Мера самосознания и Редукция облигатного движения

Когда я слушаю, лёжа на полу, на старом пыльном ковре, оперу крупного композитора-минималиста, мне хочется плакать, надрезав свою душу этими тонкими мозаичными абстрактными штрихами, упакованными в удобоваримую форму, похожую на кулинарные изыски в пределах мировых наслоений конгрессов, в пределах выгравированной на новейшей модели мультивселенной нити глобализации; когда я слушаю джаз, глотая виски, перед этим закапав в глаза глазные капли, эта рафинированная синестезия не может сравниться с той классической страстной функцией, насыщающей мозговую кору посредством утончённой грамматически и интонационно выстроенной фиксации, травмированной и обновляющейся под звон ангельских колокольчиков, прежде распятой тучной паутиной биологической консистенции, вживлённой во вселенский маятник при помощи гибкого нажима; когда я смотрю в окно, вспоминая коммунистические идеи, когда я переворачиваю в собственном рассудке страницы прошедших величайших эпох, когда Просвещение меня укутывает в тёплый плед, когда античная платоновская логика спаивается с сюжетами Сократа, когда Боттичелли лечит насморк у Тициана, когда Рубенс гладит по плечу Вермеера, когда я всё это суммирую, подобно соку, мне хочется вырвать сердце из грудной клетки и отдать его истории, запаянной в рамках глобального культурного наследия; вчера я, допустим, читал Памука или Доктороу, а может быть, вспоминал прозу Вагинова, потом смотрел фильмы Эрика Ромера или Трюффо, после блуждал взглядом преданного эротомана по откровенным фотоработам, сегодня же всё это набило оскомину, и мимикрировать бесполезно, лодка ударилась об быт, как говорится; возможно, я открою опять "Ветхий Завет", самое начало, или же буду читать Монтеня, его эссе, или же буду слушать виолончель или скрипку, чтобы насытить своё чрево любопытными ментальными исследованиями, но что даст эта очистительная волна утомлённому вывернутому наизнанку разуму, одному только богу известно, ведь материя возобновляет своё развитие периодически; возможно, выпью кофе, поиграю в шашки или в шахматы сам с собою, цитируя Бобби Фишера, разденусь, лягу на кровать, уставлюсь в потолок, далее опять надену пижаму, пройду в кухню, поставлю пустую чашку на стол, гляну в окно, съем вишню, выплюну косточку в раковину, вытащу мусорное ведро, завяжу пакет, выйду в подъезд, слабо освещённый, выкину мусор, вернусь, проверю наличие квитанции в прихожей, вымою руки с мылом, пройдёт какое-то количество минут, и я опять окажусь в комнате, листая энциклопедию по русской и европейской истории, тихонько заиграет Бах или Брамс, Чайковский или Рахманинов, из грудной клетки выпорхнет птица и сожрёт ужин, господи, как это всё минималистично - круг замкнулся...
Когда я гуляю на улице, иду по асфальту, то вспоминаю тебя, моя возлюбленная, вспоминаю, как гладил тебя по спине, по ногам, как твоя изящная фигура отражалась в потёртом зеркале, как ты ложилась и позировала мне, пока я тебя изображал на холсте или на бумаге, потом мы шли в соседнюю комнату и занимались там любовью до износа, я рвал на тебе одежду, я тебя изучал, как истинный учёный, тогда мы вместе слушали эти оперные арии, эти сонаты, ходили на балет и в филармонию, что-то напевали во время прогулок, писали обоюдные оды; эта пора прошла, иссякла, выцвела, да, так случается, когда мечты умирают, превращаясь в обычную иллюзию; иногда приходится сожалеть об утраченном, о потерянном, о порванном, в такие часы тоска и уныние наполняют моё сердце, и оно болит, и в нём что-то клокочет и кровоточит, рваными судорогами, горькой брагой; чем больше вырываешь из себя, тем более слабым становишься на обложке мироздания; порою никто не нужен, но стоит забиться в угол, и чувствуешь себя ужасно одиноким, немощным скелетом, обтянутым чуть дышащей кожей, с лезвиями в порах; когда я лежу на полу, то слышу детские голоса за окном, они могут как вызывать эйфорию, так и казаться мучительными для зрелой ауры, потому что детство безвозвратно потеряно, от него остались лишь вспышки и лёгкие ткани, нуар испепелил его локоны...
И только густая музыка продолжает опьянять, и только великая живопись великих отцов продолжает насыщать до рвоты, и только образ земного шара обхватывает умственное зерно, но сколько бы ты не созерцал, не плакал и не смеялся, не растрачивал и не сохранял, пространственно-временной монстр окажется перманентно сильнее, ведь ты существуешь лишь в его тени, отражаясь в осколке такой безмолвной и растворяющей вечности...