Александр Големба

АЛЕКСАНДР ГОЛЕМБА
(1922 – 1979)

Я живу на земле, я земной,
я люблю эту влажную землю,
я приемлю и стужу и зной,
я и горе и радость приемлю.
Потому что степная земля
опьянила меня с колыбели,
потому что ее тополя
над моим пробужденьем шумели.
Потому что ее ковыли
поутру распушили султаны,
потому что ее журавли
окликают меня неустанно.
Потому что вода молода,
только стоит к воде наклониться,
потому что большая вода
по весне замутила криницу.
Потому что, почти невесом,
о края облаков спотыкаясь,
на тележное колесо
опустился серебряный аист.

* * *

Прозвучи, моя шальная лира,
доблестью, и лаской, и тоской!
Я рожден на улице Шекспира
в центре Украины Слободской.

С детства не терплю я прозы вялой,
ибо так мне завещал Шекспир, —
с улицы довольно захудалой
выступаю я в широкий мир.

Не хочу плутать в неточных датах,
но столетья поступь узнаю:
верно, на заре годов двадцатых
так назвали улицу мою.

Ах, Шекспир! Задира и проказник!
Можно ли забыть, что искони
творчество – неутомимый праздник,
что и мы ему слегка сродни?

Что слова приходят к пантомимам,
оглашая пестрый балаган?
В зеркальце, как смерть неумолимом,
облик свой увидел Калибан.

В ямбах, осязаемых и жестких,
человек творит свой правый суд.
Гамлет умирает на подмостках,
капитаны Гамлета несут.

Если б нам гореть такою страстью
до черты последней, до конца…
Если б нам с такой безумной властью
человечьи потрясать сердца!

В нас твои отрады и печали,
шар земной, летящий в тучах тьмы!
Были б мы пустыми рифмачами,
если б о тебе забыли мы.

Если б наше сердце не искало —
без дорог, на ощупь, наизусть —
мужества высокого накала,
слова, побеждающего грусть!

Пышная словесная порфира,
зашурши над каждою строкой…
Я рожден на улице Шекспира,
в центре Украины Слободской.

* * *

Жизнь обрывается на полувздохе,
в забвенную уходит синеву.
Как пережиток канувшей эпохи,
в эпохе новой всё-таки живу.

Ещё живу. И подбираю крохи.
В ладонь уткнувшись колкою щекой,
как пережиток канувшей эпохи,
в чертополохе муки городской.

Увижу новой осени всполохи,
услышу столкновенье новых льдин,
как пережиток канувшей эпохи,
растаявших влюблений паладин.

Ещё чуток поговорить мне дайте, –
как ни крути, я всё-таки такой –
блаженный Вальтер фон дер Фогельвайде
в чертополохе муки городской!

Я стихотворец искреннего ранга,
акын, ашуг или Ашик-Кериб, –
я человек эпохи Миннезанга,
среди внезапно онемевших рыб.

Ищите скорбь мою в чертополохе
уже полузабытого житья...
Жизнь обрывается на полувздохе,
но эта мука всё-таки моя!