Метрополис, сентябрь

А ты и не верила,

что всё ещё тёплый асфальт вечером

дышит в лицо пивным перегаром, разбитым стеклом

и сахарной ватой, что на его чёрной коже таяла,

таяла,

таяла до ниток сиреневых... 

И корка на сбитых до крови коленях

сочилась сиропом и сладко пахла

потным лакостом и пенным чуха́ем

со вкусом дыни и винограда.

И в небоскрёбы, фиолетово-красные, смотрелась башня

и луна золотая. И эхо носило в лабиринтах стеклянных, 

над алтарями магазинов с рубашками

рингтоны айфонов, до чертей изнуряющие...

Тум-папатум-папатум-папатум

Тум-папатум-папатум-папатум.

"Алло, это ты?"

"Это я, наверное"

 

Смотри, и по зебре на перекрёстке

мы идём истекая неоновой кровью. Роняя янтарные карамельки

из цепких креплений на массивных пе́рстнях.

И наши нательные, блестящие крестики

висят на едва не надломленных шеях,

царапая кожу и обжигая,

светясь оранжево через рубашки

и тонкие, очень тонкие платья.

 

Поэтому падаем, как подкошенные

на колени  фарфоровые, разбитые вдребезги

до микса из крови и парфюмерии,

и звука от новогодних игрушек,

что разбиваются фейерверком блестящим

по ламинату, идеально черному,

который в реальности оказался асфальтом;

и откуда-то  музыка и пьяная ругань, 

и хотелось тебя уж найти поскорее,

захмелевшую знатно от бутылки пива... Что нам за блажь

в красоте задыхаться, прячась за пёстрыми витражами,

пока облака чёрно-желто-сиреневые

светят оранжевым в синие окна. Да, и в глазах твоих раздражённых

со слезами цвета гуаши разбавленной,

вижу ненависти немного и много затёртых воспоминаний

в виде картинок на дно опускающихся...

"Ты что-нибудь помнишь?"

"А ты?"

"И я что-то там..."

 

 

(Токио слишком, слишком огромен

для пьяного маленького человечка,

чтоб не ослепнуть от неона

и в корчах от гигантизма не сдохнуть)