Опровержение чуши. Лидия Чуковская. Окончание

Публикация на портале "Золотое руно" 4 ноября 2024 г.

Из цикла "Защита".

Фальшивка

Б. Мансуров рассказывает Лине Кертман  «нравоучительную» историю:

– В июне 2010 г. я был с женой в Вашингтоне, и Ю. Зыслин устроили встречу с читателями Новой Библиотеки, выходцами из России. За неделю было дано объявление о представлении книги «Лара моего романа. Борис Пастернак и Ольга Ивинская». Пришло около 50 наших эмигрантов, любящих Цветаеву и Пастернака. Одна задумчивая пара села на первый ряд, держа под мышкой толстенькую ношу, завернутую в газету.
Я вел рассказ о малоизвестных комментариях к стихам Бориса Пастернака, историю рождения которых знала лишь Ольга. Затем стал говорить об архиве и смысле исчезнувшего Завещания Пастернака. Задумчивая пара после уже часа встречи обратилась: - А можно задать вопрос? Вот в Записках Лидии Чуковской (разворачивают газету и появляется том.2 Записок об Ахматовой, с закладками) написано, что Ивинская обкрадывала лагерницу и т.д.
Спрашиваю, а что пишет Чуковская о судьбе Надежды Адольф, той самой лагерницы, которую по словам Чуковской «обкрадывала Ивинская», а Чуковская защищала честь Н. Адольф перед Ахматовой?

(Непонятно, почему Чуковская должна была «защищать честь» Надеждиной перед Ахматовой? Она рассказывала Ахматовой, как Ивинская обкрадывала — и без всяких кавычек! – эту женщину, при чём здесь «честь» жертвы? Это Мансуров изо всех сил пытается спасти честь своей подзащитной Ивинской, это её «честь» под очень большим вопросом — Н.К.)
Ответ из пары: – Ведь она умерла в лагере.
Я. – Это неверно, Надежда Адольф вернулась и написала Лидии письмо в связи с наговором на Ольгу Ивинскую. Это письмо приведено в книге «Лара…». Читаю всем раздел из книги «Лара..» с письмом Надежды в адрес Лидии.
Пара: – Такого не может быть, ведь Лидия Корнеевна очень честная, и об этом письме обязательно написала бы. Значит Надежда Адольф (НА) и вправду не вернулась из лагеря, видимо, умерла там.
Я. – Посмотрите в «Яндексе» о писательнице Надежде Адольф Надеждиной (НА), она умерла в 1992 г. НА дружила с Ольгой до последних дней, а сын Ивинской, Митя, помогал Надежде Адольф, когда она уже была немощна. Когда прочитаете биографию НА в интернете – обязательно позвоните мне (даю телефон в городке Коламбус близ Вашингтона, где мы с женой остановились).
До сих пор жду звонка от этой задумчивой пары по поводу судьбы Надежды Адольф.
Для Вас, Лина, как просили, рассказываю подробнее, т.к. материалов в книге «Лара…», видимо, недостаточно»...

Вызывает большое сомнение это полуутверждение «пары», что «Надеждина умерла в лагере». Ведь в «Записках об Анне Ахматовой» ясно говорится, что Надеждина вернулась, и Чуковская устроила встречу между обворованной и воровкой, которая закончилась «великодушным прощением» пострадавшей своей обидчицы. Они не могли этого не знать, если читали и цитировали. А вот их утверждение: «Такого не может быть, ведь Лидия Корнеевна очень честная, и об этом письме обязательно написала бы», видимо, было, и это радует, что есть ещё люди, которых нельзя одурачить. Да, это именно так, если бы такое письмо было, Лидия Чуковская не могла бы отмолчаться, обязательно бы ответила, прокомментировала, если не публично, то в своём дневнике. Так что же это за мифическое письмо, на которое ссылается писатель? Цитирую его книгу:

«Узнав о клевете Лидии Корнеевны, Ольга обратилась к Пастернаку:
— Как мне поступить? На людях все высказать Лидии Корнеевне?
Понимая, что движет Чуковской, Боря остановил меня:
— Олюшка, забудь об этом и пожалей ты ее.
И я решила не обращать внимания на клевету Лидии и ее окружения, так как понимала, что главным для меня была любовь Бори и дружба с Алей, чья «жестокая» любовь и преданность Боре не знали предела. Аля в разговоре со мной по-лагерному резко сказала в адрес литературных дам, клеветавших на меня:
— Не обращай внимания на эту бабскую ревность и злобу. Цену всем этим литераторшам я узнала в дни нобелевской травли Бори. Спасая свои…, они спрятались по норам, не сказав и слова в защиту Бори на писательских судилищах. Тебе, Оля, за то, что ты не предала Пастернака, эти бабы и семейка будут мстить всю жизнь.

(Оставим на совести Ивинской и Мансурова эти россказни, не подкреплённые, как всегда, ничем, кроме ссылок на страницы его книги. Мы не знаем, говорила ли это Аля, в каком контексте говорила, знала ли она, что её «подруга» обворовывала заключённых в лагере, среди которых могла оказаться и сама. Думаю, что не знала. И ничего этого не говорила. Или говорила не то, не о тех и не так. Читая столь наглую ложь о Лидии Корнеевне, уже с трудом верится и во всё остальное).

