Джойс. Улисс. Глава 9. Сцилла и Харибда

3.11.2024.
Джеймс Джойс «Улисс»
Глава 9. Сцилла и Харибда.

Эпиграф

Скала Сциллы возвышается острым пиком до неба и вечно покрыта тёмными облаками и сумраком; доступ к ней невозможен вследствие её гладкой поверхности и крутизны. Посредине скалы, недосягаемой даже для стрелы, зияет пещера, обращённая тёмным жерлом на запад: в этой пещере обитает страшная Сцилла. Без умолку лая (;;;;;; — «лающая»), чудовище оглашает окрестности пронзительным визгом. Спереди у Сциллы двенадцать лап, на косматых плечах шесть длинных гибких шей, и на каждой шее по голове; в пасти у неё сверкают частые, острые, расположенные в три ряда зубы. Когда мимо скалы проходит корабль, Сцилла, разинув все пасти, разом похищает по шесть человек. Харибда не имеет индивидуальности: это ужасный морской водоворот, творимый незримой богиней, которая три раза в день поглощает и столько же раз извергает морскую воду под следующей скалой. 
Так описывает Гомер в своей «Одиссее» морских чудовищ.

«Колеблющаяся душа, что в смертной схватке с целым морем бед, терзаемая сомнениями и противоречиями, как это бывает в реальной жизни.»
Джеймс Джойс, цитата из 9 главы
о романе Гёте «Годы учения Вильгельма Мейстера»

Начало. Конец. Середина романа.
И библиотека – пристанище малых,
Которым к великим дано прилепиться,
Как курицам-гусям-синицам к жар-птицам.
Давайте же вплавь между будуще-прошлым
Всех вспомним, обсудим, посмотрим обложки
Где литера W намекнёт о Шекспире,
А значит о Гамлете, Ричарде, Лире,
Макбете и Яго, Корделии верной,
Офелии и Калибане победном.
Что в имени этом? О чём он писал?
Откуда в нём призрак отца, сына? Why?
А может сын Гамнет Шекспир был той тенью,
Incredible ghost, приоткрытою дверью,
Иль щелью, откуда сочится Оттуда -
Из мира Иного - надежда на чудо,
Как водоворот, поглощает всю душу,
Чтоб из подсознания чрева наружу
Вещать, фонтанировать слово-потоком –
Сребристым, как сталь, и как меч же жестоким…
О, хайре, Харибда, всех бездн богоданность,
Противясь тебе, упираемся в частность,
Погрязнув в деталях, на цель не подъемлем
Главы, долго плыть не хотим, кратко-терпим.
И цедим, и сцедим шесть чувств своих Сцилле
Прожорливой, и позабудем про мили
Морские пути до звезды вечно ясной,
Зовущей, манящей, психеи прекрасной…

Что ж, куда ни кинь – везде клин. Точнее Клинк – так называет своего друга-барда Стивена Дедала пересмешник Бык Маллиган.
Эта фраза может стать определяющей для прозы Джойса, ибо чем дальше в лес текста – тем больше дров-слов, подтекстов, надтекстов, отсылок и высылок за пределы. И вроде бы происходящее в 9 главе место – чинное и благородное – библиотека, ан-нет. Пространство библиотеки – метафора упорядоченности, а происходящее в ней – лекция о Шекспире – инверсия. Это лающая громогласность, где от пафоса до кризиса смысла – миг, где водоворот эрудиции не даёт мыслям и сознанию никаких шансов противостоять хаосу неопределённости.
Впрочем, всё, как всегда, как в жизни.

Только «жизнь» в книге Джойса – джеймсо-силлогизмичная и джойсо-логичная или улиссо-алогичная, кому – как нравится.

Жизнь, как океанический поток бессознательного, сознательного, надсознательного. И противится этому невозможно. И потому

«Я никому не должен. Я никому не должен.
Спокойствие. Он с того берега Война. С северо-востока. Долг за тобой.
Нет, погоди. Пять месяцев. Молекулы все меняются. Я уже Другой я. Не тот, что занимал фунт.
Неужто? Ах-ах-ах!
Но я, энтелехия, форма форм, сохраняю я благодаря памяти, ибо формы меняются непрестанно.
Я, тот что грешил и молился и постился.
Ребенок, которого Конми спас от порки.
Я, я и я. Я.»

«Гений не совершает ошибок. Его блуждания намеренны, они — врата открытия.»

