О себе - Поэтическая автобиография

Поэтическая автобиография,
написанная в 1998-2019 гг.


I

Мне не уйти от этой темы,
Ведь это жизнь, а не кино.
Я до сих пор – дитя системы,
Которой нет давным-давно.

Силён же гнёт её, проклятой.
Пересказать – не хватит слов…
Родился я в пятьдесят пятом,
Когда у власти был Хрущёв.

Почти что на краю могилы
Я был, наверно, целый год.
Родился слабеньким и хилым,
Всего-то весом – два пятьсот.

Все говорили – мне не выжить
(Кто б на меня ни посмотрел).
Я от родных потом уж слышал,
Как часто в детстве я болел.

А у младенца память шатка,
Хоть сколько раз назад смотри…
Я помню детскую кроватку
И в ней себя – годочка в три.

Проснулась память рановато,
И самым первым – до сих пор –
Я помню белые халаты:
Врачи мне делали укол.

Я стал с тех пор врачей бояться,
Они мне стали как враги.
Потом пришла пора подняться
И делать первые шаги.

Я не усвоил жёсткость, хватку.
Я тих, спокоен с детства был
И эту детскую кроватку
В пять лет я брату уступил.

Со мною нянчились старушки
(Не помню – из какой родни).
Пришли и первые игрушки,
И к брату перешли они.

На снимках на дворе просторном
Со мною мать; особняком
Стоит отец в мундире чёрном
(Он был военным моряком).

Меня растили как девчонку
(И воспитать таким смогли):
Я уходил чуть что - в сторонку,
И чтоб подраться с кем – ни-ни…

Порою в час ночной неслышно
Альбом открою, полный дум…
На фотографии давнишней
В моих глазах – недетский ум.

На окружающих не злился
И не испытывал тоски.
В пять лет читать я научился
И в пять же лет надел очки.

Писать пером в косую строчку
И буквам научила мать.
Потом часами, в одиночку,
Мне очень нравилось читать.

Играл в песочнице с совочком
И без проблем особых жил.
Я мог гулять и в одиночку,
Но и с девчонками дружил.

Я дома мог забиться в угол,
Зачем тогда мне мать, отец…
Но был задавлен и запуган
Моими близкими вконец.

Характер был у них тяжёлый,
И часто ссорились они.
Не часто я ходил весёлый,
Порой такие были дни…

От их обид и огорчений
В душе моей остался след.
Их жизнь совместная в мученьях
Тянулась восемнадцать лет.

Отец любил напиться вдоволь
И отводил уж душу всласть…
И был ему не нужен повод,
А просто так – моя, мол, власть…

К себе все чувства напрочь губит
Тот, кто уверен – он что бог…
Кого боятся – тех не любят
(Отец понять того не мог…).


II

Иной раз вспомнишь – время было –
И я пешком ходил под стол…
Но вот семь лет мне наступило,
Я в школу в первый раз пошёл.

Но я поддался хвори снова
И заболел в который раз…
Почти что год учился дома
И так окончил первый класс.

Я плохо помню, что там дальше…
Ну, на занятия ходил…
Я был всегда «домашний мальчик»,
Ни с кем знакомства не водил.

Я делал всё, что задавали,
Решал задачи – «по уму».
И в октябрята принимали
Меня не в школе – на дому.

Но со второго уже класса
Я так серьёзно заболел.
А в школе – впечатлений масса…
За первой партой я сидел.

На каждый год предметов столько…
Пришлось с учёбой попотеть.
Грамматику долбили стойко,
Учились рисовать и петь.

Глотали торопливо фразы,
Беря с отличников пример,
Читали «краткие рассказы»
В истории СССР.

Прочтя учебник в полный мере
(Сегодня он – анахронизм),
Я стопроцентно был уверен,
Что мы построим коммунизм.


Не будет в нём ни зла, ни смерти…
И «честен мыслью, сердцем чист»,
Я был наивен и доверчив,
Десятилетний коммунист…

Ребёнком сделать музыкантом
Пыталась бабушка меня.
Не отличался я талантом,
Но так желала вся родня.

На фортепьяно я учился
Играть семь долгих трудных лет.
Хотя успехов не добился,
Зато в душе остался след.

Занятий в школе – «музыкалке»
Я так боялся – как огня…
Учился слабо, «из-под палки»,
И – отступились от меня.

Не много было мне свободы:
Давай, решай, учи скорей…
Но бог меня упас в те годы
От пионерских лагерей.

Я проводил в деревне лето
(А как – отдельный разговор).
И благодарен я за это
Моим родным и до сих пор.

Меня прозвали в классе «коброй»
(За то, что я очки носил).
Я был в душе мальчишкой добрым
И с детства драться не любил.

И жизнь текла таким манером:
Из класса в класс – мой школьный путь…
Стал, как другие, пионером
И клятву помнил наизусть.

А горе в мире не избыто,
Иные люди – как зверьё…
Но я был бабушкой воспитан
По строгим правилам её.

Она была авторитетом,
И безусловным – для меня.
Но не жалею я об этом
(Как не жалел о том ни дня).