«Ольга Всеволодовна вспоминала:
— Боря пытался каким-либо путем вновь подружить нас с Лидией. Даже как-то просил меня передать ей главы романа на читку, но я отказалась это сделать, пока Чуковская не извинится при нем за наговоры на меня...
Как говорят в народе, у лжи оказались короткие ноги. В 1956 году Надежда Надеждина вернулась из концлагеря и, узнав о злобном навете Чуковской на Ивинскую, написала Ольге, с которой была дружна в концлагере, теплое письмо с извинениями за Лидию. Но Лидия Корнеевна опубликовала в Америке свои «Записки об Анне Ахматовой», где повторила наговоры на Ивинскую. Возмущенная Надеждина написала горькое и резкое письмо в адрес Лидии Корнеевны. Это письмо хранилось у Мити. На мои просьбы дать письмо для ознакомления Митя отвечал:
— Вам мало того, что Борис Леонидович до последних дней любил маму и доверял ей самое дорогое? Вам мало дружбы Ариадны с мамой? Разве не ясно из писем Ариадны к Пастернаку и маме, что Чуковская клеветала на Ивинскую?»

(Да, мало. Нет, неясно. Но «письмо» Митя, конечно, не даёт, не приспело время: Надеждина и Чуковская ещё живы. Надо было дождаться, пока свидетелей не останется и некому будет уличить их во лжи).

«В августе 2007 года швейцарская журналистка Елена Гаревская взяла интервью у одного из самых известных ныне европейских славистов, профессора Женевского университета, академика Европейской академии в Лондоне Жоржа Нива. Он с 1956 года был знаком с Ольгой Ивинской, встречался у нее неоднократно с Борисом Пастернаком, а в 1957–1958 годах учился в Оксфорде, где жил на пансионе у сестры поэта Лидии Слейтер-Пастернак. Вернувшись на учебу в Москву, Жорж стал желанным гостем и собеседником Пастернака и Ивинской в Измалкове. При нем разворачивались многие события, связанные с гонениями на Пастернака и Ольгу, с наговорами и сплетнями недоброжелателей.
— В мемуарах Герштейн и Чуковской много раз звучат обвинения в адрес Ивинской, — напоминает журналистка Жоржу Нива. Он отвечает:
– Все эти отвратительные намеки на нечистоплотность Ивинской меня просто бесят, потому что я знал Ивинскую очень долго и наблюдал ее очень близко. Объясняю эти намеки и предвзятое отношение только ревностью. В биографии поэта, которую написал Евгений Пастернак, роль Ольги Всеволодовны всячески преуменьшена. Это не соответствует тому, что я сам видел своими глазами и ощущал: между Ольгой Ивинской и Борисом Пастернаком была удивительная гармония. Эта часть его биографии, по-моему, недооценена и в очень хорошей книге Дмитрия Быкова «Борис Пастернак».
Когда моя жена делала перевод на французский язык книги Лидии Чуковской «Воспоминания об Анне Ахматовой», то мы получили разрешение на некоторые сокращения. Я сказал дочери Лидии Корнеевны Елене Цезаревне, что одно сокращение мы проведем обязательно: это рассуждения об Ольге Ивинской, потому что я считаю их предвзятыми и совершенно несправедливыми».

«Рассуждения об Ольге Ивинской» – это, надо полагать, обнародование в «Записках» Чуковской бесчестных поступков Ольги Всеволодовны и нелицеприятная реакция на них Ахматовой. То есть иными словами, новоиспечённые издатели идут на подлог, самовольно взяв на себя роль цензора «Записок». Сначала Быков ссылается на двухтомник Чуковской вместо трёхтомника, где ещё не было заметок об Ивинской, чтобы запутать читателя, скрыть от него правду, теперь этот делает новое переиздание без «неудобных» для них фактов. Понятно, правда – она глаза колет.

Маленькая справка: Жорж Нива — бывший зять Ивинской,  вернее,  бывший жених Емельяновой, то есть почти родственник, человек из их клана. О какой объективности тут может идти речь?
Из книги Б. Мансурова:

«Жорж Нива не сказал, что снять наговор на Ивинскую требовала от Лидии Корнеевны сама Надежда Надеждина. Еще в 2001 году я убеждал Митю, что тысячи поклонников Пастернака во всем мире читают воспоминания Лидии Чуковской, где порочится имя Ольги Ивинской. А чудовищная заказная статья Дардыкиной, распространенная по миру, также разносит ложь о «воровке и авантюристке Ивинской, приставленной советскими властями к Пастернаку», нанизывая новую ложь на старую ложь Чуковской.
(Мансуров имеет в виду статью Натальи Дардыкиной «Любовь и предательство подруги Пастернака» («МК» 14.12.1997), в которой говорится о фактах тесного сотрудничества Ольги Ивинской с государственными и партийными органами СССР).
Тогда я вновь стал требовать у Мити дать мне прочитать письмо Надеждиной к Лидии Чуковской. Уже смертельно больной Митя сказал: «Когда умру, найдешь его в этой коробке».
Митя умер 6 июля 2004 года и похоронен рядом с мамой на кладбище в Переделкине. Ирина, сестра Мити, нашла то самое письмо Надеждиной к Чуковской».

И вот наконец это письмо, якобы от Надежды Адольф-Надеждиной — Лидии Чуковской (привожу полностью):