« Подобно тому, как мы — или то матерь Дана? — сказал Стивен, — без конца ткем и распускаем телесную нашу ткань, молекулы которой день и ночь снуют взад-вперед, — так и художник без конца ткет и распускает ткань собственного образа. И подобно тому, как родинка у меня на груди по сей день там же, справа, где и была при рождении, хотя все тело уж много раз пересоткано из новой ткани, — так в призраке неупокоившегося отца вновь оживает образ почившего сына. В минуты высшего воодушевления, когда, по словам Шелли, наш дух словно пламенеющий уголь, сливаются воедино тот, кем я был, и тот, кто я есмь, и тот, кем, возможно, мне предстоит быть. Итак, в будущем, которое сестра прошлого, я, может быть, снова увижу себя сидящим здесь, как сейчас, но только глазами того, кем я буду тогда.»

Метемпсихоз. Было. Есть. Будет. Есть. Было. Оттуда – Сюда – Туда – Обратно. О, брат мой, сестра моя, будем ли мы вместе? Отец, мать, куда вы от нас? А может мы встретимся снова? На Тех берегах? Или на этих?...

Если конечно проплывём свою путеводную историю собственных дней-будней, пройдя между сциллой ежедневного голода, холода, страха, вины и стыда и харибдой неведомости-неопределённости-странности-страстности, губительной и волнительной.
Доплывём ли до финала. Конечно, ведь у каждого он – свой, собственный.
И каждый – Одиссей жизни своей, своей истории. Но не каждый расскажет, не у каждого хитроумности и мужества достанет – достигнуть финала. Как у путников-попутчиков-друзей героя Гомеровой сказки.

О, где вы, все вместе и каждый в отдельности, друзья и гребцы в одной лодке со мной? Каждый встречный приходит с одною лишь целью – уйти. И оставить. Улисс – это я. Так же, как Стивен Дедал проповедовал о Вильяме:
«Всю жизнь свою проведя в отсутствии, он возвращается на тот клочок земли, где был рожден и где оставался всегда, и в юные и в зрелые годы, немой свидетель. Здесь его жизненное странствие кончено, и он сажает в землю тутовое дерево. Потом умирает. Действие окончено. Могильщики зарывают Гамлета-отца и Гамлета-сына. Он наконец-то король и принц: в смерти, с подобающей музыкой. И оплакиваемый — хотя сперва ими же убитый и преданный — всеми нежными и чувствительными сердцами, ибо будь то у дублинских или датских жен, жалость к усопшим — единственный супруг, с которым они не пожелают развода. Если вам нравится эпилог, всмотритесь в него подольше: процветающий Просперо — вознагражденная добродетель, Лиззи - дедушкина крошка-резвушка и дядюшка Ричи - порок, сосланный поэтическим правосудием в места, уготованные для плохих негров. Большой занавес. Во внешнем мире он нашел воплощенным то, что жило как возможность в его внутреннем мире.

Метерлинк говорит: Если сегодня Сократ выйдет из дому, он обнаружит мудреца, сидящего у своих дверей. Если нынче Иуда пустится в путь, этот путь его приведет к Иуде.
Каждая жизнь — множество дней, чередой один за другим. Мы бредем сквозь самих себя, встречая разбойников, призраков, великанов, стариков, юношей, жен, вдов, братьев по духу, но всякий раз встречая самих себя. Тот драматург, что написал фолио мира сего, и написал его скверно (сначала Он дал нам свет, а солнце — два дня спустя), властелин всего сущего, кого истые римляне из католиков зовут dio boia, бог-палач, вне всякого сомнения, есть все во всем в каждом из нас, он конюх и он мясник, и он был бы также сводником и рогоносцем, если б не помешало то, что в устроительстве небесном, как предсказал Гамлет, нет больше браков и человек во славе, ангел-андрогин, есть сам в себе и жена.»

Выход на улицы Дублина Джойсовски-Шекспировского призрака отца Гамлета в исполнении Леопольда Блума с мыслями об измене жены и ее любовнике:
«Расстаться. Подходящий момент. Ну, а куда? Если сегодня Сократ выйдет из дому, если нынче Иуда пустится в путь. Какая разница? Предрешенное пространство ожидает меня в предрешенное время — неотменимо. Моя воля — и его воля, лицом к лицу. Между ними бездна.»

В сопровождении друга-Горацио, воплощённого и представленного Быком Маллиганом, неистовым паяцем и задирой, похабником и насмешником:
«- Странствующий жид, — прошептал Бык Маллиган в комическом ужасе. — Ты не заметил его глаза? Он на тебя смотрел с вожделением. Страшусь тебя, о старый мореход. Клинк, ты на краю гибели. Обзаводись поясом целомудрия».

Выход на улицы Дублина мятущегося искателя правды и смысла Гамлета-сына с мыслями:
«Прекрати сражаться. Мир цимбелиновых друидов, мистериальный: просторная земля — алтарь.
Хвала богам! Пусть дым от алтарей
Несется к небу!

Продолжение следует…