Семнадцать флорентийских ирисов. седьмой

Сутана епископа — чем не доспехи мне?
/любую из тайн сохранит ватиканский свод/.
Я зол, словно змей, что в твоём  предрассветном сне
Уронит с ветвей ядовитый пурпурный плод.
Литания бьётся в предсердьи моей любви —
Ты пишешь: "Чезаре", а я повторяю: "гость"
/звучит Тантум эрго, приносят дары волхвы —
Я всё променяю на сочных черешен гроздь/.

Так шутят не боги — а только земные сны:
Соцветия мака и Тибра скупой исток...
Уехать бы к чёрту от римской святой жары,
Но скрыт моей тенью ладоней твоих цветок.

Танцуют гальярду попарно и здесь, и там...
И речи их льются /о, господи, дай мне сил/ —
О том, что чуть позже они преобщат к грехам
И вечер, и ночь — чтобы агнец к утру простил.

Глаза закрываю, смеюсь: да плевать хотел
Господь на грехи ваши / в роще взошла Луна —
Идёт Магдалина среди  смертоносных стрел,
И в этой вселенной она для Него одна/.

Я груб словно змей — но храню для молитв слова,
Печать на предплечье и книгу сгоревших звёзд...
Ты слишком прекрасна /а здесь прочитай "проста"/,
Чтоб вычислить путь от меня до тебя всерьёз.

Сутана епископа — чем не доспехи мне?
Сражайся, Лукреция, с новой своей мечтой...
Звучит Тантум эрго — и, значит,  гореть в огне
Всем римским предместьям, позвавшим  тебя на бой.

Ты пишешь: "Чезаре", а я повторяю: "брат" —
/так шутят не боги, а те, кто чуть выше них/.
Грядет ренессанса суровый стальной закат,
Пока же — танцуй и читай мой горячий стих,

Лукреция...