«В течение многих лет привыкнув обращаться к Вам «дорогая», не могу заменить это слово на казенное «уважаемая», поэтому начну так:
Здравствуйте, Лидия Корнеевна!
Из Вашего письма явствует, что Вы меня потеряли, поскольку я «человек без чести, лживый, лицемерный, причинивший Вам боль». Никому другому я после этого не отвечала бы. Но, помня то доброе, что Вы для меня сделали, я в ответном письме расскажу и про свою боль. Между лагерниками существует братство, как между однополчанами-фронтовиками. История с Ивинской была для меня глубокой душевной раной. <…> Самую трудную и голодную жизнь на воле я не могу сравнить с тем, что переживаешь в лагере, когда ты уже не человек, а номер. Вы этого не испытали, и я была уверена, что не испытаете. Помните наш разговор на эту тему? Поэтому Вы могли позволить себе то, что другим бы не сошло, в частности мне, у кого в биографии три тюрьмы и лагерь.
<…> Я испытала боль от удара в спину, прочитав то, что Вы написали обо мне в зарубежной печати. Вспомним все по порядку.
Согласно Вашему пожеланию я написала справку. Вы ее называете письмом. В ней говорилось, что посылок, деньги на которые собирали друзья, я не получала. Я это могу подтвердить и сейчас. Но я не могу подтвердить, что на эти деньги, как Вы мне сказали по телефону, Ивинская покупала себе духи «Красная Москва». Я этого не видела. И Вы не видели, и не можете это доказать. Если вина не доказана, у человека презумпция невиновности. Справка не предназначалась для всеобщего чтения, тем более для печати. Теперь я могу спросить: почему Вы это сделали за моей спиной, не спросив моего согласия? Зарубежный читатель подумает про меня: ну и писательница, которая по-бабьи, на уровне коммунальной квартиры, не имея других аргументов, маневрирует тряпками!
Вы сказали мне по телефону, что не измените ни одного слова, сказанного Вами Ахматовой. Но информация об Ивинской была сообщена Ахматовой Вами, в Вашей редакции. Я не говорила Вам, что Ивинская украла у меня платье и плащ. Это неправда, я сама их ей дала. У лагерников принято делиться. Вы утверждаете, что Ивинская получила срок как уголовница. Это тоже неправда. В нашем номерном лагере уголовников не было[305].
Почему я сразу не заявила свой протест? Мне пришлось бы сказать Вам много горького. Ничего не исправить — Ваша книга уже вышла. Одно меня утешало: книгу, изданную в Америке, прочтут немногие[306]. Но когда я услышала, что Ваши мемуары об Ахматовой будет печатать «Нева», тут уже я не могла молчать. Я еще раз настойчиво прошу Вас и надеюсь, что Вы уважите мою просьбу: изъять из текста все, что касается меня. Никакого отношения к Ахматовой эта история не имеет. Это личный вопрос, нельзя обсуждать его вопреки желанию потерпевшей. В комментариях к своим лагерным стихам я говорю, что в лагере мы с Ольгой дружили. Остальное никого не касается. Роль мадам Вышинской мне не подходит.
И еще. Я делаю это в память Бориса Леонидовича, который лично тепло благодарил меня за дружбу с Ольгой».

Б. Мансуров:

«Об этом письме Надежды Надеждиной к Лидии Чуковской, поразительном по своему благородству и степени боли, необходимо знать всем истинным поклонникам Бориса Пастернака.
Митя рассказывал мне, что после переезда из Ленинграда в Москву Надеждина приходила к Ольге Всеволодовне на Вятскую улицу. А когда Надеждина заболела, то Митя стал приезжать к ней домой, чтобы помогать по хозяйству. Надежда Надеждина умерла в 1992 году. Помню, в один из дней, когда я пришел к Ольге Всеволодовне, она сказала:
— Давайте выпьем по стопочке. Наденька умерла.
С болью и досадой читал я горькое письмо Надеждиной. Вспомнил слова Вадима Козового (второго зятя Ивинской, мужа И. Емельяновой — Н.К.), которые он сказал о Лидии Чуковской: «Даже умная женщина в ревности становится безумной, а ее жестокость не знает границ».

Чудовищно! Ложь и наглость зашкаливают. Это уже за границей добра и зла. Опровергать придётся почти каждую строчку этой грязной фальшивки.
Такого письма, конечно же, не существует, просто не может существовать, потому что никаких «наговоров» на Ивинскую не было. Была правда, которую Надеждина узнала после выхода из лагеря от Чуковской, была очная ставка с обокравшей её Ольгой, её крокодиловы слёзы и великодушное прощение лагерницы. Чуковская придумать всего этого не могла, это было бы слишком низко, в это не поверит никто из знавших её и читавших её книги. Однако Мансуров действительно приводит это «письмо» в своей книге.
Сразу возникает законный вопрос: а почему, собственно, это письмо оказалось у Мити? Мансуров пишет, что тот «помогал по хозяйству» заболевшей Надеждиной (она умерла в 87 лет), предположим, та отдала это письмо ему, но почему он не отправил его по адресу – Чуковской? Если б отправил — Лидия Корнеевна действительно не могла бы на него не прореагировать. Но, выходит, не отправил, а оставил себе. Или Надеждина под копирку его писала? Значит, кому-то очень нужно было заиметь эту копию?
Нет, тут одно из двух: либо письмо было состряпано кем-то из родственников Ивинской для собственной реабилитации, либо — страшно сказать — Надеждина написала его под диктовку и под нажимом. Может быть, став жертвой интриг, подкупа, шантажа, поверив наговорам на Чуковскую, мало ли возможностей заставить написать или подписать что угодно немощную старуху... Но думаю, что скорее всего оно написано И. Емельяновой (для Мансурова слог слишком литературный, сам он пишет довольно коряво).
А почему письмо не было обнародовано много лет и хранилось на дне потайной митиной шкатулки? Да потому что это фальшивка. Было б настоящее — им они давно бы уже козыряли, посрамив ЛЧ с её «Записками», и ксерокопию бы его опубликовали в книге, которая пестрит ксерокопиями дарственных надписей Мансурову и Ивинской. Нет, опасно, ведь можно сделать графологическую экспертизу... Лучше просто вот так, на словах: чем чудовищней ложь, тем скорее в неё поверят...
Рады, наверное, вот как ловко придумали! И  схватить за руку некому — Чуковская и Надеждина в мире ином... «Но есть и Божий суд, наперсники разврата...»

