Приписанная Пушкину Гавриилиада. Приложение 6. 2

Оглавление и полный текст книги «Приписанная Пушкину поэма «Гавриилиада» – в одноимённой папке.


Приписанная Пушкину поэма «Гавриилиада»
Приложение № 6.2. Текст «Гавриилиады» (1861 год, Берлин)


     Выписки сделаны из источника: «Стихотворения А.С. Пушкина, не вошедшие в последнее собрание его сочинений. Дополнение к 6 томам петербургского издания». Издание Р. Вагнера, Берлин, 1861 г.
     Сразу следует обратить внимание на то, что в предисловии, написанном Гербелем Н.В. и подписанном просто словом «Русский», сказано о публикации в настоящем издании отрывков из «Гавриилиады», сочинение которой помечено 1823 годом.
     Выписка из этого предисловия приводится перед текстом «Гавриилады».

     В берлинском тексте я нашёл 16 отличий от современной редакции «Гавриилиады»: в пяти случаях – вместо слово «Мария» используется «Еврейка»; в шести случаях – не имеющая принципиального значения замена одного слова на другое; в одном случае – перестановка местами одних и тех же слов; в одном случае – добавлена запятая; в одном случае – удалена запятая, и два случая я привожу ниже:


«Не трепетал от ваших я придворных,
Всевышнего прислужников покорных,
Радетелей небесного царя!» –
(1861 год, Берлин)

– «Не трепетал от ваших я придворных,
Всевышнего прислужников покорных,
От сводников небесного царя!» –
(Современная версия)

     В берлинском тексте прислужники Всевышнего называются «радетелями небесного царя», в современной версии – «сводниками».


Даруй ты мне блаженное терпенье,
Молю тебя – пошли мне вновь и вновь
Спокойный сон, в супруге уверенье,
В семействе мир и к ближнему любовь!
(1861 год, Берлин)

Молю – тогда благослови меня,
Даруй ты мне беспечность и смиренье,
Даруй ты мне терпенье вновь и вновь,
Спокойный сон, в супруге уверенье,
В семействе мир и к ближнему любовь!
(Современная версия)

     В современной версии добавлена мольбы «даровать беспечность и смиренье».



     Не смотря на сравнительную полноту и другие неотъемлемые достоинства последних двух изданий (1853 и 1859 г.) «Сочинений Пушкина», ни одно из них не может быть названо полным, в отрогом смысле этого слова. Благодаря тупоумию русской цензуры, около сотни больших и малых стихотворений величайшего из русских поэтов исключено из обоих изданий; a другая сотня искажена или урезана, вследствие чего редкая страница обоих изданий не пестрит рядами точек.
     Цель предлагаемого издания – дать русской читающей публике возможно-полное собрание стихотворений Пушкина, запрещённых русскою цензурою; и потому не вошедших в последнее издание его сочинений, напечатанное в 1859 году, в Петербурге, под руководством г. Геннади. Повторяем: возможно-полное, потому что, при всём нашем желании, мы не могли собрать всего, написанного Пушкиным. Многое затеряно; многое до сих пор находится под спудом, благодаря беспечности и распущенности лиц, владеющих автографами покойного поэта, наконец – многие эпиграммы и экспромты, сказанные Пушкиным в весёлую минуту и никем не записанные, переходя из уст в уста, пострадали до такой степени, что их трудно признать за пушкинские, несмотря на авторитет общественного мнения. Только соединенные усилия всех русских библиографов могут со временем пополнить этот пробел; только этим путём может быть собрано всё, написанное Пушкиным. К сожалению, некоторые лица, владеющие важными материалами для пополнения этих пробелов, завистливо хранят их в своём портфеле, и, не делая из них сами никакого полезного употребления, упорно отказываются поделиться ими с кем бы то ни было, что лишает русскую библиографию многих необходимых сведений, a сочинения о Пушкине – полноты и, часто, верности. Подобный образ действий – решительно не извинителен, и напоминает известную басню Эзопа: «Собака на сене» (ни себе, ни другим).
     Из числа стихотворений, не вошедших в последнее собрание «Сочинений Пушкина», читатель найдёт в предлагаемом издании тридцать две больших и сорок шесть малых пьес; и отрывки из «Гаврилиады» и восьми других больших стихотворений; a из прозаических статей – отрывки из «Записок Пушкина», «Истории пугачёвского бунта», «Путешествия  Арзрум» и других. <…>
(Предисловие, cтр. V-VII)


