Юркины закатки 3

Заявку-то я сделал (прогуляться по текстам песенного генерала), но слегка боязно.
И не потому, что – «генерал». Тем более – бывший. Правда, среди чекистов бывшими считаются разве «расстрелянные», да к тому же – «нереабилитированные». Хотя... Именно «генеральское» – и в мою «боязнь».
Попробуй тут отделить от этого (от «славного прошлого» – с «если надо, повторим») замечательного семьянина, любящего и любимого мужа, отца и дедушку.
Разве простой дедушка, смог бы так запасть на сердце Сябруку Ярмольнику (Ярмоленко)?! Со своими «простыми, но чувственными». Ниии... Ярмольник чутку мае: куды і што прымазаць. Так и весь лученково-чергинцовый Зьвяз подхватил и на руках понёс. Сборники (с переизданиями), лауреатство-купидонство. Простому дедушке такое и не снилось!
Трудно будет «отделить». Труднёхонько... Потому – не обещаю. Как получится.
Я же не берусь препарировать творчество невестки самого Гауляйтера – Анны Селук (Лукашенко).
Тоже – любящей и заботливой.
Там – и без меня разберутся. Как сейчас, так и, надеюсь, после.

[Песни на стихи Анны Лукашенко (творческий псевдоним – Анна Селук) звучат сегодня везде: на главных государственных площадках страны и школьных концертах, международных фестивалях и патриотических автопробегах. Если перевести ее деятельность в область арифметики, получится красивое число 100: такое количество полностью готовых композиций мы услышали за последние несколько лет на концертах или цифровых площадках. На подходе еще несколько новых песен. Впрочем, главный повод для встречи с Анной – вручение ей специальной премии Президента деятелям культуры и искусства за 2023 год.]

Видите?! – Уже 100 (так это – на 1 января) полностью готовых и на концертах-площадках услышанных. А сколько ещё впереди!
А тут – всего лишь генерал-майор. И полностью заярмоленных – на порядок меньше.
В общем, от генеральского фона абстрагироваться не зарекаюсь, как и от проведения каких-то параллелей с творчеством классиков (ад гаротнага цёзкі Сурыкава – не блытаць з рознымі там Сурковымі ды цёзкам па прозвішчу выдатным мастаком – да Сяржука Ясеніна).
А Суриков (Иван Захарович) меня зацепил-колыхнул! В иную струну-память (как в стих, так и в песню) – не в «генеральскую». После него же не только «Детство» осталось. Там – если в музыку – и песни-романсы (одни народно переработанные «Что стоишь, качаясь (у И. С. – «шумишь»), тонкая рябина» да «Степь, да степь кругом...» – дорогого стоят), и «Я ли в поле да ни травушка была» (романс П. И. Чайковского), и «Садко», положенное в основу либретто одноименной оперы Н. А. Римского-Корсакова.
А у нашего (Купидона)... Даже если сам Игорь Михайлович (Народный ещё СССР) сказал: «Эти стихи будут жить долго, потому что в них есть душа» – я про то не уверен. Даже просто «после» (Ярмоленко и ...), не говоря уже о веках. Душа...
Душа, она, небось и у зайца есть, а не только у генерала.
В общем, зарываться (ретиво) не буду. Гуцериеву – Гуцериево, Бастрыкину – Бастрыкино, а Юркину – токмо Юркино.
Оттолкнувшись от «Детства» Сурикова, пашукаю нешта з дзяцінствам (каб і слова-імя па тэксту знайшлося) у нашага Захарыча. Нажаль, моўнага ў яго – кот наплакаў. Таму…
З тых, што апынуліся увекавечанымі на Стыхіры, знайшлося два.
С «детством» (в слово).

Встреча с детством мне душу тревожит:
Вспоминаю свой старенький дом
И калитку резную у сада,
Клён кудрявый, что рос за углом.
Серебрится туман у колодца,
И белеют берёзы вдали.
Под знакомые трели лесные
Мои лучшие годы прошли.
Слышу шёпот рябины кудрявой,
Аист белый грустит на лугу.
Столько лет был в разлуке далёкой,
А забыть вас никак не могу.
На душе хорошо и свободно,
Я счастливый сегодня, друзья.
Сожалею, что в юные годы
Нам никак возвратиться нельзя.