У меня нет ни тени сомнений, что письмо это — дело рук заинтересованных лиц. И этот наигранный «пафос» (на что, собственно, было бы так разъяряться Надеждиной? На правду? На человека, который в течении многих лет пытался её поддержать в лагере, отрывая от себя последнее? И с чего бы так рьяно защищать ту, которая её обирала? Непонятно, нелогично, нелепо). И эти тонко выверенные «юридические» интонации в письме (сразу видно, без хорошо оплаченного адвоката не обошлось), вы только вслушайтесь в этот слог: «Согласно Вашему пожеланию я написала справку. Вы ее называете письмом. В ней говорилось, что посылок, деньги на которые собирали друзья, я не получала. Я это могу подтвердить и сейчас. Но я не могу подтвердить, что на эти деньги, как Вы мне сказали по телефону, Ивинская покупала себе духи «Красная Москва». (В «Записках» ни про какую «Красную Москву» ничего нет. Да и какая разница, на что она тратила уворованные деньги? – Н.К.) Я этого не видела. И Вы не видели, и не можете это доказать. Если вина не доказана, у человека презумпция невиновности. (Ну и логика: если не видели, как и где покупает духи, значит, вина не доказана. Да разве вина её в этом? Кстати, вполне доказанная, подтверждённая собственным признанием Ивинской. И как дико звучат в устах пострадавшей от бессовестной воровки эти слова о «презумпции невиновности», уместные скорее для родственника или адвоката обвиняемой).
Насколько я знаю, Надеждина по профессии была писательница и поэтесса, а не юрист. Здесь же за версту видны эти ослиные юридические уши. И этот надрывный крик между строк, который буквально слышишь: «информация об Ивинской была сообщена Ахматовой Вами, в Вашей редакции...  Я еще раз настойчиво прошу Вас и надеюсь, что Вы уважите мою просьбу: изъять из текста все, что касается меня. Никакого отношения к Ахматовой эта история не имеет. Это личный вопрос, нельзя обсуждать его вопреки желанию потерпевшей. В комментариях к своим лагерным стихам я говорю, что в лагере мы с Ольгой дружили. Остальное никого не касается».
Ну разве мы не слышим здесь голоса кровно заинтересованных лиц, которым действительно до боли важно то, чтобы разоблачающие их материалы не появлялись в печати!
Если же предположить, что писала всё-таки Надеждина, то как же она была предварительно «разогрета», настроена и дезориентирована теми, кто стоял в тот момент у неё за спиной с ручкой и бумагой! Бог знает, что ей пели в уши, что обещали, как увещевали, упрашивали-уговаривали или даже угрожали! Мы этого никогда уже не узнаем. Но то, что письмо — фальшивка, видно невооружённым глазом каждому сведущему человеку, способному хоть мало-мальски мыслить, сопоставлять факты и чувствовать интонацию.
В письме много подтасовок и передёргиваний, ссылок на телефонные разговоры с Чуковской, которые, как известно, к делу не подошьёшь, но в дневнике ЛЧ ни о каких телефонных разговорах и письмах Надеждиной не упоминается (в чём её громогласно обвиняет Мансуров, дескать, утаила, но это абсолютно не характерно для ЛЧ, и все это понимают, кроме него).
Надеждина начинает письмо с обиды на якобы какое-то предыдущее письмо Чуковской к ней: «Из Вашего письма явствует, что Вы меня потеряли, поскольку я «человек без чести, лживый, лицемерный, причинивший Вам боль». Где это письмо? Что ж и его не состряпали, ограничившись одной фразой? Чуковской-то уже нет, и даже дочери её Елены Цезаревны, которая не дала бы соврать. Если предположить, что это письмо ЛЧ было, то оно было явно ответом на какое-то другое письмо Надеждиной, вызвавшее такую реакцию, такие обидные для неё слова, но где это предыдущее надеждинское письмо? Почему его нет в митиной шкатулке? Как-то концы с концами не сходятся, господа юристы.
Ещё одна фраза, выдающая мастеров эпистолярного жанра с головой: «Между лагерниками существует братство, как между однополчанами-фронтовиками... Я не говорила Вам, что Ивинская украла у меня платье и плащ. Это неправда, я сама их ей дала. У лагерников принято делиться». Вот это как, оказывается, называется на их ивинском языке: делиться! Обобрала сокамерниц, а потом хочет заставить всех поверить, что они сами дали ей свои вещи.  Да Чуковская и не писала, что та «украла платье и плащ» у Надеждиной, вот точная цитата из «Записок...»: «она взяла у Надежды Августиновны „на несколько дней“ плащ и другие носильные вещи, обещая срочно выслать их обратно, чуть только доберется до дому. Приехав домой, однако, она не вернула ни единой нитки». Но разве это не значит то же, что «украла»?

Лара — агент спецслужб?

В письме «Надеждиной» есть место, которое меня прямо резануло: «Самую трудную и голодную жизнь на воле я не могу сравнить с тем, что переживаешь в лагере, когда ты уже не человек, а номер. Вы этого не испытали, и я была уверена, что не испытаете. Помните наш разговор на эту тему? Поэтому Вы могли позволить себе то, что другим бы не сошло, в частности мне, у кого в биографии три тюрьмы и лагерь».
А вот это уже подлость. Намекаете на сексотство Лидии Чуковской? Да кто же в это поверит, зная её книги, её статьи, поступки? Ну да, понимаю, по принципу «от такого слышу». Лучшая оборона — наступление. А вот сексотство Ольги Всеволодовны — вещь практически уже доказанная.

