Бродскому

Нам пришлось здесь все менять. На стенах квартиры было найдено тридцать два вида грибка.

Из телепередачи про открытие дома-музея И.А.Бродскому в С.-Петербурге.


Джозеф, часть речи. Кусок
жизни. На употребленье
слов ограниченный срок.
Вникнуть в предмет - умаленья
требует, а опыленье,
взяток пчелы - лишь итог.

Там и теперь "Полторы
комнаты". Твой музей.
Вроде из постной муры,
как на макушках пней -
тридцать два вида грибка.
Слышишь меня - тридцать два!
С азбукой русской пока
больше (на букву) родства.

Право, полезней открыть
книгу. Читать не опасней,
чем что-нибудь говорить.
Прок параситу - не яства
клянчить, не жаться ко власти,
а в ученичестве быть.

Сам в этом смысле гриб,
благо наш лес - наш язык,
я в свои листья влип,
ты - перебрался на них:
спорами, слизью, плевой
буквиц, словес, возни
фраз. Для культуры живой
американские пни

выше намного, крупней
тех, на которых сидел ты
в Норинской. Был грамотей
местный, маратель мелкий.
Кабы не так, в Переделкино
гид привечал бы гостей.

Нынче тебе, поди,
побоку: что поворот
жизни, что нет. Во плоти
все, что открыл ты нам - рот;
сам говорил. И глазам
виден просвет и ряд
строчек - сродни ночам,
дням. И на них глядят.

Ни столкновенья со злом
зла, камикадзе в Гудзоне,
ни общей бойни потом
ты не увидел. На фоне
башен грифона и боинг
мозг сочетает с трудом.

Верю, что это к добру.
Все, что творит человек,
есть бумеранг. Кенгуру
прыгает в сердце у всех.
Шанс невелик от судьбы
скрыться, ни сдать назад.
Пень как венчали грибы,
так их затем и сьедят.

Что ж. Жизнь идет, как нельзя
проще. В моей лесотундре
с елок течет, как с гуся.
Май сыплет цвет. Плюнув в урну,
вдруг понимаешь, что дурно
сделал, в общак не внеся.

Что вообще - благодать?
Ручка, бумага, словарь.
Как претворить эту гладь
может писец? Аки тварь
божья, при помощи букв,
переношу для ума
внятную, вправду из рук
в руки, культуру письма.

Только ему подлежу.
Вслед за тобой погорел я
только на этом. Межу,
как Иоанн Безземельный,
не провожу. Не-именье
речи, казне откажу.

Вольность - общенья залог.
И ограниченность ты
чувствовал как только мог,
силясь проникнуть в черты
времени, слиться, протечь,
перехлестнуть через край.
Лучшего повода речь
цепкость явить, чем "отдай

царство, зазнобу, саму
жизнь", не нашла. Для утраты
сыщется место. К нему,
к месту, придутся заплаты
текста, текстиль на стигматы,
синтаксис, свитый в тесьму.

Все же, увечье, ущерб -
шулерский трюк. Есть предел,
где разыгравшийся нерв,
пульс повышая у тел,
просто немеет. Тогда
мы выдыхаем: прошло.
Так намерзает вода,
скапливаясь, на стекло.

Так, образуя мозоль,
крепнет росток из привоя.
Так раздвигает контроль
местность, довлея изгою
тем, что как есть за живое
трогает, даром что вдоль.

Что в ширину, что в длину
много пустого. Из-за
ссаженных дней новизну
ценишь, как штырь - полюса:
в новокаиновом, от
Каина, виде, нутром
зная, что ржавчина жрет;
что залупляет ногтем

каждый превратный пустяк:
берега спуск, жженье кожи,
ножик берущий вахлак,
пойманный взгляд, кто-то вхожий
в дом - кто и вынесет позже
гроб, меблировку, бардак.

Эта неряшливость, слов
нечистота, слабость мышц,
этот, на то пошло, кров,
где моя шмыгает мышь,
ниже, беднее хором,
Джозеф, твоих; но краснеть
не за что - где языком
двигают, щиплет медь.

Вот моя сдача, свинья
с щелью для мелочи, гулко,
глухо звучащей, слюня
глотку, куда бы ей булькнуть,
чтобы обратно, в цидулку
слово ввернуть, не меня!

Джозеф, сдается, что весь
вклад, приносимая дань,
злая татарская честь,
идолы, тмутаракань -
знак, что язычник готов
к выбору веры, что он
чтит и судьбу, и богов,
милостью их просвещен.

Что там? Венеция, Рим,
Штаты, Британия - где мне
счет округлить? Пилигрим,
чей чемодан носит клейма
пол-ойкумены, не тем ли
скован, что путь повторим?

Нет, не филистерство, не
зависть во мне говорят.
Визионеру - вовне -
титул хаджи, что джихад.
Если ревизия, то
книги, писанья, души.
Храм на земле - шапито
плюс коробок анаши.

Если вояж, то внутрь.
В воздух разряженном мире
где бы ни выбило дурь
облачком, ориентиром
служит башка, для блезиру
лишь лепетавшая "чур".

Это надёжный посыл.
Как и посул. Говоря
коротко: там, где кадил,
нет в падеже алтаря;
жертвы одни. Как бы то
ни было, избранный путь
все равно, что долото:
суживал, вдалбливал суть.

То есть, камланье, ходьба
около с бубном, подобье
мантр ставят дух на попа,
дабы забыть про холопью
участь. Езда автостопом -
способ движенья гриба.

Вот и воздвигнут столбец.
Плоский, с тиснением, лист.
Я у подножия. Без
видов на обелиск.
Взгляд потупляя, скромней
все же не стать. Монумент
вроде мнемоники дней:
сняться под ним в уик-энд.

Столпник, молясь на заре
двинувшей к выходу эры -
строго по смыслу амбре
или к триумфу Пастера -
противовес для партера,
как и свинец на шнуре.

Здесь, по традиции, я
"здравствуй, грядущий дебил!"
выкрикнуть должен, кляня
скорость, количество бит,
беспроводной интернет,
а по морфемам - мутант
либо калека. Как бред
подлинный - вирус и там.

Но - оттого и микроб,
что не искуственный разум.
Я не взведу и поклеп
на говорящих для связи
вещи и слова, с приязнью
чтущих зависимость, строп.

Это - ди-строфика, двух
строф перистальтика, швы.
Произносимые вслух
в голову из головы
я перевел словеса
в знаки, составил глагол,
имя концами: писца,
в общем, с диаспорой свел.

Джозеф, я долго слюнил
пастиком лист. Поскользнуться
некому. Стало быть, пыл
дальше молитв и поллюций
не простирает искусства.
Было дано - я покрыл.


     2015 май