Гайдамаки 6

Пора уже и своё о поэме сказать. В целом. Как-то – оценочное.
То, что от неё кто-то поморщился уже по свежим следам (40-е позапрошлого века) – известно. «Кто-то» – Белинский.
Мало ли на кого морщился Виссарион!? Тем более, что на него самого неслабо морщились хотя бы такие корифеи русского духа, как Достоевский и Розанов. Последний – в «В отражениях серебряного века» (Часть 2. Casus Айхенвальда)». Да и Лев Николаевич (Толстой) от знаменитого критика, по меньшей мере, скучал, а то и просто называл болтуном. Что Розанова (как и Достоевского) самого заносило то в жар, то в холод – не секрет. Иное дело – Толстой.
Мне Белинский надоел ещё по школьным урокам русской литературы. Уж больно обильно им были напичканы (в наши времена) советские учебники. А после того я к нему особенно и не возвращался. Ибо сам я – не критик, а как герменевта, такие «фанфароны» (отметина Лермонтова), да «краснобаи» (от П. И. Вишневского в унисон с Гоголем) меня не шибко и интересуют.
Впрочем, В. Г. порой бывал и самокритичен. Из его письма Лажечникову:

[Тщетно трудясь, с досадою бросаю перо. Имею пламенную, страстную любовь ко всему изящному, высокому, имею душу пылкую и, при всем том, не имею таланта выражать свои чувства и мысли лёгкими, гармоническими стихами. Рифма мне не даётся и, не покоряясь, смеётся над моими усилиями; выражения не уламываются в стопы. В первый раз я с горестью проклинаю свою неспособность писать стихами и леность писать прозою...]

А по «Гайдамакам» Григорьевич Григорьевичу навешал и вовсе не в то, что так встрепенуло меня.

«Читателям «Отечественных записок» известно мнение наше насчет произведений так называемой малороссийской литературы. Не станем повторять его здесь и только скажем, что новый опыт спиваний г. Шевченка, привилегированного, кажется, малороссийского поэта, убеждает нас еще более, что подобного рода произведения издаются только для услаждения и назидания самих авторов: другой публики у них, кажется, нет. Если же эти господа кобзари думают своими поэмами принести пользу низшему классу своих соотчичей, то в этом очень ошибаются: их поэмы, несмотря на обилие самых вульгарных и площадных слов и выражений, лишены простоты вымысла и рассказа, наполнены вычурами и замашками, свойственными всем плохим пиитам, – часто нисколько не народны, хотя и подкрепляются ссылками на историю, песни и предания, – и, следовательно, по всем этим причинам – они непонятны простому народу и не имеют в себе ничего с ним симпатизирующего. Для такой цели было бы лучше, отбросив всякое притязание на титло поэта, рассказывать народу простым, понятным ему языком о разных полезных предметах гражданского и семейного быта».

Тем более, что навешал здесь совершенную чухню (не говоря уже о двусмысленной подколке со «спиваниями» и в целом с «так называемой»). «Просто-понятный» рассказ народу «о разных полезных предметах гражданского и семейного быта» – скорее для моралиста, чем для настоящего художника. Ну, а я ни за «вычурность художества», ни за даже какие-то отклонения от «исторической правды» (а що це таке?!) Тараса попрекать не собирался. Я – скорее, уже о собственной непонятливости.
Так воспевает и прославляет кобзарь («гайдамаков») или о чём-то (заодно, «между строк») и предупреждает?! Впрочем, что и предупреждает (о том, о сём) – ясно. Не ясно – о чём прежде всего.
Повернемося до того дуже найвиразнішого епізоду, від якого навіть у мене волосся встало дибки. З вбивством Гонтою своїх синів. Тут і інший Тарасе (Бульба), караючий Андрія – поруч не стояв.
О цели, оправдывающей средства?! – Будто и без этого там мало.
О верности клятве-присяге (вырезать всех католиков, без малого отступления)?!
Не исключаю, что и Николай Васильевич жахнул своё с «сыноубийством» не только в угоду действительному историческому прообразу (Охриму Макухе), но и под ТарасОва Гонту.
Так ведь и несопоставимо!
Шевченко своё не просто вымышлял (реальный Иван Гонта ничего такого не совершал, да и жена его (как и дети) католичкой не была), но позаимствовал у Михаила Чайковского. Из «Вернигоры» (1838).
А тот (Михаил Станиславович) – 1804-1886 – был вполне себе поляк и шляхтич. Пусть и казачьего рода. Участник польского восстания 1830 года.
Правда сей буйный шляхтич представлял в польской литературе так называемую «украинскую школу», увлекавшуюся украинской историей и фольклором, описанием быта и природы Украины. А его дед и вовсе был украинофилом.

[В его доме жили на старый казацкий лад, много пили, ели и веселились. В семье дед Чайковского был самодуром и деспотом: как персонаж Гоголя Бульба, он стрелял в своего сына, выслужившегося в русских войсках, и чуть не убил его.]

Вот те на! Неслабые переклики получаются.
И это – между, казалось бы, непримиримыми ворогами (хохлами да ляхами).
Надо бы глянуть (ежели дотянусь), как и к чему в том «Вернигоре» дело Гонты расписано.
Поднял. «Вернигору». На польском. Архивное (от 1862 г.). В неудобном PDF. А с польским (к своему стыду) у меня гораздо хуже, чем с украинским. По-любому, разобраться смог бы, но тут и формат будет дуже заминать.
Впрочем, кое-что важное для себя (об отношении Чайковского – поляка! – к той Колиивщине и, в частности, к Ивану Гонте) могу почерпнуть из вполне доступных «Записок Михаила Чайковского (Садык-Паши)».
На многое (к моим некоторым недоумениям по замыслу и мотивам уже Тараса) проливает. При том, что самое главное я всё-таки угадал.
А биография (жизнь и судьба) уже Чайковского, по-своему, поразительна! Заслуживает... Ибо авантюрист был ещё тот! Не слабее Мориса Беневского.
Но об этом – в последующем и не сразу. Прежде оговорюсь о почти мифическом Вернигоре – казачьем барде-бандуристе-пророке, равно почитаемом не только у украинцев и поляков, но и у других славянских народов, на коего так подсел забавник М. Ч. А затем – об отношении последнего к Гонте и вообще к украинцам.

1.11.2024