Девятнадцатая

Ах, Верочка, бедная маленькая моя сестричка… Она возникла в нашей жизни, как ангел… Прожила, как ангел… И отошла ко Господу, как ангел…
После моего рождения мамочка, как активистка, общественница и кандидат в члены КПСС, много занималась разной общественной работой – у нее были разнообразные нагрузки. Ох, да кто сейчас поймет это странное слово – «нагрузка»? Пожалуй, только такие старперы, как я. Или – которые еще старше. Нынешней мелко- эгоистичной молодежи и невдомек, что общественная работа или нагрузки – это такие дела, которые делались не для себя, а для всех, причем совершенно бесплатно… Вот мамуля их и делала в ужасающих объемах. Например, она организовывала субботники на важнейших московских стройках – на сооружении «небоскребов» и спорткомплекса «Лужники» (в просторечии – Лужи). Вот в этой самой луже она как-то жестоко застудила почки. Добавила к тому, что получила в землянках зимой 1942-43 гг. Да так сильно, что пришлось какое-то время лечиться, полежать несколько раз в больничке и даже прервать беременность. Я по малолетству всего этого ужаса не понимал. И когда мы с папой пришли навестить ее в роддоме, я думал, что вот – мамочка сейчас выйдет с братиком или сестричкой! Но мама вышла одна – больная,  бледная и вся в слезах… Потом это все как-то забылось, я готовился к школе, потом учился в младших классах, а в апреле 1962-го родилась моя сестричка Верочка. И родилась не очень здоровой, потому что кесарево сечение маме делать было нельзя, а щипцами сестричку достали не очень аккуратно. Что-то повредили, и случился у нее правосторонний гемипарез. Папа, конечно, ходил к докторам, искал виновного. Нашел, побил… Не очень сильно побил, но были неприятности. Недолго, но все же… Потом они помирились, даже выпили «наркомовские» сто грамм (доктор тоже оказался фронтовиком). Он не был виноват в том, что произошло. Он сделал все, что было в его силах – и даже больше... Но … Это ведь было в 1962 году, в обычном московском роддоме, во время его ночного дежурства. Сестричка очень неудобно лежала, была довольно крупненькая, а у мамы таз был узковатый, да еще и температура поднялась за день до родов. Ну, опять же почка могла отказать, и еще что-то было не в порядке – нельзя было кесарить. Пришлось просто хоть как-то помогать девочке. Щипцами тащить ее за головку в этот мир. Ну, и – что-то прижалось в головке… Потом этот доктор выхаживал Верочку три недели – не было тогда перинатальных центров, был только этот вот Человек. Она не умерла тогда, она еще прожила почти 15 лет… А когда она появилась в нашей семье – такая худенькая, синенькая вся - я понять не мог: чего же она такая тихая? Почти никогда не плакала, а ведь обычно детки пищат и вопят… Только потом я понял, что у нее просто не было сил на рёв - все  силы уходили на то, чтобы накушаться маминого молочка, чтобы выжить! Ну, начали ее лечить, таскали на всякие процедуры и на массаж, возили несколько раз в Евпаторию на лучший тогда в стране детский курорт. И вроде бы вылечили этот парез. Правда, она все предпочитала делать левой рукой – и есть, и писать, и в бадминтон играть... Но на велосипеде-то ездила вполне устойчиво, даже немного плавала (правда, только в море да в мелких прудах). И вот пошла она в первый класс. И первое время все было неплохо. А потом вдруг оказалось, что у нее при 100%-ном зрении совсем нет обзора, т.е. зрения бокового. То есть – СОВСЕМ нет… Она очень хорошо все видела, но как бы в такие узкие трубочки. И если какой-то предмет выходил из прямой видимости, у нее не получалось его отслеживать взглядом, приходилось поворачиваться всем телом. А получалось это не сразу и не всегда. Ну, что ж теперь делать? Перевели ее на домашнее обучение. И к ней стала приходить такая милая универсальная учительница. Очень славная, знающая и добрая, но и в меру твердая. Они с Верочкой прекрасно ладили. И мы все ее тоже очень полюбили. До сих пор вспоминаю ее добродушное лицо и спокойную улыбку. Стыдно, но напрочь забыл ее имя и отчество, а теперь и спросить-то не у кого…