Дочь Монтесумы

29. Часть 1, часть 2 ниже               
         Де Гарсиа
высказывается начистоту

Меня поместили не в мою комнату, а в расположенную при входе в дом маленькую караульную, где отдыхала стража. Здесь, задыхаясь от страха и ярости,
я лежал некоторое время, связанный по рукам и ногам. Два солдата с обнаженными мечами не спускали с меня глаз. Из-за стены доносились глухие звуки
ударов, сопровождаемые стонами.
Но вот дверь распахнулась, в караульню вошли два
тласкаланца свирепого вида и, схватив меня за волосы и за уши, грубо поволокли в комнату. Я услышал,
как один испанец сказал, обращаясь к другому:
– Бедняга! Святотатец он или нет, мне его жаль.
Проклятая служба!
Затем дверь за нами закрылась, и я очутился в камере пыток. Комната была затемнена; на оконной решетке висел какой-то лоскут, и только огонь жаровен
освещал стены призрачными отблесками. При свете
этих отблесков я старался разглядеть обстановку.
Посреди комнаты стояли три грубо сколоченных
деревянных кресла. Одно было пусто, а в двух других
сидели император ацтеков Куаутемок и мой старый
знакомый, касик Такубы. Они были привязаны к креслам, а под ногами у них стояли жаровни с пылающими углями. Позади кресел примостился писец с бумагой и чернильницей. Вокруг пленников суетились занятые своим страшным делом тласкаланцы, которыми руководили два испанских солдата.
Перед третьим пустым креслом стоял еще один испанец, – казалось, не принимавший участия во всем
происходящем. Это был де Гарсиа.
Но вот один из тласкаланцев схватил босую ногу
правителя Такубы и прижал ее к пылающим угольям
жаровни. Несколько мгновений стояла мертвая тишина, затем касик Такубы глухо застонал. Куаутемок повернулся к нему – только тогда я заметил, что его нога
тоже стоит на горящих угольях.
– На что ты жалуешься, друг? – заговорил он твердым голосом. – Я тоже не отдыхаю на своем ложе, однако молчу! Смотри на меня, друг, и не выдавай своих
страданий.
Я услышал, как заскрипело перо по бумаге: писец
записал его слова. В этот миг Куаутемок повернул голову и увидел меня. Его лицо было свинцовым от боли, но когда он обратился ко мне, я услышал все тот
же неторопливый, ясный голос, который столько раз
звучал на большом совете.
– Увы, ты тоже здесь, друг мой теуль? – сказал Куау-
темок. – Я надеялся, что тебя они пощадят. Теперь ты
видишь, что значит верить испанцам. Малинцин поклялся обходиться со мной с уважением, вот он и воздает мне честь горящими углями и раскаленными клещами. Они думают, что мы спрятали сокровища, и пытаются вырвать у нас эту тайну. Но ведь ты знаешь,
теуль, что это неправда. Если бы у нас были сокровища, разве бы мы не отдали их сами нашим победителям, божественным сыновьям Кецалькоатля? Ты
знаешь, что у нас не осталось ничего, кроме развалин
наших городов и праха наших близких.
– Молчи, собака! – оборвал его один из палачей и
ударил по лицу. Но я уже понял и в глубине души поклялся, что скорее умру, чем выдам тайну своего собрата. Скрыв от алчных испанцев сокровища, Куаутемок хоть в этом мог одержать над ними победу. Нет, я
не предам его в последнем бою!
Так я дал клятву, которой тут же было суждено подвергнуться испытанию. По знаку де Гарсиа тласкаланцы схватили меня и привязали к третьему креслу. Затем он склонился к моему уху и заговорил по-испански:
– Пути господни неисповедимы, кузен Вингфилд.
Ты охотился за мной по всему свету, мы не раз встречались, и каждый раз было тебе на горе. Я думал, что
разделаюсь с тобой на рабском корабле, я надеялся,
что акулы прикончат тебя в море, но ты каким-то образом всегда ускользал от меня, мой преследователь,
и я каждый раз сожалел об этом, узнавая правду. Но
теперь я ни о чем не жалею. Теперь я знаю, что тебе
был уготован сегодняшний день. На сей раз ты от меня не уйдешь, кузен Вингфилд, и я надеюсь, что мы
проведем с тобой несколько приятных дней, прежде
чем расстаться навсегда. Я буду с тобой обходителен.
Выбирай сам, с чего нам начать. К сожалению, выбор
не так богат, как бы мне хотелось; святая инквизиция
еще не прибыла сюда со своими милосердными орудиями, но я собрал все, что мог. Эти дикари ничего не
понимают в своем деле: у них хватило воображения
только на горящие угли. У меня, как видишь, больше
фантазии, – де Гарсиа показал на различные орудия
пыток. – Итак, что тебе больше нравятся?
Я не ответил, решив не издавать ни звука, что бы
со мной ни делали.
– Сейчас подумаем, подумаем, – продолжал де
Гарсиа, теребя свою бородку. – Ага, есть! Эй, рабы,
сюда!