«О гебешных связях Ольги Всеволодовны знают многие, –  утверждает Наталья Дардыкина. – Великие современники поэта знали Ольгу Ивинскую не по ее мемуарным комплиментам самой себе. Судили по деяниям, часто, увы, не совместимым с человеческим достоинством».
(«МК», 28 февраля 2009)

В главке «Доходные рукописи» Н. Дардыкина пишет:

«Ивинская часть рукописей Пастернака вскоре после его смерти продала в Грузию за крупную по тем временам сумму — 52 тысячи рублей. Транспорт в ту пору стоил 15 копеек, а машина “Победа” — 16 тыс. рублей. В конце 90-х я писала в “МК” о том, что аукционный дом Christie’s выставил на продажу рукописи поэта, незаконно вывезенные из России. Цена лота была кругла и внушительна — 1 миллион долларов. Но протест российской стороны сделал торги невозможными. Иван Толстой приводит сенсационный факт: эта продажа все-таки состоялась! Сын Джанджакомо Фельтринелли — Карло, продолжив дело отца, приобрел рукописи у дочери Ивинской Ирины, вероятно, за солидный куш.
Значит, не ради памяти к любимому поэту шло сражение за его архив. Знал бы Борис Леонидович, что 28 его писем, в том числе к сыну, к сестре в Лондон, к писателям и философам, даже не были отправлены Ивинской, задержаны по ее воле, скоординированной крутыми советскими органами. Его послания покоились в ее бумагах, а поэт грешил на происки цензуры. О. В. вины не чувствовала и возводила себя на пьедестал в письме из лагеря к Брежневу: “Я была ему близким человеком, практически женой, другом, доверенным лицом”. Дорого стоило поэту обманутое доверие.
В “Отмытом романе Пастернака” Ивана Толстого достаточно аргументов в пользу того, что образ подруги Пастернака трудно связать с “вопросом духа” — слишком влиял на ее самочувствие и поведение “запах денег”. Иван Толстой называет крупные денежные массы, тайно привозимые на Потаповский к О.В. в рюкзаках. Из лагеря Ивинская писала Хрущеву: “Я не считаю, что за мной нет вины, поскольку она есть за Пастернаком… Я прошу установить, что роман писал сам Пастернак, сам получал гонорары способом, выбранным им самим. Нельзя представлять его невинным ягненком…” (Невольно вспомнишь: «Невиноватая я! Он сам ко мне пришёл!»)

А вот что пишет Марина Загидуллина в рецензии на книгу И. Толстого
«Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ. — М., 2009) ж. «НЛО» 2009, №96
«Автор счел необходимым восстановить факты романа Пастернака и Ивинской, уточнить отношения внутри любовного треугольника (поэт – жена – любовница), чтобы “вычислить” взаимосвязь Ивинской и КГБ. Получилось, что она была агентом влияния со стороны советской спецслужбы, хотя и агентом “хлипким” — в конце концов за решетку ее упрятали. Ивинская, по версии автора, была инструментом в руках КГБ, при этом управлять ею было нетрудно — она не чужда была стремления к красивой жизни. Таким образом, “классюша” (как Ивинская и ее дочь называли Пастернака) не столько добивался славы и признания, сколько способствовал материальной обеспеченности Ольги…
В этом втором — жестком — сценарии Ивинская выступает в качестве не только и не столько Лары из первой главки книги Толстого, сколько “воровкой” из суровых обличений Ахматовой. Как бы автор ни стремился сгладить это впечатление, сценарий неумолимо обличает и разоблачает героиню. Ее “ум” и “беззастенчивость” симультанны и однозначны — с креном в сторону второй характеристики. Это “ум” прагматичный и цепкий.
Можно ли считать, что вторая читательская реакция, воспроизведенная в этой рецензии, надуманна? Возможно. Но автор оставил неясными ответы на многие вопросы — например, куда все же делись гонорары Пастернака? Похороненный в стареньком костюме семидесятилетний писатель, по подсчетам автора книги, основанным, кстати, исключительно на документальных источниках, был обладателем солидного состояния, из которого в Россию ему в течение трех последних лет жизни была переправлена немалая часть (более 230 000 рублей, то есть эквивалент 14 автомобилей “Победа”, согласно ценовым пояснениям автора)».
Иван Толстой подчеркивает, что самому Пастернаку деньги были не нужны — и Зинаида Николаевна только презрительно смеялась, когда ее расспрашивали о “контрабандном состоянии”. Зато Ивинская и одета была в дорогие вещи, и “зажила наконец” с того момента, как завела свою “канцелярию” по переписке с европейцами — доверенными лицами и посредниками. По мнению Толстого, она подделала и распоряжение Пастернака о том, что именно ее он сделал уполномоченной по всем своим гонорарам (с. 366—367)»

Иван Толстой:
«У Ивинской был несомненный литературный талант, и поэзию она любила совершенно искренне, так что книга ее воспоминаний о последних четырнадцати годах пастернаковской жизни «В плену времени» получилась (при многочисленных ошибках памяти) одной из самых жарких и приключенческих в русской мемуаристике.
 Но репутация...
Ирина Емельянова поставила себе задачей отстоять честь матери от «клеветы» мемуаристов и в двух книгах – «Легенды Потаповского переулка» (1997) и «Пастернак и Ивинская» (2006) , а теперь и в третьей, «Годы с Пастернаком и без него» (2007) – выступила в ее защиту. С задачей Емельянова не справилась, и если бы «клевете» она противопоставила только рассказ о любви матери и «классюши» (как они семейно называли Бориса Леонидовича), это оставалось бы милой слабостью «Легенд Потаповского переулка» – книги во многом обаятельной, хоть и не полной.
Беда в том, что вовсе не в любви сомневались «клеветники». По большей части повторив свою же первую книгу, Емельянова во второй добавила несколько страниц и отдельных мест, посвященных борьбе за материнскую честь. Но борьба получилась конспективной и поспешной, изложенной как-то вполоборота, скороговоркой».

 Коммерсант» 23.12.2008. Умытая Советская Россия.
Автор "Отмытого романа" здесь занимает общеинтеллигентскую "антиивинскую" позицию и не разделяет позицию "Борис Леонидович любил Ольгу Всеволодовну, значит, всякая критика в ее адрес — камень в пастернаковский огород". "Помимо общего жульничества таких условий,— пишет господин Толстой,— это еще и унижение памяти поэта: он ведь дорог не только защитникам Ивинской. И вообще, огораживание в истории литературы каких-либо запретных зон ведет к манипулированию культурой".
 