     Из «Гаврилиады»

          I

Воистину Еврейки молодой
Мне дорого душевное спасенье:
Приди ко мне, прелестный ангел мой,
И мирное прими благословенье!
Спасти хочу земную красоту!
Любезных уст улыбкою довольный
Царю небес и Господу-Христу
Пою стихи на лире богомольной.
Смиренных струн, быть может, наконец,
Её пленят церковные напевы –
И Дух святой сойдёт на сердце девы:
Властитель он и мыслей и сердец….

          II

В глуши полей, вдали Иерусалима,
Вдали забав и юных волокит,
Которых бес для гибели хранит,
Красавица, никем ещё не зрима,
Без прихотей вела спокойный век.
Её супруг, почтенный человек,
Седой старик, плохой столяр и плотник,
В селеньи был единственный работник.
И день и ночь имея много дел,
То с уровнем, то с верною пилою,
То с топором, не много он смотрел
На прелести, которыми владел….
И тайный цвет, которому судьбою
Назначена была другая честь,
На стебельке не смел ещё расцвесть.
Ленивый муж своею старой лейкой
В час утренний не орошал его:
Он как отец с невинной жил еврейкой,
Её кормил и…. больше ничего.
.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

          III

Поговорим о странностях любви:
Не смыслю я другого разговора.
В те дни, когда от огненного взора
Мы чувствуем волнение в крови,
Когда тоска обманчивых желаний
Объемлет нас и душу тяготит,
И, всюду нас преследуя, томит
Предмет один и думы и страданий:
Неправда ли? – в толпе младых друзей
Наперсника мы ищем и находим;
С ним тайный глас мучительных страстей
Наречием восторгов переводим.
Когда же мы поймали на лету
Крылатый миг небесных упоений
И к радостям, на ложе наслаждений,
Стыдливую склонили красоту;
Когда любви забыли мы страданье
И н;чего нам более желать,
Чтоб оживить о ней воспоминанье,
С наперсником мы любим поболтать.
.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

      IV

Что ж делает Еврейка? где она,
Иосифа печальная подруга?
В своём саду, печальных дум полна,
Проводит час невинного досуга
И снова ждёт пленительного сна.
С её души не сходит образ милый:
К архангелу летит душой унылой.
В прохладе пальм красавица моя
Задумалась над говором ручья.
Не мило ей цветов благоуханье,
Не весело прозрачных вод журчанье..
И видит вдруг: прекрасная змея,
Приманчивой блистая чешуёю,
В тени ветвей качается над нею –
И говорит: «Любимица небес,
Не убегай! Я пленник твой послушный».
Возможно ли? О, чудо из чудес!
Кто ж говорил с Еврейкой простодушной?
Кто это был? Увы! конечно, бес.
Краса змеи, чешуй разнообразность,
Её привет, огонь лукавых глаз
Понравились Еврейке тот же час.
Чтоб усладить младого сердца праздность,
На Сатане покоя нежный взор,
С ним завела пытливый разговор:
«Кто ты, змея? По льстивому напеву,
По красоте, по блеску, по глазам,
Я узнаю того, кто нашу Еву
Привлечь успел к таинственному древу
И там склонил несчастную к грехам.
Ты погубил неопытную деву,
А с нею весь адамов род и нас….
Мы в бездне бед безвинно потонули!
Не стыдно ли?» – Попы вас обманули!
И Еву я не погубил, а спас.
.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

          V

О, милый друг! кому я посвятил
Мой первый сон, надежды и желанья,
Красавица, которой я был мил,
Простишь ли мне мои воспоминанья?
Мои грехи, забавы юных дней?
Те вечера, когда в семье твоей,
При матери докучливой и строгой,
Тебя томил я тайною тревогой
И просветил невинные красы?
Я научил послушливую руку
Обманывать печальную разлуку
И услаждать безмолвные часы
Бессонницы – девическую муку.
Но молодость утрачена твоя:
От бледных уст улыбка отлетела,
Твоя краса во цвете помертвела….
Простишь ли ты, о милая моя?
.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

