Завтрак художника

1.

Это произведение – лишь беглая зарисовка. О тех ушедших временах, когда наши бабушки были ещё девочками. И целыми днями играли в песочнице, строя загадочные замки из песка.

Порою кажется, что настоящее важнее всего. Куда-то нужно идти, совершать очередные ошибки, бить по лицу неправду и улыбаться по всякому пустяку. Но и прошлое – того же самого свойства. И оно было когда-то настоящим, и вело себя, как император на балу. Но время уравнивает события, помещая и прошлое, и настоящее на одну и ту же полку. Которая зовётся веком в историческом словаре!

А для художника слова – особая радость погостить у веков. И чем дальше заходишь в какой-нибудь век, тем интереснее. Глядишь, и отыщется что-нибудь такое, чего ты прежде не замечал. Яркое на вид и живое, достойное писательского пера!


2.

Солнце светит по-весеннему. Светит так озорно, словно кидается лимонами. Летит по воздуху лимон и будит твоё воображение. И ты уже видишь не только лимон, но и гранату с названием «лимонка», лежащую в кармане брюк…

Но нас повело в другую сторону. От молодости в старость, а лучше, чтоб наоборот. Туда, где говорят, вставая с постели:

– Здравствуй, новый день! Здравствуй, берёза за окном и голуби, гуляющие по крыше!

Герой нашей зарисовки – Платон. Зовут его так из-за увлечения его родителей философией. Он учится в художественных мастерских ВХУТЕМАСа и хочет выставляться в Париже, в салоне мадам Помпадур.

Платон сидит за кухонным столом, накрытым скатертью. Кухарка Зина в чепчике, прошитом золотой канвой, хлопочет возле плиты. Её пухлые губки обведены помадой, в глазах – огонёк…

– Жульен с шампиньонами и соусом бешамель?

Платону семнадцать лет. Его родители работают в управленческом аппарате Моссельпрома и уже год как проживают в новой квартире, недалеко от центра Москвы. Домой приходят только ночевать, а в воскресные дни ездят отдыхать на дачу.

Солнце, помогая Зине, размещает вилку и ложку на столе. Трогает тарелку, ещё пустую, а заодно и халат Платона с длинными, скрывающими пальцы рукавами.

– Салат из Кандинского, посыпанный перцем Дали, – отвечает Платон кухарке, желая над ней пошутить. Блестит фисташковыми глазами, рассматривая Зину исключительно с точки зрения живописных форм. И только потом откидывается на спинку плетёного кресла и смеётся…

Платон безумно влюблён в авангардизм, в двадцатые годы у нас ещё не запрещённый, и мечтает о славе, сравнимой со славой Пикассо и Дали.

По карнизу окна, заклеенного с начала зимы бумажными полосками, гуляет голубь. Его крыло лоснится, по телу то и дело пробегают волнистые линии. Оранжевый зрачок с любопытством, хотя и с некоторой опаской, рассматривает стол. Платон закатывает рукава своего халата и театрально хлопает в ладоши. Раз, два, три, – и картина меняется!

Облака, похожие на футбольные мячи на поле ОСОАВИАХИМа, плывут над Москвой. Среди облаков порхает голубь и пишет крыльями, обмакнув их в воздушную синеву, стихотворение…

 Платон улыбается своей наполовину увиденной, наполовину придуманной картине, вытирает салфеткой губы, так и не вкусившие жульен, и встаёт с кресла. Зина, уже привыкшая к странностям жизни творческой среды, пытается что-то сказать вдогонку, но Платон машет ей рукой.

– Дали… текучие формы… цветные каркасы Пикассо… – бормочет художник и почти бежит в свою мастерскую.

Мастерская Платона представляет собой отдельную комнату в квартире, с тремя большими окнами, выходящими во двор.

Вдыхая запахи красок и растворителя, разлитые по мастерской, Платон сладко потягивается. Затем подходит к мольберту и долго смотрит на него, наблюдая в своём воображении, как голубь живой превращается в голубя нарисованного. Кошка Муся, лежащая на диване, равнодушно наблюдает за ним.

Выдавив краску на палитру, Платон отходит с кисточкой в руке. А затем быстро, словно торопясь куда-то опоздать, рисует голубя. В виде оранжевого треугольника, заключённого в нимб, больше похожего на автодорожный знак, чем на птицу. Молодость Платона рождает смелость, задумка – азарт, и вскоре холст целиком покрывается краской!

Ничего, кроме пятен и штрихов, увидеть нельзя, но и видеть ничего не надо. Художник, в конце концов, не швея, озабоченная тем, понравится ли платье заказчику?

Платон отходит от мольберта и любуется тем, что нарисовал. Да, что ни говори, а Дали гуляет поблизости. Пикассо тут же, со своими кубическими формами. Между ними пробегает Кандинский, неся на блюде эскимо. И предлагает мэтрам европейской живописи попробовать русский десерт…

Впрочем, это лишь подготовка. Игра воображения, без которой невозможно создать шедевр. Этому учат преподаватели ВХУТЕМАСа, да и сам Платон эту игру воображения давно постиг…

Платон подходит к окну, видит голубей, гуляющих по крыше. И произносит так, как произнёс бы Гамлет Шекспира, приехав в Москву в командировку:


–  Быть иль не быть картине?

Быть, конечно.

Спасибо, голубь,

завтракать иду!


3.

Надо вам сообщить, что все эти герои вроде кухарки Зины и художника Платона, не проходят бесследно для писателя. Все они оставляют в нём след, яркий и значительный. Становятся частицей его души, меняя её свойства. И кто знает, во что со временем превратится писатель, следуя таким путём?

Вот и вы, читая литературу, тоже меняете себя. Поэтому читайте только хорошую литературу. Глядишь, и вы, наполнившись чужими героями, тоже начнёте писать. И станут вас издавать «ЛитРес», «Гулливер» и прочие российские издательства…

Желаю вам не пуха, но – Пера!