Загадка «милого хлама»
Но вернёмся к нашим баранам, то бишь к Мансурову, который неустанно продолжает зомбировать Кертман:

«Весной 1956 г. Надежда Адольфовна (НА) вернулась из концлагеря и встретилась с Ольгой, выяснила историю с посылками и вещами, которыми  делятся (?! - Н.К.) политзаключенные лагерницы. НА встречается с Пастернаком, которого больше, чем ЛЧ волнует истина!
ЛЧ получает от НА справки по данной проблеме.
Однако ЛЧ уже ранее все решила и пригвоздила к позорному столбу «воровку и лживую» Ольгу, что успешно внедрила в сознание Анны Ахматовой...
Если «щепетильная» ЛЧ не извинилась перед Надеждой Адольф, то перед Ольгой – и подавно... ЛЧ пишет свою книгу «Записки об Ахматовой» и заявляет Надежде Адольф, что не «изменит ни одного слова, сказанного  Ахматовой».
Лина, скажите, «бесстрашный, шепетильно-честный человек», требующий разоблачения и отмщения за НА, имеет право  не публиковать письма самой НА к ЛЧ по этой жгучей теме? Как назвать мемуариста, чихающего на слова и требования бывшего заключенного «не писать о нем ложных утверждений и говорить только правду?» 
 
Как назвать человека, называющего себя писателем и пишущего такую наглую вопиющую ложь? Лидия Чуковская всегда говорила и писала правду и поступала по совести. Она всегда выступала против лжи и несправедливости. Даже Быков и тот не смог не признать её «моральной твердыней». Ну кого Вы пыжитесь забросать грязью? Она к таким людям не пристаёт.
Я не буду цитировать и опровергать всю книгу Мансурова, это заняло бы очень много времени, но ещё о двух оболганных им людях хотелось бы упомянуть. Один из них – сын Бориса Пастернака Евгений, о котором Мансуров пишет с той же злобой и ненавистью, что и о ЛЧ (причина, видимо, та же — в своих «Материалах
к биографии БП» он негативно отзывается об Ивинской, приводит «неудобные» факты, опровергает её ложь).
Только один пример. Мансуров утверждает, что главные виновники отказа Пастернака от Нобелевской премии — его дети Евгений и Леонид (конкуренты в борьбе за архив, вернее, уже один из них — по причине смерти Леонида — Н.К.), которые, под влиянием угроз властей, пришли к отцу с этим недостойным предложением, чем вызвали его гнев и отчуждение. На самом деле главным инициатором отказа от премии Пастернака была Ивинская. (Из книги Мансурова: «Евгений Борисович стал утверждать: «Ивинская своими истериками заставила Пастернака отказаться от Нобелевской премии. Она хотела иметь заказы на переводы».) Да, именно так.

Мансуров — Кертман:

«Сведения «о  махинациях Ольги в «Огоньке», за что и посадили ее в 1949 г., воровстве одежды у солагерниц, покупке духов и помады на чужие деньги, переданные для посылок», о которых написала ЛЧ,  повторяла Зинаида, а также целый сонм «друзей» Большой дачи. Вся эта рать дружно предала Пастернака в дни нобелевской травли поэта.
Им адресовал строки Пастернак в сентябре 1959 г.:
 «Друзья, родные – милый хлам. Вы времени пришлись по вкусу. О, как я вас еще предам: ничтожества, лжецы и трусы».

Ловко! Ловко переведены стрелки с «махинаций» Ольги — кстати, уже вполне доказанных – на обвинение Пастернака в стихах родных и друзей («милый хлам»).  Мансуров самовольно зачисляет в этот условный список ненавистных ему детей и родственников поэта, главным образом Евгения. А кто его уполномочил утверждать, кого именно имел тут в виду Пастернак? Что ж дальше-то стих-е не цитирует?

 Друзья, родные — милый хлам,
 Вы времени пришлись по вкусу.
 О, как я вас еще предам
 Когда-нибудь, лжецы и трусы. 

 Ведь в этом видно Божий перст
 И нету вам другой дороги,
 Как по приемным министерств
 Упорно обивать пороги. 

Собственно, пороги обивала Ивинская. Именно благодаря ей вся эта кампания приобрела такой истерический и шумный характер. Ведь можно было достойно нести своё изгойство, как это уже было раньше с Ахматовой, Зощенко. Ивинская же и сыграла главную скрипку в деле уговоров Пастернака покаяться.  Стала жаловаться БП, что у неё из-за него неприятности: её лишили переводов, которые её кормили. «Тебе ничего не сделают, а от меня костей не соберёшь». И Пастернак после телефонного разговора с ней даёт две телеграммы: одну — в Стокгольм, другую в ЦК: «Дайте работу Ивинской. Я отказался от премии».
Это она со своим окружением написала покаянное письмо Хрущёву, и Пастернак, махнув рукой, его подписал. Она сама признает это в своих воспоминаниях в главе «Моя вина».

Мансуров против Толстого. Атака из темноты.

Второй человек, на кого Мансуров спускает всех собак своей ненависти – Иван Толстой,  написавший книгу «Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ. — М., 2009).
В двух словах об этой книге.
Историк холодной войны журналист Иван Толстой писал её 20 лет.  Книга — о почти детективных приключениях рукописи романа, о всевозможных интригах и ожесточённой борьбе, которой сопровождалось присуждение Пастернаку Нобелевской премии.
В Соединенных Штатах и Европе он разыскал не только архивные документы и свидетельства секретных агентов и исполнителей, но записал воспоминания людей, напрямую вовлеченных в печатание романа Пастернака. Оказывается, к присуждению ему Нобелевской премии было причастно американское ЦРУ, именно оно напечатало первое русское издание романа «Доктор Живаго», без которого комитет не имел официального повода для рассмотрения кандидатуры соискателя.