И с «увидеть-услышать, увидеть-послушать»

Травы детства, вы пахнете мёдом,
Аромат будто рядом сейчас.
Окунуться б лицом и заплакать тихонько,
Босоногое детство увидеть хоть раз.
И знакомый бы голос услышать
У калитки плетёной родной,
Материнские руки увидеть,
Заглянуть на минутку домой.
Из окна посмотреть на просторы,
Белоствольные рощи, ширь зелёных полей,
Соловьиную песню послушать,
Улетающий крик молодых журавлей.
Травы детства, вы пахнете мёдом
И тревожите душу до слёз.
Счастлив я, что всегда вы со мною,
Как родник, отчий дом, тихий шелест берёз.

Так в этих и несуразностей (кои мелькают в иных текстах Юркина), считай, нет!
Первое – точно поётся. Хай и лапидарно. Гладкое. Тревожит ли душу (при такой «гладкости»)?! – Ну, это на любителя.
Однако, чуть ковырну.
Захарыч занадта увлекается (по «природно-вясковым» – из стиха в стих) полюбившимися наборами-переборами. Клёнами (кудрявыми), берёзами (белоствольными), колодцами, аистами, журавлями, соловьями и т. п.
Так, считай – символы! Куда – без них. А вот лепить к «кудрявому клёну» (в один текст) кудрявую же рябину – таки занадта. Тогда уже и в строчке о душе напрашивается не «хорошо и свободно», а «хорошо и кудряво».
Пошто грустит на лугу белый аист?! Так, мабыть, от того, что не может перебраться к «белеющим берёзам».
Серебрится туман... – Захарыч (бессребреник!) дюже запал на всякую там «серебристость». От хита (из «ярмолки») «Серебряные росы» (по тексту они – серебристые), до целого сборника «Любви серебряная нить» (2017).
На счёт последнего (только названия) у меня и вовсе наболело. Вершей (да и книжек) с таким именем гуляет видимо-невидимо. Неужто генерал этого не заметил (а Ярмольник не подсказал)?! Такому, да Купидону, недурно было бы и чуток самостоятельности проявить. Хотя бы в зазывных «афишках».
В общем – Гладкое. И даже – не гадкое.
Кто-то может придраться и по части логики. Начинается со «встреча с детством мне душу тревожит», а завершается – «сожалею, что в юные годы нам никак возвратиться нельзя». А я-таки даже отмажу: в первой строке речь идёт о встрече с детством, а в конце – уже о юных годах. И Захарыч эту разницу прочувствовал тонко (не так, как с теми – из пятнадцати – «расстрелянными» и всего лишь «репрессированными» коллегами-генералами).
Второе... Тоже «тревожащее» чуткую душу автора. До слёз – ну, это – к «берёзам». В ходячую рифму.
Не Гладкое! Ну, это – мало сказать. Ибо – занадта. Через пень-колоду.
Слоги-то, конечно, по строкам (в чёт-нечёт) можно и подрезать-наставлять. Но не так, чтобы в «чересполосицу». В спотыкач.
Зато проявлена и иная (по сравнению с первым) оригинальность. Там калитка – резная, а здесь – плетёная.
«Улетающий крик» – это уже настоящее пиитство. Не какая-то там проза – вроде крика, птушак улетающих. А ещё – улетающий (крик), это – почти, как «улётный». В смысле – превосходный.
Видите?! – Есть за что и похвалить.
Правда, перебор с «увидками-послушками» мне – не очень. Как и избыточная корявость.
Мабыть, что из хитов («ярмольных») поднять?! С «запетыми» несуразами.
В одном из самых («Соловьиная роща»), простеньком и добротном, последних («несуразов») как бы и нет.
Понятно, что это (муз. О. Елисеенкова) – переклик со «старшим братом». С «СР» Тухманова – Поперечного (1976). С залихватским «российским славным птахом». Где

И с полей уносится печаль,
Из души уходит прочь тревога,
Впереди у жизни только даль,
Полная надежд людских дорога.

У Юркина – как бы в оборотку. Спустя треть века. После той дороги. Уже – в печаль. Безо всякой лихости и лещенковых притопываний. Туда – где мама жила...