Я правила её прилежно
С тех пор усвоил на всю жизнь:
Будь честен, скромен, с каждым вежлив,
Не смей ругаться, не дерись.

Нет, я не плыл против теченья,
И в жизни не был я герой.
Но приносили огорченья
Мне эти правила порой.

Сказать об этом – выйдет повесть.
Пусть был я ростом невелик,
Но поступал, как скажет совесть, -
И сразу возникал конфликт.

Ну да, я жил не в поле чистом,
И не в цветочке – на росе.
Но не был я коллективистом
И не стремился быть как все.

Таких подальше люди гонят –
Как чужаков, от всех дверей.
Никем я не был в классе понят,
Но жил по совести своей.

Но огорчений мне хватало
И от учителей своих.
Из них хороших было мало,
Я навсегда запомнил их.

Пусть память стала слабовата,
Но их я помню имена:
Анисимова – литератор,
Ещё историк – Кузьмина.

На их уроках сказка словно
По классу незаметно шла.
А Гостева Идея Львовна
У нас директором была.

И в сжатые довольно сроки
Она решала все дела.
По географии уроки
По совместительству вела.

По этажам подвластной школы
Ходила, словно генерал.
Едва её заслышав голос,
Весь класс от страха замирал.

Она вела уроки строго
И придиралась как могла –
Мне часто становилось плохо,
Неважно шли мои дела.

Я не пытался с нею спорить,
Но не без видимых причин
По географии в итоге
«Четвёрку» всё же получил.

Не обходилось и без «двоек»…
От тех плохих учителей:
Не мог я алгебру освоить,
Но не по тупости своей.

Её мне так преподавали,
Что ничего не мог понять.
Ещё по химии «гоняли» -
Тут ни прибавить, ни отнять.

А классный наш руководитель,
Фамилия ей Головко[ Головко Светлана Алексеевна]…
Я для неё был как вредитель,
С которым сладить нелегко.

И обо мне такое мненье
Она держала до конца.
Опять я проявил терпенье,
И не задействовал отца,

Чтоб изменить хоть как-то вектор
Нелёгкого того пути.
«Тянул» два года политсектор,
Но оказался «не в чести;».

От нашей классной только – «на, вот,
Ещё работы, не взыщи»…
Но никаких почётных грамот
За это я не получил.

Я не желал во власть проникнуть,
В интриги школьные вникать,
И с нетерпеньем ждал каникул,
Чтобы поехать отдыхать

В свою любимую деревню,
Где прадед мой построил дом.
Вокруг него росли деревья
И жизни смысл я видел в том,

Что бабушке с её сестрою
Смогу я пользу приносить:
Колоть дрова, кормить ухою,
За ягодами в лес ходить.

Купаться бегал я на речку,
И на колодец за водой
Ходил, топил дровами печку… -
Я был наивный, молодой,

Не понимал, что это время
Промчится быстро, а потом
Навалится такое бремя –
Забудешь деревенский дом!..

И вот прошла пора учёбы,
Окончил я десятый класс.
Обиды школьные без злобы
Я всем простил – в который раз…

Но испытания достались
Нам в этот год для всей семьи –
Ведь окончательно расстались
Теперь родители мои.

И с братом мне пришлось расстаться
Уже с заплаканным лицом –
Решил я с бабушкой остаться
(Ну и, естественно, с отцом)…


III

И в этот год я стал студентом –
Я поступил в пединститут.
Хотелось стать интеллигентом –
Учить людей и там и тут.

Совсем тут не был бог коварен,
И ни при чём моя семья.
За этот выбор благодарен
Своей учительнице я.

У Ольги Фёдоровны нашей
(Официально – Кузьминой)
Казался ближе, лучше, краше
От нас далёкий мир иной.

Она вещала поэтично
Про каменный, железный век.
Смотрел с картинок симпатично
Тот первобытный человек.

Она не ставила мне «двоек»,
Одни «пятёрки» - каждый раз.
И я решил, что я историк,
Когда пошёл в седьмой лишь класс.

В свои студенческие годы
Я начал «расправлять крыла».
Здесь было больше мне свободы,
Но и соблазнов – без числа…

Я с ходу бросился в ученье,
Изголодавшийся юнец.
И не испытывал давленья
(Хотя всё так же пил отец…).

Я не был лаврами увенчан,
Хоть мной гордилась вся родня,
И не смотрел совсем на женщин
(Как не смотрели на меня).


Другим парням всё было просто:
Девчонок любят, не грустят.
А мне куда с моим-то ростом,
Всего-то метр пятьдесят!..

И мне ведь бабушка с пелёнок
Привила правила свои –
Я был тогда совсем ребёнок
В вопросах пола и любви.

И продолжал в учёбе гонку,
Иных не познавая бед.
Влюбился, правда, раз в девчонку –
Мне было восемнадцать лет.

А в ней инстинкт уже проснулся,
Она взрослей меня была,
Я ей ничем не приглянулся –
Она другого предпочла.

Тогда ушёл я чуть не плача,
От потрясенья сам не свой,
И с этой первой неудачи
На много лет остыл душой.

