Лягушки-путешественницы

                Отец почти никогда не говорил о войне. Лишь несколько забавных историй
                он охотно рассказывал по особым случаям в кампании близких друзей.
               
         
         За столом взрослые всегда сидели тесно, хлебосольно. Крахмальные скатерти безукоризненной чистоты заставлялись изысканными блюдами, над которыми «в складчину» женщины начинали колдовать за сутки до начала празднеств. Нам, детям всегда накрывали отдельно, но, когда официальная часть переходила в душевные разговоры, можно было крадучись подойти поближе и послушать недозволенное, посмотреть, как одеты дамы, полюбоваться на их лаковые остроносые туфельки и ощутить замысловатые запахи духов…

         Отец слыл искромётным рассказчиком. Когда он начинал говорить, собравшиеся приумолкали, и, сложив на коленях руки, как в детском саду, с готовностью внимали. Голос его был упруг, речь отличалась живостью, а диалоги театрально отыгрывались. Да и сам он был красив, высок и умело соблюдал неписанные правила устного рассказа: введение в действие, фабула, нарастание сюжета, кульминация…  И, конечно же, благодарных слушателей всегда поджидала потрясающая концовка.

         Постараюсь как можно ближе передать, пожалуй, самую «коронную» байку отца о том, как с друзьями во времена японской войны 45 года они ужинали в местном маньчжурском ресторане.

 
         «Как-то раз мы с товарищами, выпросив увольнительную, решились продегустировать легендарное китайское блюдо из лягушек.
         Смеясь и хорохорясь друг перед другом, наша весёлая ватага бесшабашно вломилась в дорогущий ресторан, о котором тайком перешёптывались офицеры части. Заходим, значит, осматриваемся… а окружение чисто китайское, народищу – тьма тьмущая! Однако для нас быстро расчищают стол.
         Подбегает проворный официант, и я, приосанившись, торжественно собираюсь озвучить заказ, но, вместо того, чтоб поразить окружающих великолепным, по моим понятиям, знанием китайского – вдруг начинаю бессвязно мычать и чесать затылок…  Ком в горле! Да и остальные парни тоже воды в рот набрали.  Беспомощно крякнув, я предложил сначала выпить для куража и набрать закусок, а затем попросил местной водки байцзю и наугад ткнул на соседний стол:
         – Нам принесите такое же! 

         Вот и долгожданный заказ.
         Тщедушный китаец, словно машинист паровоза, легко управляясь со странным огнедышащим сооружением из подносов в виде пирамиды Хеопса, мчался из глубин кухни прямо на нас. От неожиданности вся бывалая братия оцепенела, а он, виртуозно протиснувшись между свисающими с потолка фонарями, – водрузил на середину стола лязгающую диковинную громадину, насквозь проткнутую жестяной трубой, из которой валил дым коромыслом!
         На круговых полочках горячей конструкции томились металлические миски, до краёв наполненные рисом, а рядом бесчисленными полчищами стояли глиняные мензурки, очень похожие на наши узбекские пиалы, только уж совсем крохотные, в которых чревовещали шипящие ведьмовские соусы. Чуть позже я узнал, что такая рукотворная «доменная печь» называлась Сто блюд из риса.

         … Уж и водка выпита, и мисочки опустошены, но мы ведь, если помните, –  шли испробовать пресловутых жаренных лягушек!
         Уверившись что меня понимают правильно, я спросил официанта, можно ли осмотреть кухню.  Юркий малец, постоянно кланяясь, точь-в-точь как китайский болванчик, услужливо потащил меня через весь зал в соседнюю чадящую преисподнюю. О-о-о-о.… доложу я вам, это было умопомрачительное зрелище, покруче любого цирка!!!»


         Стремясь к кульминации, рассказ становился плотнее. Движениями рук, тела, глаз, отец показывал и как плавали огромные флегматичные лягушки в стеклянных аквариумах, и как подмастерья ловко выуживали бедняг за лапки и швыряли на разделочные доски поварам, которые – «вот такими ножами (!!!)» –  молниеносно превращали холоднокровных в стандартные и даже милые тушки, а потом, с меткостью снайпера, раскидывали их на раскалённые чугунные сковороды.  Пластическая пантомима отца набирала обороты, и гости сами уже воочию видели, как маги высокой маньчжурской кухни, только и успевали переворачивать с брюшка на спинку румяные «растопырки».  Крещендо повествования достигало апогея, когда с пылу, с жару, лягушки-путешественницы отважно взлетали в поднебесье и тут же смиренно гнездились на плоские плацдармы тарелок.
         
          Тогда отец вдруг напрочь замолкал и, усевшись на место, спокойно принимался за свою еду.

          … Звенящую тишину обычно нарушал самый нетерпеливый: «Ну… а дальше, дальше что было?» К первому требованию присоединялись остальные голоса, и тогда отец, картинно отбрасывая волосы с высокого лба, неспешно вставал и продолжал: 

          «Да как вам сказать… вернувшись за стол, я снова предложил выпить для храбрости и лишь потом, еле докричавшись официанта, наконец, заказал (далее следовала пауза ни короткая, ни длинная, а такая как надо, словно выверенная профессионалом-режиссером) …  ещё раз Сто блюд из риса!
          В ту ночь мы напились почти до смерти, но лягушек так и не ковырнули вилкой…. Однако рисовая сотня до самого утра громко квакала в наших животах.»
         
         Гости охали и ахали, хлопали в ладоши, дамы хитро смеялись и, с каким-то особым старанием, спешили подкладывать на тарелки своим мужчинам всё ещё теплые бараньи рёбрышки.