Уезжал я счастливый
И дороге был рад…
Каждый год возвращаюсь
В мамин старенький сад.

Откликнулось-перекувыркнулось. По-доброму. Хай і з Ярмольнікам.
Вот. Ежели без «наяривания».

Прости, мой отчий дом у клёна золотого,
С трудом любимую тропиночку нашёл.
А сердце так стучит неровно,
Как будто я на первое свидание пришёл.
Пришел, чтоб поклониться за тепло уюта,
Студёную воду забытых родников,
За васильковый край, поля родные,
За то, что память свято ты хранишь отцов.
Осенний день всегда мне грусти добавляет,
И горький дым костра доносится с полей.
Как в тот далёкий край, когда тебя оставил,
Я снова слышу клич знакомых журавлей.
Прости мой отчий дом у клёна золотого,
Прости меня, прости, любимая земля,
За то, что в юности не мог расслышать
Тоскливый крик в прощальной песне журавля.

«Мой отчий дом»... – Чуть пощипаю. Так, Алесь Новиков покуражился бы куда ретивее.
С родниками (замест «колодцов»). Мабыть, в сборнике «Родники» (2016) оно – в самых зазывных.
Однако – в щипки.
Нашёл – пришёл... – Мабыть, для песни и сойдёт. Як у той выбітнай «Ах, деревня моя!».

Ах, деревня моя, сколько лет-то прошло?
Сколько верных сынов не вернулось?
Как увидел тебя, защемила душа
И дождинкой слеза навернулась.

Если, честно, то «вернулось – навернулась» колет (мне) куда больше. Зато в «Деревне» к «прошло» не «зашло-нашло» лепится, а «душа». Можно принять и за «неправильную», но рифму. А можно – и так. Ибо наш Захарыч нечётные, бадай, нідзе не зарыфмоўвае. Разве, в гимне пришлось под Осиашвили подстроиться.

Заўжды мы разам побач будзем
У працы, марах і ў жыцці,
Наказ бацькоў мы не забудзем
Сяброўства берагчы.

Ну, это если уже чётные в зачёт ставить («жыцці – берагчы» – на аматара). «Будзем – не забудзем» – ніколькі ні горш, за таго, што ўтварыў там па-руску Сымон.

Над Беларусью и Россией
Одна звезда навек зажглась.
Любые времена осилим,
Корнями общими сплетясь.
Всегда беречь мы братство будем
И никогда не предадим,
Заветы предков не забудем –
Союз наш нерушим.

Впрочем, для «гимна», да ешё – «союзного» – и такое сойдёт.
Меня (по этому тексту) больше волнует, о какой «одной навечной» (звезде) приплёл Осиашвили?! У них – вроде, как Путин (сам Гундяев завизировал). А у нас!? Наш-то может с этим и не согласиться. Будем считать, что он не придал этому значения. А если... Так без «сплетения» этого ему и 2020-й был бы не под силу.
Про рифмовку (у Захарыча). У зацепившего меня Сурикова, по строфам, тоже только чётные ладились. Но... Там все строки были коротенькие, куцые. Обыкновенно – в 5-6 слогов.
А у Юркина – и строки повитиеватее (при всей простоте), и намёки на рифму (в нечётах) проскальзывают. Мабыть, просто – слабо. В смысле – и хочется, и колется.
А в «Отчем доме» я и несуразицу вижу. Из тех, что «колют»

Как в тот далёкий край, когда тебя оставил,
Я снова слышу клич знакомых журавлей.

Когда оставил? – Наверное, когда-то. Давно. А тут?! – «как в далёкий край». В огороде – бузина, а Киеве – дядько.
Нисколько не лучше, если про «край» – не к «когда», а к «я снова слышу». К этому надо было бы типа «как в том краю», но не «как в тот край».
А если «навернуться» к помянутой «Деревне», претендента в несуразы там можно увидеть в таком

И воды я напьюсь из криницы святой,
Где бывали стога и покосы.

