Две судьбы из двадцати миллионов судеб

Кто сказал, что на войне не страшно?
Тот глупец, что не был на войне,
Кто кричит, что "надо быть  отважным",
Оставаясь в тыла тишине...

***
Шел сорок третий год, июль, жара стояла;
Сквозь марево сраженья, свысока,
В зените солнце белизной мерцало,
Просвечивая в черных дымных облаках.

Под Прохоровкой сенокосные угодья
Душистым разнотравьем налились,
Но в День Святых Петра и Павла
Здесь танки русские с фашистскими дрались.

Земля под танками бессильно содрагалась,
От взрывов сотрясалось все вокруг;
А танки друг на друга шли и замирали
На поле те, кого подбили вдруг.

И людям, в этом месиве сраженья,
Где воздух пропитался весь свинцом,
Среди железных монстров нет спасенья,
И даже тела не найти потом!

Но там, в столпотворенье стали,
Когда все затихало, хоть на миг,
Там медсестрички раненных спасали,
О собственном спасенье позабыв.

Девчонка-медсестричка, все шептала:
"Ох, мамочки! О, Боже, мне не страшно!"
По полю все ползла и все живых искала -
Найти, успеть спасти, ей было важно.

И вдруг, протяжный стон в затишье боя,
У полыхающего танка на спине,
Лежал танкист и, вроде, молодое лицо, но закопченое в огне.

"Ну что ты, миленький? Живой?! Ну слава Богу!
Сейчас-сейчас - я помогу тебе!
Ты только потерпи еще немного..."
И снова поползла на животе.

Ей надо проползти совсем немножко,
Вон там окопы наших, там свои;
И страх исчез - нет нервной дрожи,
Есть только цель: успеть бы доползти!

Вдруг рядом взрыв,
Она без сожаленья,
Как мать, ребенка силясь защитить,
Собой закрыла Парня на мгновенье,
Чтоб не смогло Его осколками убить.

На них земли тугие комья, градом,
Обрушились, засыпали с лихвой,
Горело все... И грохотало и в дали, и рядом,
И небо затянуло черной мглой.

И все вокруг от взрывов почернело,
Все перемешалось: и земля, и сталь,
И только маленькое девичие тело
Оберегало свою ношу как хрусталь!

В какой-то миг затихли разом взрывы,
И оглушила поле боя тишина;
Девчонка встрепенулась:"Что, мы живы!?"
И с ношей своей снова поползла.

С траншей раздался окрик строгий:
"Эй, кто там? Буду щас стрелять!"
Она лишь замерла, на миг недолгий,
И крикнула:"Свои!"- пытаясь встать.

Бойцы узнали голос Медсестрички,
На встречу, чтобы помочь Ей, поползли;
Седыми стали черные косички,
На лбу глубокие морщинки пролегли.

Танкист в окопе, лишь, пришел в сознанье,
Губами, спекшимися, прошептал Ей:" Как зовут?"
Еще сказал, что назначает Ей свиданье,
Как только всех фашистов разрбьют.

Потом война была еще почти два года;
Из госпиталя Он опять вернулся в строй;
Она - под пулями, в любую непогоду,
Бойцов спасала, жертвуя собой.

Он Ей писал:"Сейчас мы на границе!
И скоро, скоро кончится война!
Враг все удрать от нас стремится,
Но нам победа полная нужна!"

Она Ему, конечно, отвечала:
"А мы уже в Берлине, здесь весна!
И я себе желанье загадала -
Врачом стать, как окончится война!"

Война прошлась  кровавым адом
По семьям и по судьбам, напрямик,
А там,  где землю не сожгли железным градом,
Ад в душу каждую потерями проник.

Танкист погиб геройски на границе,
Приказ их экипажу отдан был:
В засаде ждать колонну фрицев,
Но их фашистский миномет накрыл...

Под танком, снизу, взрыв глухой раздался,
Танк встал - одни враги вокруг,
И экипаж , как мог сопротивлялся,
Пока броня не заглрелась вдруг.

Из танка выбрались и бросились в атаку:
Сражаться насмерть - им другого не дано,
По фрицам дружно били с автоматов,
К своим прорваться бы любой ценой.

Потом убит был пулей Гриша,
Наводчик-виртуоз и балагур,
Под шлемофоном его чуб, кудрявый рыжий,
В мгновение окрасился в пурпур.

С механиком гранаты поделили,
Механик был кантужен, но живой,
Да по трофейной молча закурили,
И снова ринулись в неравный бой.

В конце, из экипажа, Он  один  остался,
В руке граната - выдернул кольцо -
Лежал и ждал, потом - кулак разжался,
Взрывной удар... и смех врагам в лицо.

У Медсестрички в этот миг, возможно,
Кольнуло в сердце, защимило вдруг в груди,
О Нем она подумала тревожно,
О том, что может ждать их впереди.

Но прочь гоня  тревоги и сомненья,
И проклиная на чем свет стоит войну,
Желая ужасов кровавых завершенья,
Молитву прошептала лишь одну:

"Прошу, Господь, приблизь Победу нашу,
Дай сил, фашистов напрочь истребить,
Чтоб и следа их не осталось даже,
И чтобы люди в Мире смогли жить!"

И вот она, Победа, как награда
Живым от тех, кто умирал в строю,
Кто знал, что есть простая мудрость:" Надо!
На смерть стоять за Родину свою!"

Немецкий снайпер, в День Победы нашей,
Со злостью в Мир смотрел через прицел
И видел, как голодных кормят кашей,
И ненависти в нем огонь кипел.

Глядел фашист в прицел на лица
И видел слезы счастья, звонкий смех,
Желанье всех обнять и веселиться...
Лишь он один хотел убить их всех!

Он видел, как немецкого ребенка
Девчонка русская за руку привела,
По головенке грязной гладя, как котенка,
Ему кусок огромный сахару дала.

Ребенок к Медсестричке боком жался,
Испуганно чужую речь внимал,
А иногда вдруг, вздрогнув, озирался
И что-то Медсестричке вновь кивал.

Она мальца за стол дощатый,
Подмышки приподняв и усадив,
Исчезла с поля зрения куда-то,
Вернулась, где-то каши раздобыв.

Поставив котелок перед ребенком,
Опять погладила по светлой голове
И, сев на лавку рядом, сбоку ,
Плеснула чай из чайника себе.

Глаза прикрыла, молча улыбаясь,
Наверное, мечтая о своем...
А из косички  локон выбиваясь
Блестел, и седина проблескивала в нем.

И были в этом личике спокойном,
Не только нежность, но еще металл,
Через прицел глядевший снайпер понял,
С каким же он народом воевал!

А Медсестричка вдруг глаза открыла
И глянула, как буд-то сквозь прицел,
Улыбка так упрямо и застыла,
Когда свинец фашистский прилетел...

Статистика - упрямая наука,
Без жалости, лишь равнодушный факт,
Ни слова о страданиях и муках
Нам цифры не поведают никак.

После войны потери посчитали,
И слезы на глазах и в горле ком,
Ведь эти двадцать миллионов погибали,
Чтоб мы могли бы жить потом.

Танкист и Медсестричка жизнь простую
Могли прожить: любить, детей рожать ,
Как голуби под крышами, воркуя,
Могли о светлом будущем мечтать...