой вернулась на другой день. С сухостью в горле и больной головой. Во дворе Иван уже звенел ведрами.

— Здравствуйте, — я подошла к нему. — С Новым годом вас, Иван!

— И вас, Катя. Счастья большущего и жениха хорошего.

— За счастье спасибо, жених уже есть.

— Ну? — искренне обрадовался Иван. — Положительный человек?

— Безусловно, — прыснула я, поймав большую снежинку на серую пуховую варежку. — Отрицательные нам без надобности.

— Это правильно, — одобрил Иван.

Рыжий Фунтик радостно скулил и подскакивал, устанавливая собачий рекорд по прыжкам в высоту. Я погладила пса по теплому лбу и рассмеялась. Иван тоже просиял.

Я уже поднялась на крыльцо, когда меня окликнул Иван.

— Катюша! Это самое... Я что хотел-то... Бабу Симу позовите, пожалуйста.

Серафима Ивановна, ругаясь, встала с кровати. Охая и причитая, побрела в сени. Вернулась в дом с каким-то свертком.

— На! — хмуро протянула его мне. — Ванька тебе подарок передал.

— Что это? — я растерянно уставилась на сверток.

— Разверни да увидишь. Говорю, подарок тебе к празднику справил. Седина в бороду, бес в ребро. У-у, дурень!

Я развернула блестящую обертку. Три больших ярких мандарина, огромная шоколадка и пушистый розовый медвежонок.

— Вот дурак-то, а? — охала баба Сима, — Что притихла? Не жалко тебе дурака?

Об Ивановой любви Серафима Ивановна говорила с добродушным удивлением, без насмешки. Я промолчала. Взяла мандарин — маленькое солнце на ладони.

Вечером поймала Ивана на улице. Он стоял посреди двора, подставив непокрытую голову легкому снежному пуху. Смотрел в небо. Я тоже посмотрела. Зеленая луна порадовала своей леденцовой свежестью.

— Спасибо вам за подарок, Иван. Симпатичный медвежонок.

Иван смутился.

— Да что вы, Катюша? Вам спасибо, что вы такая есть на свете. Вы же как ангел. Вам спасибо.

***

На Рождество Серафима Ивановна собралась в гости к старой подруге на три дня. Хозяйка долго наставляла меня, как вести себя в ее отсутствие: дверь никому не открывать, запираться на железный засов, сладким речам потенциальных маньяков не верить.

Я была рада остаться одна. Весь вечер читала, грызла фисташки, играла с котом. Постояла у окна, посмотрела на снегопад. Спать легла уже за полночь. Кот пристроился рядом, в кресле.

Я уже задремала, когда Барсик вдруг вскочил, как ошпаренный, и зашипел.

— Барс, ты с ума сошел? — я села в кровати.

Под окном хрустели чьи-то шаги. Ухнула потревоженная калитка. Мне стало холодно. Кажется, я забыла запереть ворота.

— Барс, пошли вместе посмотрим?

Я накинула бабушкину шубейку, взяла упирающегося кота и, крадучись, подошла к входной двери. На крыльце кто-то вздохнул.

— Кто здесь?! – истерически выкрикнула я. Ошалевший кот запомнил мой визг на всю оставшуюся жизнь.

— Это я, Катя, — поспешили ответить с крыльца. — Иван.

— Что вам здесь надо? — я неожиданно испугалась. — Какого дьявола вы по ночам бродите?

— Да я давно здесь. С вечера еще караулю.

— Кого?! — простонала я.

— Да вы не бойтесь, — успокаивал Иван с той стороны двери. — Это я на всякий случай, для порядка.

— Вы с ума сошли? — я ударила кулаком по стене. — Идите домой немедленно.

— Я сейчас пойду, пойду. Вы ложитесь, Катюша. Спите спокойно.

— С вами уснешь!

***

Сон как рукой сняло. Я оделась, накинула на постель пестрое покрывало. Снова подошла к двери.

— Иван, вы еще здесь?

— Вы ложитесь, Катя.