Анатолий Королев, писатель, член русского Пен-клуба:

«Разумеется, сам Борис Пастернак никакого отношения к  разведывательной  чертовщине не имел, его гений всего лишь использовали как мощное оружие в холодной войне Запада и Востока. До последнего времени вся эта детективная история была окружена завесой секретности, и лишь благодаря настойчивости филолога Ивана Толстого (из знаменитого рода Толстых) тайна была раскрыта и брошена на суд общественности. Сам историк отдал разгадке 20 лет!
Что ж, надо признать операция ЦРУ увенчалась успехом. СССР получил чувствительный удар. Именно благодаря истории с Пастернаком была осознана сокрушительная сила публикаций антисоветских текстов из России на Западе. Пастернак открыл путь к целой лавине подобных изданий, которую увенчал другой сенсационный роман «Архипелаг ГУЛАГ», за который Нобелевку получил уже другой диссидент Александр Солженицын».
Николай Герасимов («Комсомольская правда»):
«Это очень качественное, подробное, легко читающееся исследование о судьбе «Живаго» и самого Пастернака, оказавшегося помимо воли жертвой большой политической игры, в которой не обошлось без участия разведок и глав правительств».
Наталья Дардыкина, («Московский комсомолец»):
«Это своеобразная эпопея, "иллиада” времен могучих людей — Ахматовой, Шаламова, Лидии Корнеевны Чуковской. Их восприятие творчества и личности Пастернака предстает в книге от первого лица».

Мансуров снова идёт на приступ врага, всячески стремясь опорочить посмевшего бросить тень на его «подзащитную» Ивинскую. На каком-то деревенской сайте «Села Шапкино» он публикует обширный злобный материал под названием «ПАСТЕРНАК и «Доктор Живаго» – атака из темноты в новом столетии», применяя свои излюбленные приёмы: подтасовки, демагогию, клевету.
«Казалось, что после развала советской империи махровое невежество, зависть и злоба просоветских писателей и критиков к роману «Доктор Живаго» и Нобелевскому лауреату Борису Пастернаку сгинули навсегда. Но и в двадцать первом веке находятся «исследователи», последователи представителей той просталинской стаи, считающие роман «Доктор Живаго» никчемным, а присуждение Нобелевской премии Пастернаку в 1958 году «спецоперацией ЦРУ»!
Он отождествляет Ивана Толстого с Семичастным, с хулителями поэта, обвиняет в травле, в ненависти, в зависти и даже... в мести ему. Заводя себя, распаляется не на шутку:
«Откуда у Толстого эта неприкрытая злоба к Пастернаку? Всякому честному читателю эта  неприязнь И.Т. к замечательному поэту Пастернаку непонятна.  Неужели Толстой за кого-то мстил Пастернаку?»
«Мне неизвестно, пробовал ли автор «Отмытого романа» писать прозу, но чувствуется в нем какая-то геростатова злоба графомана».
«Даже непросвещенным читателям стала ясна неблаговидная задача «Отмытого романа» и его автора. Унизить гения не смог даже полугений, коим был Набоков. А что может сделать нелепый опус Ивана Толстого с немеркнущей всемирной славой Пастернака?»
Создав чёрный злодейский образ И.Толстого, Мансуров наконец подошёл к самому главному, ради чего и задумывалась вся эта грязная стряпня:
«Разоблачая» Пастернака, И.Т., конечно, в черном свете обрисовал и образ любимой женщины и музы поэта, Ольги Ивинской. Она ведь посмела написать о Пастернаке книгу, где привела его резкие слова в адрес сановных советских писателей, увешанных орденами и сталинскими премиями...»
Мели, Емеля, твоя неделя!
Иван Толстой ответом его не удостоил.

Эпилог

Мансуров торжественно заявляет, что поклялся написать свою книгу над гробом Ивинской и её сына Мити, обещав ему пересказать всё, что услышал от его матери.

«Делаю это в память о Мите, но в большей степени ради защиты чести самого поэта, о чем мне постоянно говорил Митя. Я всегда помню закон Бориса Пастернака: истину ищут только одиночки и порывают со всеми, кто любит ее недостаточно!»

Сколько пафоса! Это он-то – «одиночка, ищущий истину»?! С кланом лжесвидетелей за спиной?  Смешно было читать такие, например, пассажи, где Мансуров «чистит себя под Пастернаком»:

«Беседуя с Ивинской о жизни Пастернака, я неожиданно обнаружил много совпадений с эпизодами моей жизни... У меня, как и у Бориса Леонидовича, была сломана правая нога: я перенес операцию, и это изменило мою походку. У меня музыкальный слух — я даже учился играть на скрипке, главной едой я тоже считаю суп. Моя привычка задаривать друзей, равнодушие к собственной одежде, постоянное нежелание что-либо покупать для себя, привычка целовать при встрече знакомых, близких по духу женщин, а также другие мелочи отдаленно напоминали привычки Пастернака».