Я не хочу описывать пережитые мной страдания,
чтобы не возбудить ужас в душе того, кому доведется прочесть мою историю. Достаточно будет сказать,
что этот дьявол с помощью тласкаланцев истязал меня в течение двух с лишним часов, подвергая самым
ужасным мучениям. Он перепробовал на мне все пытки, какие только мог придумать, проявив в этом деле незаурядные способности и неистощимую изобретательность. Когда я временами терял сознание, меня тотчас приводили в себя ведрами холодной воды
и водкой, которую вливали мне в рот. Но, несмотря на
все это, я с гордостью могу сказать, что за два с лишним часа невыносимых страданий не издал ни единого стона и не произнес ни слова. А ведь я испытывал не только телесные муки. Мой враг, не переставая, осыпал меня издевками и насмешками, терзавшими мою душу сильнее, чем орудия пыток и горящие
угли терзали мою плоть. Наконец де Гарсиа выбился
из сил и, обозвав меня упрямой английской свиньей,
приостановил пытку. В этот момент в залитую кровью
комнату вошел Кортес, а за ним – Марина.
– Как дела? – спокойно спросил Кортес, хотя лицо
его побелело при виде всех ужасов.
– Касик Такубы признался, что золото спрятано у
него в саду, – ответил писец, заглянув в свои бумаги. –
Двое других молчат, генерал.
Я услышал, как Кортес пробормотал про себя:
– Какие люди! Поистине железные…
Затем громко приказал:
– Завтра отнесите касика в сад, о котором он говорил; пусть покажет, где лежит золото. А этих двух
оставьте на сегодня в покое. Может быть, за ночь они
образумятся. Надеюсь на это, надеюсь ради их же
блага!
Кортес отошел в дальний угол и начал совещаться
с Сарседой я другими палачами. Передо мной и Куаутемоком осталась одна Марина. Некоторое время она
смотрела на принца почти с ужасом, затем странный
огонь промелькнул в ее прекрасных главах и она тихо
обратилась к нему по-ацтекски:
– Помнишь, Куаутемок, как ты однажды оттолкнул
меня там, в Табаско, и что я тебе тогда сказала? Я говорила, что возвышусь без твоей помощи и вопреки
тебе. Видишь, все сбылось, и даже больше того, ибо
смотри, до чего ты дошел! Скажи, ты не жалеешь о
том далеком дне, Куаутемок? Я жалею, хотя многие
женщины на моем месте только радовались бы, увидев тебя в беде.
– Женщина, – ответил принц хриплым голосом, –
ты предала свою родину, унизила меня и довела до
пыток. Да, если бы не ты, пожалуй, все было бы подругому. Да, я сожалею – сожалею о том, что не убил
тебя сразу. Но да будет впредь имя твое постыдной
бранью в устах каждого честного человека, да будет
душа твоя проклята навеки и да испытаешь ты еще
при жизни самую страшную измену и унижение! Твое
предсказание сбылось, женщина. Но и мое исполнит-
ся!
Марина, трепеща, отвернулась и некоторое время
не могла произнести ни слова. Но вот взгляд индеанки
упал на меня, и слезы полились из ее глаз.
– Увы, друг мой, – пробормотала она, – бедный,
бедный…
– Не плачь надо мной, Марина, – отозвался я поацтекски. – Какой толк от твоих слез? Лучше помоги
мне, если можешь!
– О, если бы я могла! – воскликнула она, рыдая, повернулась и выбежала из комнаты пыток. Кортес последовал за ней.
К нам снова приблизились испанцы. Они подняли
Куаутемока и касика Такубы и понесли на руках, потому что те не могли идти, а касик вообще был без
сознания.
– Прощай, теуль! – сказал мне Куаутемок, когда его
проносили мимо. – Ты поистине благородный человек, настоящий сын Кецалькоатля. Да вознаградят тебя боги за все, что ты выстрадал ради меня и моего
народа, ибо я наградить тебя не могу.
Это были последние слова Куаутемока, которые
мне довелось услышать, ибо в следующее мгновение
его вынесли из комнаты.
Я остался один лицом к лицу с тласкаланцами и де
Гарсиа. Он не переставал надо мной насмехаться:
– Что, друг мой Вингфилд, устал немножко? Ничего,
все дело в привычке! Игра трудна только поначалу. За
ночь сон освежит тебя, а утром ты проснешься новым
человеком. Ты, наверное, думаешь, что худшее уже
позади, что на большее я не способен? Глупец, это
только цветики. Ты, конечно, воображаешь, что твое
упрямство злит меня? Опять ошибка! Я молюсь о том,
чтобы ты не вздумал заговорить, дружок! Я готов отказаться от своей доли спрятанного золота, лишь бы
провести с тобой еще пару подобных деньков! Я могу расплатиться с тобой сполна – мне посчастливилось найти такой способ. Ведь можно терзать не только плоть, не правда ли? Когда я хотел отомстить твоему отцу, я поразил ту, которую он любил. А теперь
я добрался и до тебя. Ты, конечно, не понимаешь, о
чем идет речь? Хорошо, я скажу. Может быть, ты знаешь некую знатную индеанку царского рода по имени
Отоми?
– Отоми? Что с ней? – воскликнул я, впервые разжав уста, ибо страх за нее поразил меня сильнее, чем
перенесенные пытки.
– О, какая удача! Наконец-таки я нашел способ заставить тебя говорить. Завтра ты у меня будешь соловьем разливаться! А способ простой: Отоми, дочь
Монтесумы, и, кстати, весьма приятная дама, согласно обычаям индейцев, стала твоей женой, кузен Вингфильд..
Хагард