— Чтобы вам пусто было! — я открыла дверь.

Иван, съежившись, притулился на ступеньках. Все в том же ватнике на рыбьем меху. Смахнув снег с крыльца, я села рядом. Протянула ему горсть фисташек.

— Вы прямо как госпожа Метелица. Весь в снегу.

— Да я привычный, — Иван улыбнулся

Собачья будка, озаренная лунным светом, напоминала сказочный теремок в полусонном лесу. Фунтик сладко похрапывал, выставив лапы наружу. Небеса в эту зиму расщедрились от души — снег сыпал, сыпал и сыпал. Тишина такая, что я слышала музыку своего глупого, обиженного сердца.

— Катюша, вы такая грустная… Почему вы сегодня одна? Вы же всегда пропадаете где-то на праздниках?

— Я с Игорем поссорилась. Никуда не хочется идти.

— Игорь это ваш…

— Да, это мой парень, — я улыбнулась. — Он уехал на соревнования в Питер и праздник там проведет. А я разозлилась, что осталась одна на Рождество. Кучу гадостей ему наговорила. Теперь самой стыдно.

Иван ласково смотрел на меня.

— Это такие пустяки. Не переживайте, Катюша. Разве на вас можно обидеться? А жених ваш, значит, тоже спортсмен?

— Почему тоже? — я удивилась. — Я лично никогда не мечтала стать олимпийской чемпионкой.

— Это я — спортсмен, — Иван застенчиво взглянул на меня. — Бывший, конечно. Я футболистом был. Десять лет за областную команду играл. Лучший нападающий. Так все говорили. Вот... Даже за границу ездили. У меня и медали сохранились… Если вы не верите, я показать могу! И диплом есть, я физкультурный институт закончил. Если вы думаете, что я вру…

— Ну куда вы? — я поспешила схватить Ивана за руку. — У меня в мыслях не было вам не верить. А как же теперь? Что же вы...

— А теперь я — никто. Вам, наверное, баба Сима рассказывала, почему я себе жизнь поломал? Допился... Ладно, зачем вам умную головку всякими дурацкими россказнями забивать?

Я молчала. Сказать было нечего. Как же нелепо эти взрослые люди рушат свои судьбы…

— Иван, я уже замерзла. Идемте чай пить.

— Нет-нет, — замотал головой Иван, — Нехорошо это. Я лучше здесь посижу, чтобы разговоров всяких там не было.

… Уже светало. Кот надоедливо мурлыкал у пустого блюдца, требовал молока. Я лежала в постели и не обращала внимания на кошачьи претензии. В голове — полный бардак. Надо искать квартиру. Вот и все.

***

Зимние каникулы провела у родителей. Вернулась через две недели. Прямо с вокзала поехала к подруге.

— Катька, мечтала рядом с универом жить? Значит, будешь! Хату тебе нашла. Игрушка, а не квартирка. Хозяева за границу уезжают, а собаку не с кем оставить. Если будешь выгуливать, считай, даром жилье достанется. Поехали знакомиться!

Новая двухкомнатная квартира с огромной ванной, роскошной мебелью и добродушным ньюфаундлендом показалась мне раем.

***

Серафима Ивановна расстроилась. Села у печки и завздыхала.

— Я к тебе уже душой прикипела. Мне с тобой весело было.

Рассохшиеся ступеньки крыльца застонали под тяжелыми сапогами. В сенях затопали. В кухню заглянул Иван. Увидел меня и замер на пороге.

— Приехали, Катюша? Вот как прекрасно! А мне тетя Маша Петрова сказала, что в электричке с вами ехала.

— Давайте пить чай с тортом, — пригласила я.

— Ага! — он примостился на краешке табурета. — А я вам кресло починил. Теперь садитесь смело!

— Да нужно ей твое кресло! — фыркнула баба Сима. — Катя послезавтра уже на новой квартире будет жить.

Иван поверил сразу. Впился в меня беспомощным взглядом. Он ни разу не смотрел на меня так тоскливо и обнаженно.