Пораскиньте сами. Вроде, как те стога и покосы окунались в ту святую криницу. Омываться-опырскиваться той водой – возможно, а вот прямо в ней (в кринице) «бывать»... Не знаю, не знаю... Мне – не очень. Мабыть, оно и ловчей, того «когда-края». Однако. Впрочем, в спевках-ярмолках и не такое мимо «слуха» проскальзывает.
В какой-то момент своих прогулок показалось, что не то, чтобы совсем оттаял к «генералу с душой поэта», но слегка потеплел. Так и песни его (про «милицию» пока не нашёл) – не злые, пусть и халтурные. Мелодийки...
Вот обозвал их «лапидарными» (имея в виду простецкую слащавость), так словцо это (буквально от «камня – лапидуса») означает, скорее предельную краткость и сжатость (слога, стиля). В противовес развесистой «клюкве». Строгость, ясность (аки резцом на камне).
В общем – без утончённостей.
Знать-то об этом (о значении слова) я знал, но отзывается оно во мне (в ясность) излишней простецкостью. Псовостью-попсовостью. Потому и ставил рядом «лубочность».
А потеплел (не более того) к тому, что «чем бы дитя не тешилось, лишь бы...». Лучше быть добрым мужем-отцом-дедушкой, чем гоняться за «террористами-диссидентами-инагентами».
Да и пишет Захарыч не так, чтобы часто. Не то, что Се-Лук.
И типа «Ах, Александр, Александр, Александр, Удача наша, и опора, и отрада, На белом свете он такой один, Такой один, а мне другого и не надо», он пока ещё не выдал. Даже тот, который в Ярмолке, в 2006-м (к «выборам») спел «Слушай Батьку!» расейских авторов (Сорокина и Муравьёва).
Мабыть, Захарыч на что-то такое и замахнётся. Но ему для этого надо сосредоточиться и потратить не 10-15 минут, а не меньше года.
О «несуразах» в текстах талантливого дедушки я уже чуть сказал (мабыть, и ещё заверну), но хотелось бы – о перекликах с классиками. Сам этим балуюсь, но стараюсь всегда помечать. Мол – перемигнулся.
А Захарыч – то ли брезгует (пометить), то ли те классики у него лишь на уровне подсознания подтанцовывают.

Снова шум за околицей нашей,
Пеленою туман вдоль реки.
И о первой любви под гармошку
Песня слышится где-то вдали.

Припев:      
А роса на лугу серебрится
И токуют в лесу глухари.
Ах, тальянка! Моя ты тальянка
Ты о первой любви говори.

И страдают басы о девчонке,
Вспоминают далекие дни.
Вот опять я приехал в деревню,
Сердце просит забытой любви.

Стихнет шум за околицей нашей,
И туман уплывет до зари.
Я под алой кудрявой рябиной
Вспомню милые руки твои.

Что под «тальянку» не мне одному кольнёт-сыпанёт Есениным, не удивлюсь. Как в «Сыпь...», с осиной – также, как у генерала, с юношеской подзабытой любовью, да милованием рук-порогов

Сыпь, тальянка, звонко, сыпь, тальянка, смело
Вспомнить, что ли, юность, ту, что пролетела?
Не шуми, осина, не пыли, дорога.
Пусть несется песня к милой до порога.

Так, и в «Плач», с тополем (облетевшим), да липой (вековой)

Над окошком месяц. Под окошком ветер.
Облетевший тополь серебрист и светел.
Дальний плач тальянки, голос одинокий –
И такой родимый, и такой далёкий.

Да мало ли у кого та (или – иная) тальянка во что выговаривала!? Не обязательно в «непомеченного» Серёжу.
Так тут (у Захарыча) – ещё и «глухари», да виды «за околицей».
Возьмём (у Есенина), считай, из самых первых (1910). Нескромное. Зато – не в старческие «поминки».

Выткался на озере алый свет зари.
На бору со звонами плачут глухари.

Плачет где-то иволга, схоронясь в дупло.
Только мне не плачется – на душе светло.

Знаю, выйдешь к вечеру за кольцо дорог,
Сядем в копны свежие под соседний стог.

Зацелую допьяна, изомну, как цвет,
Хмельному от радости пересуду нет.

Ты сама под ласками сбросишь шёлк фаты,
Унесу я пьяную до утра в кусты.

И пускай со звонами плачут глухари.
Есть тоска весёлая в алостях зари.

