Дочь Монтесумы

Часть 2, часть первая выше               
  Я знаю всю вашу историю. Так вот, твоя жена
в моей власти, и я тебе это докажу. Сейчас ее приведут сюда; можете утешить друг друга. Но завтра она
сядет на твое место, и на твоих глазах ей придется
испытать все, что испытал здесь ты. Слышишь, собака? О, тогда ты заговоришь! Ты скажешь все, только
боюсь, будет слишком поздно!
Первый раз за все время я почувствовал, что силы
мои сломлены, и начал молить своего злейшего врага
о милосердии.
– Пощади ее! – стонал я. – Делай со мной, что хочешь, но ее пощади! Ведь есть же у тебя сердце, даже
у тебя, ибо и ты человек. Ты никогда этого не сделаешь, и Кортес этого не допустит.
– Кортес? – рассмеялся де Гарсиа. – Кортес ничего не узнает, пока все не будет кончено. У меня есть
его письменный приказ – использовать все способы,
чтобы вырвать у тебя признание. Пытки не помогли
– значит, остается только этот способ. А что касается
остального, то, по-видимому, ты меня плохо знаешь.
Тебе известно, что такое ненависть, потому что ты меня ненавидишь. Так вот, увеличь это чувство в десять
раз и тогда ты поймешь, как я ненавижу тебя. Я ненавижу тебя за твою семью, за то, что у тебя глаза твоей
матери, но больше всего – за тебя самого! Меня, испанского дворянина, ты избил палкой, как собаку! Раз-
ве может хоть что-нибудь остановить меня теперь, когда я могу, наконец, удовлетворить свою ненависть?
Ты смелый человек, но сейчас ты дрожишь, сейчас
и ты узнал муки ужаса. Какое счастье! Теперь я могу
сказать все начистоту: я боюсь тебя, Томас Вингфилд.
Я испугался, когда встретился с тобой впервые – у
меня были на то причины, – и только поэтому пытался тебя убить. По временам я не мог спать от необъяснимого ужаса, который ты мне внушал. Из-за тебя
я бежал из Испании, из-за тебя я вел себя, как трус,
во многих схватках. В этой странной дуэли мне всегда везло, но все равно я боялся тебя по-прежнему.
Я боюсь тебя и сейчас. Если бы мог, я бы убил тебя
сразу, но тогда твой призрак начал бы преследовать
меня вместе с призраком твоей матери, а главное –
мне пришлось бы ответить за тебя Кортесу. Страх кузен Вингфилд, – отец жестокости. Страх перед тобой
заставляет меня быть беспощадным. Я знаю, что в
конечном счете ты меня победишь, живой или мертвый, но сейчас моя очередь торжествовать. Пока в тебе или в тех, кто тебе дорог, теплится жизнь, я буду
делать все, чтобы довести тебя или твоих близких до
позора, унижения и гибели. А почему бы и нет? Ведь
я уже погубил твою мать, кузен, хотя мне и пришлось
это сделать, чтобы спасти свою жизнь. Мне все равно
нет прощения – сделанного не переделать! Ты гнал-
ся за мной, чтобы отомстить, и рано или поздно твоей рукой или с твоей помощью эта месть свершится.
Но сегодня мой час, и я им воспользуюсь, хотя бы для
этого мне пришлось превратиться в мясника!
Внезапно де Гарсиа повернулся и вышел из комнаты, а я от слабости и боли потерял сознание.
Очнулся я на чем-то вроде ложа и почувствовал,
что путы мои сняты. Надо мной склонилась какая-то
женщина. Шепча слова жалости и любви, она перевязывала мои раны.
Была уже ночь, но в комнате горел светильник, и в
его мерцании я разглядел, что женщина эта была не
кто иная, как Отоми, но уже не измученная и истощенная, а почти столь же прекрасная, как задолго до дней
голодной осады.
– Отоми, ты здесь! – прошептал я израненными губами и застонал, потому что вместе с сознанием в моей памяти всплыли угрозы де Гарсиа.
– Да, любимый, это я, – тихо отозвалась Отоми. –
Мне позволили ухаживать за тобой. Проклятые, что
они с тобой сделали? Если бы я могла отомстить!..
Отоми разрыдалась.
– Тш-ш-ш! – проговорил я. – Тише. У нас есть еда?
– Сколько угодно. Принесла женщина от Марины.
– Дай мне поесть, Отоми.
Она принялась меня кормить, и постепенно смер-
тельная слабость прошла. Осталась только боль, раздиравшая на части мое бедное тело.
– Слушай, Отоми, ты видела де Гарсиа?
– Нет, муж мой. Два дня назад меня разлучили с моей сестрой Течуишпо и другими женщинами, но обращались со мной хорошо, и я не видела ни одного испанца, если не считать солдат, с которыми сюда пришла. Они сказали, что ты болен. О, теперь-то я знаю,
что это за болезни…
И она снова заплакала.
– Однако кто-то тебя увидел и донес, что ты моя
жена.
– Это понятно, – ответила Отоми. – Все ацтеки
знали о нашей женитьбе, сохранить подобную тайну
невозможно. Но за что они тебя так мучили? За то, что
ты сражался против них?
– Мы одни? – спросил я.
– Снаружи стоит стража, но в комнате мы одни.