— От университета близко, — промямлила я, почему-то чувствуя себя виноватой, — Десять минут пешком. Удобно.

— Ага... Оно, конечно, — Иван не поднимал головы. — Удобство — великая вещь… Пойду я. Вовке надо помочь.

Он встал и, как слепой, натыкаясь на табуретки, вышел из кухни.

***

Иван не появлялся целые сутки. Снег таял. Моя желтая дорожка из дощечек утонула под мутной водой. Сердобольная хозяйка нашла свою палку и поковыляла к внуку, чтобы узнать, почему никто не нарубил дров. Вернулась встревоженная и злая.

— Пьяный валяется! — выкрикнула она. — Столько лет держался, и на тебе! Второй день без просыпа. Не дай Бог, не дай Бог! Вовка выгонит, куда пойдёт-то, дурень?

Я нервно укладывала в сумку теплый свитер. Молчали с хозяйкой до самого вечера. Я мечтала о завтрашнем утре, о побеге на новую квартиру. Не выдержала:

— Серафима Ивановна, что вы на меня так смотрите? Вздыхаете и смотрите! Я что сделаю? Что я могу сделать?!

— Да это я так, — хозяйка отвела взгляд. — Что же тут поделаешь?

***

Утром я уезжала. Баба Сима проводила меня на станцию. Сунула в карман какую-то деревяшку.

— На вот, Ванька тебе передал. На счастье. Руки-то у дурня золотые. Сам постеснялся зайти попрощаться.

В электричке я села у окна и с облегчением выдохнула. Плечи расслабились, словно сбросили тяжкий груз. Мне еще нет двадцати лет, я хочу легкости и беззаботности! Я не готова испытывать на себе завороженные взгляды пьющих мужчин-неудачников. Я — не ангел. Успокоившись, я вынула из кармана подарок Ивана. Это была жар-птица. С дивным оперением, царственный головкой и причудливым хохолком.


***

Больше я никогда не бывала в тех местах. Вспоминала о прежнем житье-бытье тоже редко. Но иногда сердце вдруг сжималось от неясной благодарности, потому что та нелепая, но искренняя любовь стала для меня неким оберегом. Она научила меня угадывать чужую ложь и не верить красивым словам, потому что я точно знала, как смотрит мужчина, когда он любит по-настоящему.

***

Спустя семь лет я случайно встретила Ивана на автовокзале. Я — репортер крупной областной газеты — отправлялась в очередную командировку, а Иван — с женой и пятилетней дочкой — ехал в гости к тестю.

Я поздоровалась с его пухленькой, очень симпатичной супругой, полюбовалась на очаровательную черноглазую девчушку. Мы поговорили несколько минут. Иван больше не сутулился, не прятал глаз. Он рассказал, что шесть лет назад женился и переехал с семьей в город, преподает физкультуру в колледже, тренирует детскую футбольную команду. Его чудесные деревянные игрушки нашли своих ценителей и неплохо продаются.

Иван донес мою сумку до автобуса.

— Иван, вы даже не представляете, как я рада, что у вас все хорошо, — от всей души сказала я.

— Это благодаря вам. — Иван был серьезен, — Когда вы уехали, я еще пару дней пил, если честно. А потом вдруг как обожгло: «Разве позволено такому никчемному человеку любить такую прекрасную девушку?». Я знал, что больше никогда вас не увижу, но все равно не хотел, чтобы при случайной встрече вам вдруг стало стыдно за меня.

Настоящая любовь не может оскорбить. Она спасает. Помогает отчаявшемуся человеку вновь поверить в себя. Оберегает молоденькую, взбалмошную девчонку от множества роковых ошибок на жизненном пути.

В моей сумке живет Жар-птица. Когда в гости наведывается печаль, я сажаю птицу на ладонь и заглядываю в ее круглые, всепрощающие глаза. Пальцы согревает деревянное тепло, и грусть тает, как снежинка на пушистой варежке…

---

Автор рассказа: Арина Васнецова