          VI

И бес сказал: «Счастливец горделивый!
Кто звал тебя? Зачем оставил ты
Небесный двор – эфира высоты?
Зачем мешать утехе молчаливой,
Занятиям чувствительной четы?»
Но Гавриил, нахмуря взор ревнивый,
Рек на вопрос и дерзкий и шутливый:
– Безумный враг небесной красоты,
Повеса злой, изгнанник безнадежный!
Ты соблазнил красу Еврейки нежной – 
И смеешь мне вопросы задавать?
Беги сейчас, бесстыдник, раб мятежный,
Иль я тебя заставлю трепетать! –
«Не трепетал от ваших я придворных,
Всевышнего прислужников покорных,
Радетелей небесного царя!» –
Проклятый рек и, злобою горя,
Наморщив лоб, скосясь, кусая губя,
Противника ударил прямо в зубы.
Раздался крик; шатнулся Гавриил
И левое колено преклонил;
Но вдруг восстал, исполнен новым жаром,
И Сатану нечаянным ударом
Хватил в висок. Бес ахнул, побледнел –
И бросились в объятия друг другу.
Ни Гавриил, ни бес не одолел.
Сплетённые, кружась, идут по лугу,
На вражью грудь опершись бородой,
Соединив крест на крест ноги, руки,
То силою, то хитрость науки
Хотят увлечь друг друга за собой.
Не правда ли, вы помните то поле,
Друзья мои, где в прежни дни, весной,
Оставя класс, мы бегали на воле
И тешились отважною борьбой?
Усталые, забыв и брань и речи,
Так ангелы боролись меж собой.
Подземный царь, буян широкоплечий,
Вотще кряхтел с увёртливым врагом,
И, наконец, желая кончить разом,
С архангела крылатый сбил шелом,
Златой шелом, украшенный алмазом.
Схватив врага за мягкие власы,
Он сзади гнёт могучею рукою
К сырой земле. Еврейка пред собою
Архангела зрит нежные красы –
И за него в безмолвии трепещет.
Уж ломит бес; уж Ад в восторге плещет.
По к счастию проворный Гавриил
Впился ему в то место роковое
(Излишнее почти во всяком бое),
В надменный член, которым тот грешил:
Проклятый пал, пощады запросил –
И в тёмный Ад едва нашёл дорогу.
На дивный бой, на страшную тревогу
Красавица глядела, чуть дыша;
Когда же к ней, свой подвиг соверша,
Приветливо архангел обратился,
Огонь любви в лице её разлился
И нежность наполнилась душа.
.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

          VII

Что делать ей? Что скажет бог ревнивый?
Не сетуйте, красавицы мои!
О, женщины, наперсницы любви!
Умеете вы хитростью счастливой
Обманывать вниманье жениха
И знатоков внимательные взоры,
И на следы приятного греха
Невинности набрасывать уборы.
От матери проказливая дочь
Берёт урок стыдливости покорной
И мнимых мук, – и с робостью притворной
Играет роль в решительную ночь.
А поутру, оправясь понемногу,
Встаёт бледна, чуть ходит – так томна:
В восторге муж; мать шепчет: «слава Богу!»
А старый друг стучится у окна.
.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

          VIII

Аминь, аминь! Чем кончу я рассказы?
На век забыв старинные проказы,
Я пел тебя, крылатый Гавриил:
Смиренных струн тебе я посвятил
Усердное, спасительное пенье.
Храни меня! внемли моё моленье!
Досель я был еретиком любви,
Младых богинь безумный обожатель,
Друг демона, повеса и предатель..
Раскаянье моё благослови:
Приемлю я намеренья благие, –
Переменюсь: Елену видел я!
Она мила, как нежная Мария –
Подвластна ей на век душа моя…
Моим речам придай очарованье,
Понравиться поведай тайну мне,
В её груди зажги любви желанье,
Не то пойду молиться Сатане.
Но дни бегут – и время сединою
Мою главу тишком посеребрит,
И важный брак с любезною женою
Пред алтарём меня соединит….
Даруй ты мне блаженное терпенье,
Молю тебя – пошли мне вновь и вновь
Спокойный сон, в супруге уверенье,
В семействе мир и к ближнему любовь!
     1823
(стр. 34-42)