Ну прямо «сродство душ»! Мне это напомнило выступление на литературном вечере в школе сестры Маяковского: «Лирике Володя научился у меня. Я очень лиричная».
«Духовный наследник» Пастернака Мансуров придирается к неточностям и подтасовкам в книге его сына, но они касаются лишь отношения поэта к Ивинской, что не так уж важно в сущности, об их отношениях написано достаточно много, чтобы эти мелочи  (типа неточного перевода с английского телеграммы БП о том, хотел он или не хотел взять с собой Ольгу в заграничную поездку) могли изменить что-то в нашем представлении о характере их отношений. То же, что проделывал Мансуров, гораздо хуже и преступнее, это называется подлог и клевета.
Он упрекает Е. Пастернака в отсутствии художественного дара, но с гораздо большим основанием я могла бы это сказать о его собственной книге. Это довольно нудное подробно-протокольное повествование утомляет и не представляет интереса для «широкого круга читателя», как надеются в аннотации, это внутренние разборки окружения Ивинской с окружением детей Пастернака, борющихся за архив и наследство.  Меня бы тоже это оставило равнодушной — мало ли пишется бездарных заказных книг — если бы не чудовищный поклёп в ней на Л. Чуковскую, оставшийся безнаказанным. За неё, всегда бросавшейся в бой на защиту обиженных и оскорблённых, никто не заступился, не защитил её честное имя.
Возможно, опус Мансурова просто остался никем не замеченным. Я бы тоже ничего не знала о нём, несмотря на мощную саморекламу, если бы не пресловутый «Ефим К», простодушно выдавший себя с головой ссылками на себя любимого. Но, прочтя, решила всё же ответить, как он того заслуживает. Ради памяти прекрасного светлого человека, имя которого ефимы мансуровы пытались смешать с грязью.

 Он ведь только прикинулся страшным,
 Этот мир, чтобы ты испугалась.
 Осени себя счастьем вчерашним,
 Вспомни братство, и море, и жалость.
 Он еще над тобою заплачет,
 Как мальчишка над птицей своею,
 На груди полумертвую спрячет
 И дыханьем своим отогреет.
 Не забудь же о будущем, память,
 Словно я выхожу со свечою
 На крыльцо, заслоняя пламя,
 Темной тропкой иду со свечою,
 Заслоняя хрупкое пламя,
 Еле-еле колдует пламя,
 Задуваемое темнотою.

Это стихи Лидии Чуковской.  Лидия Корнеевна скончалась в Москве 7 февраля 1996-го года.
На доме в Санкт-Петербурге, где она жила с мужем Матвеем Бронштейном, расстрелянным в сталинских застенках, теперь мемориальная доска.
Лидия Чуковская — автор первой в России повести о сталинском терроре «Софья Петровна» (1939 г.), лауреат российских и международных премий, среди которых – премия академика Сахарова за гражданское мужество писателя, премия Свободы Французской Академии и многие другие.
Вот что говорили о ней люди, которые её знали:
(из выступлений на радио «свобода» 1982 года)

Иван Толстой: «Есть в русской литературе удивительная семья, вписавшая в историю не фамилию даже, а просто имена с отчествами: Корней Иванович, Лидия Корнеевна, Елена Цезаревна. Всем понятно, о ком идет речь. О литераторах, сохранивших себя и свою индивидуальность вопреки всем ударам и подлостям эпохи. И когда в чье-то оправдание говорят: ''время было такое'', хочется всегда приводить в пример семью Чуковских. Они не дрогнули перед ''таким'' временем и выполнили свой литературный и гражданский долг. Интеллигентность и честь были у Чуковских самой натурой.
Имя Лидии Корнеевны неотторжимо от понятия правды. Как у Цветаевой: за словом долг напишут слово – Дон. Так и перед словом Чуковская напишут слово: честь. Лидия Корнеевна отстояла честь нашей литературы – тогда, когда это было опасно и можно было лишиться и теплой квартиры, и хорошего заработка».

Наум Коржавин: «Это слишком известный человек для всех, и даже облик ее чувствуется почти всеми, кто хоть чем-нибудь интересуется. Дело в том, что ее голос прозвучал для всех как голос свободного, независимого, достойного человека. Ее книги, особенно ее мемуары об Ахматовой, это ведь поразительная вещь. Это облик двух женщин, с одной стороны, не типичных для нашего века, всё нивелирующего, всё старающегося свести к среднему уровню, а, с другой стороны, характерных тем, что они противостоят всему этому».

Виктор Некрасов: «Но не так много есть на свете людей, к которым я бы относился с таким уважением, я бы сказал даже, в каком-то смысле, с преклонением. И она, безусловно, заслуживает этого, заслуживает, как человек абсолютной, есть такое банальное слово, кристальной честности и порядочности. Но этого мало. Есть в ней еще одно, довольно редко ныне в среде советской интеллигенции встречающееся, качество – смелость. Быть смелым, ничего не боящимся советским писателем — это почти нонсенс. А вот она такая».

Самуил Лурье: «Она была – скажем под протокол, для школьного учебника –  последним представителем русской классической литературы. Ее великая дочь.
Догматы этой литературы вошли в ее кровь и плоть буквально: придали непобедимую силу ее характеру. Она олицетворяла эти догматы, воевала за них – одна против целой эпохи, за них положила свою долгую, грустную жизнь.
Например, она, по всей видимости, полагала, что творчество представляет собой наивысшее – причем естественное – проявление человечности...
Я  был на большом вечере в областной библиотеке Архангельска, где зал был полон просто плачущих людей. Плачущих от текстов Лидии Корнеевны. Потому что эти люди как-то инстинктивно чувствуют, это очень важно, что есть какой-то человек, у которого ни одна черта не расходится с чувством правды».

И закончить я бы хотела недавними строчками из статьи о Лидии Чуковской Павла Крючкова, зам. редактора «Нового мира» (Август 2015 (148) № 8:

«…Не знаю, был ли я дорог ей как читатель, но стихи её любил и люблю. Дважды писал о них при её жизни. Помню, пылко назвал их однажды поэтическим молитвенником той, что всегда считала себя неверующей. В этой возвышенно-строгой, драматичной и чистой лирике — её живая душа, которая, повторю вослед за Берестовым — «не знает возрастов, а лишь удивляется им».

https://zolotoeruno.org/novoe/newsid/15289.aspx