Тут вам – и глухари, и «за околицей» (за кольцо дорог), и алость (пусть не кудрявой рябины, зато – зари). Ну, и, конечно – девчонка, любовь.
Мабыть, Юркин той «слышанной вдали песней» на Есенина и намекал. Но...
В генеральском – как фирменный знак! – серебристая роса. Его! Не есенинская. И «глухари» у него не с «зарёй» (как у классика) рифмуются, а...
Вот, с теми же глухарями...
У Сергея Александровича, кроме этих («плачущих») я других как-то сразу и не припомню – при всём своём-то юношеском на него западении. А у Захарыча...

Мне так близко дыханье природы,
И в часы предрассветной зари
Подкрадусь незаметно – послушать,
Как токуют в лесу глухари.

«Весна»... Снова – как и в «шуме за околицей» – «токуют в лесу», а не «плачут на бору». Но теперь уже в «зарю». Как у Серёжи.
Я бы, на месте Юркина, хоть как-то (в примечаниях) классику помахал-поблагодарил. Так у меня, видать – сознание с подсознанием иначе настроены. Не по-генеральски.
Зараз (в свою блажь) и у себя «глухарей» прощупаю...
Да, что ж так мало и – поздновато! За Серёгиных – обидно. Ему-то я ладного навалял. Впрочем, и у него я только этих («плачущих») помню.
Мои!

Ещё на стыках строк трепещет полотно.
Но ширится пролом в магическом кристалле.
Ва-банк идёт игрок, буравя жизни дно.
От Дауна синдром. И кормчие устали.
В кромешности забав погрязла красота.
Смакует свой дефект гнилое поколенье.
Навязшая в зубах святая простота
несёт к ауто-да-фе последние поленья.
Кто выгорел, тому осталось пеплом тлеть.
Рыдают глухари на вытканном закате.
Романтику коммун давно загрызла мреть.
И даже дикари в подъездах меньше гадят…
(В. Новоскольцову, 24.12.2017)

И глухари мои – совершенно осознанно! – рыдают. А не всего-то «плачут» (или – банально «токуют»). Осознанно – в кличку с Есениным. Потому (к «рыданию») – не на заре, а на «вытканном закате». Так и у С. А. – заря – вечерняя!
А и других есенинских знаков тут у меня накидано не слабо! И про «романтику коммун» (было с ней и А. Грину...), и – Кто выгорел, осталось пеплом тлеть...

И ничто души не потревожит,
И ничто ее не бросит в дрожь, –
Кто любил, уж тот любить не может,
Кто сгорел, того не подожжёшь.

Второе (с «глухарём») было уже не под Есенина. Ответка коллеге Демидову.

«Не Петух…»

И море, и Гомер – всё движется любовью.
Кого же слушать мне? И вот Гомер молчит,
И море чёрное, витийствуя, шумит
И с тяжким грохотом подходит к изголовью
(ОМ)
-------------------------------------------

«Нет Любви…» – говорит коллега.
О моих огалтелых стихах.
Шумногласное имя «Онего»
закипало в карельских снегах.
Нахтигаль соловецкой закваски.
Заповедных объятий ярмо.
Самовластья партийного ласки.
На току глухарём Сандармох.
Ах!
Какою истомой дышала
кровожадность его росомах…
Не по-детски расстрельная шалость.
Всенародного счастья размах.
(20.06.2018)

В общем, отношения с классиками у меня складывались иначе, чем у Захарыча. Да и наяривал я не в «святую простоту».
А во чтобы мне ещё заслуженного Купидона то ли прищемить, то ли погладить?!
Говорил уже: сборники-то его (обильные) – не поднимаются! Видно, за то надо «серебром» поделиться, а я на то – не столько скупой, сколько не поворотливый.
С бору по сосенке (да с теми двадцатью, что со Стихиры) пару горстей его текстов набрать можно. При желании, что-то (из не наскребаемого) не трудно схватить и в ярмолкину прослушку. «Дожди» и прочее.
Но – для общего представления – и «приархивленного» вполне достаточно. Так я по каждому из них (наличных) ёрзать и не собирался.
Мабыть (на посошок), вернуть долг Сурикову?! Да добавить к переклику с его «Детством» ещё одно-другое от Юркина.

19-20.05.2024