– Тогда наклонись поближе, и я тебе скажу.
Когда я объяснил Отоми все, она вскочила на ноги
с горящими главами и заговорила, прижимая руки к
сердцу:
– О, я любила тебя и раньше, но теперь люблю еще
сильнее, если только это возможно! Кто вынес бы подобные страдания, сохранив верность клятве и побежденным друзьям? Да будет благословен день, ко-
гда я впервые увидела твое лицо, о муж мой, самый
верный из всех людей! Но те, кто посмел это сделать с
тобой, где они? Теперь они не придут, правда? Теперь
все кончено, и я буду ухаживать за тобой, пока ты не
поправишься. Ведь иначе они не пустили бы меня к
тебе!
– Увы, Отоми, я должен тебе сказать правду: ничто
еще не кончено!
И прерывающимся голосом я рассказал ей все, да,
все, потому что не имел права ничего скрывать. Я объяснил ей, для чего ее привели сюда. Она выслушала
меня молча, и только губы ее побелели.
– Поистине теули превзошли наших жрецов, – заговорила она, когда я кончил. – Жрецы нашего народа
пытают и приносят жертвы во славу богов, а не во имя
золота и тайной злобы. Но что нам теперь делать?
Скажи мне, муж мой, ты должен сказать!
– Я не смею, – простонал я.
– Ты словно девочка, которая не решается признаться в сжигающей ее любви, – проговорила Отоми
с печальной и гордой усмешкой. – Хорошо, я скажу
за тебя. Ты думал о том, что этой ночью мы должны
умереть.
– Да, – ответил я. – Умереть сейчас или умереть
завтра, испытав все муки и унижения, – иного выбора
у нас нет. Если бог нам не поможет, мы должны помочь
себе сами, а способ у нас только один.
– Бог? Нет никакого бога! Было время, когда я усомнилась в богах своего народа и обратилась к твоему божеству. Но сейчас я отвергаю и проклинаю его!
Если бы был милосердный бог, о котором ты говорил
мне, разве бы он допустил подобное? Ты единственный мой бог, и только тебе я поклоняюсь. Нечего взывать к тому, чего нет! А если что-то и есть, то все равно никто не услышит наши жалобы и не увидит наши
страдания. Поэтому будем надеяться только на себя. Вон лежат веревки. На окне есть решетка. Одно
мгновение – и мы улетим за пределы солнца, прочь от
жестокости теулей или просто уснем навеки. Но пока
еще у нас есть время. Давай поговорим немного! Вряд
ли они приступят к пыткам до рассвета, а к рассвету
мы будем уже далеко.
И мы повели беседу, насколько мне позволяла
боль. Мы вспоминали о нашей первой встрече, о том,
как Отоми была отдана мне, богу Тескатлипоке, Душе Мира, о дне, когда мы лежали бок о бок на жертвенном алтаре, о нашей настоящей свадьбе, об осаде Теночтитлана и о смерти нашего первенца. Так мы
проговорили далеко за полночь и умолкли лишь часа
в два утра. Гнетущая тишина воцарилась в темнице.
Наконец Отоми обратилась ко мне, и голос ее зазвучал торжественно и глухо:
– Муж мой, ты измучен болью, а я усталостью. Время совершить неизбежное. Печальна наша судьба, но
впереди нас ждет, наконец, покой. Благодарю тебя,
муж мой, за твою доброту, но еще больше благодарю тебя за верность моей семье и моему народу. Прикажи приготовить все для нашего последнего странствия.
– Приготовь, – ответил я.
Отоми встала и занялась веревками. Вскоре все
было сделано. Час смерти пробил.
– Помоги мне, Отоми, – попросил я. – Я сам не могу
ходить.
Она подняла меня своими сильными нежными руками, и поставила на табурет под зарешеченным окном. Потом она накинула мне на шею петлю, встала
со мной рядом и затянула вторую петлю у себя на горле. В торжественной тишине мы обменялись последним поцелуем. Все уже было сказано.
Но вдруг Отоми спросила меня:
– О чем ты думаешь в этот миг, муж мой? Обо мне и
нашем мертвом ребенке или о той девушке, что живет
далеко за морем? Нет, не отвечай! Я была счастлива
в моей любви – этого достаточно. Сейчас любовь моя
оборвется вместе с жизнью. Я ни о чем не жалею; мне
жалко тебя. Прикажи, я оттолкну табурет. Скажи – да!
– Да, Отоми. Нам не на что надеяться, кроме смер-
ти. Я не могу изменить Куаутемоку, и я не вынесу твоего позора и мучений.
– Тогда поцелуй меня в последний раз!
Я снова поцеловал ее, и Отоми толкнула табурет,
пытаясь его опрокинуть. В тот же миг двери распахнулись и снова быстро захлопнулись. Перед нами стояла закутанная женщина с факелом в одной руке и каким-то узлом в другой. Увидев эту ужасную сцену, она
бросилась к нам с криком:
– Что вы делаете? Ты сошел с ума, теуль!
Я сразу узнал голос Марины.
– Кто эта женщина, муж мой? – спросила Отоми. –
Откуда она тебя знает, и почему она мешает нам умереть спокойно?
– Я Марина, – ответила закутанная гостья. – Я пришла вас спасти, если только смогу.
Хагард