Держался от всего в сторонке,
Домой с занятий прямиком.
Понравился одной девчонке,
Но оказался дураком.

Я мог бы сделаться артистом
(Меня «пихнули» в драмкружок)…
Стал факультетским активистом
Четыре года – долгий срок.

Как-будто направляла где-то
Меня незримая рука…
Сначала в группе был учсектор,
Потом работал в УВК[ УВК – учебно-воспитательная комиссия при комитете ВЛКСМ на факультете].

Приличий соблюдая норму,
Почти что с самых первых дней
Я начал проводить реформу
Родной комиссии своей.

В намеренья благие эти
Вмешались, видно, небеса –
Другой декан на факультете,
Такая «женщина-гроза»:

Любая речь – так с шумом, громом…
И прекратился весь прогресс.
Она была с большим апломбом –
Ну как же, Щурова Т.С. !..

Ведь осторожно при ударе
Должны мы силу применять.
Она же будто бы в угаре:
«Лишить… Построже… Наказать…».

Я против был её репрессий,
Но я – никто, она – декан.
Я, испытав сильнейший прессинг,
Сказал себе: «Закон ей дан

Для правосудия, но в злобе
Она мне может навредить.
Вернусь-ка лучше я к учёбе,
Недолго мне «под ней» ходить».

Я был тогда парнишкой гордым,
Кому-то критику навёл.
Мне пару раз набили морду:
«Ты на кого попёр, козёл?!».

Изведал я тогда печали,
И только ругань – от семьи.
Вот так жестоко поломали
Надежды детские мои

На справедливость мировую,
На всемогущий «божий глас».
Вот так сыграла шутку злую
Со мною жизнь на первый раз.

Вошёл я в лекторскую группу
И начал лекции читать.
Набил я в этом деле руку
И было мне о чём сказать.

Но вот всё снова повторилось:
Опять начальник – глуп и зол,
Опять я встал за справедливость,
Опять конфликт – и я ушёл.

Я не хотел смириться с этим,
Считал, что правда в мире есть,
И курсе где-то там на третьем
Решил вступить в КПСС.

Но заявили мне «железно» -
«Согласно купленным местам…».
Я понял – это бесполезно
И сам настаивать не стал.

Но мной не овладела скука.
Мне по желанию души
Всё больше нравилась наука,
И я заняться ей решил:

Писал научные доклады,
Пытался с ними выступать.
И здесь не все мне были рады,
Пытались даже помешать.

В науку тот идёт нормально,
Кто больше выдержит пинков…
Руководителем формально
Мне был профессор Фруменков.

Он доступ мне открыл в архивы,
Понять давая, что к чему.
За это, будем справедливы,
Весьма обязан я ему.

Сказал он так: «Коль есть охота –
Любую тему выбирай».
И я дипломную работу
Писал про северный наш край.

Трудился зиму я и осень,
Но зря прошел «эксперимент»:
Он поиграл со мной - и бросил
В тяжёлый для меня момент.

Хоть я тогда на всё дурное
Махнул рукой - мол, так и быть,
Декан смогла по бабьей злобе
Уж под конец мне отомстить.

Всем это правило знакомо:
В экзамен «тройку» получил –
Лишили «красного» диплома,
Который мне тогда «светил».

Ну да, «верхи» не лыком шиты:
Раз я ошибку совершил –
Не допустили до защиты,
Дипломной я не защитил.

Сейчас всё это позабылось,
А в тот момент хотелось выть:
«Чего же этим вы добились?!
Зачем же вам меня топить?!»

Но сила ломит и солому.
Моё, знать, время не пришло…
Июль. Вручают нам дипломы.
И всё – работать… на село…


IV

Взрослеть в ту пору молодую
Я начинал едва-едва…
Но в жизнь вступил совсем другую
Когда мне стало двадцать два.

Прошли пять лет в трудах «на совесть»
И срок учёбы вышел весь.
И вот – Архангельская область,
И в ней – районный город Вельск.

Решила бабушка проверить
Саму себя в борьбе с судьбой,
Сказав: «Один ты не поедешь,
Я там жила, и я с тобой!».

И сборам всё отдав вниманье,
На ветер не бросала слов…
А поезд шёл по расписанью,
И Вельск – в четырнадцать часов…

Смотрел в окно я как вслепую,
Сидел и думал – вот оно…
Слегка дождит, и ветер дует…
И вот мы с бабушкой в роно[ Роно – районный отдел народного образования].

Я за столом сижу, мальчишка,
И заполняю чистый лист.
Дают мне трудовую книжку,
Я - молодой специалист.

Хотелось, как я ни был стоек,
С дороги сильно отдохнуть.
«Вот здесь потребен нам историк…».
Понятно – в Судрому наш путь.

Мы вышли с бабушкой под руку,
Пошли по городу пешком.
Её старинную подругу
Мы навестили вечерком.


И там в гостях заночевали.
Уже назавтра поутру
Исчезли прежние печали,
Казалось мне, что всё - к добру.

В автобус утром мы забрались
И, озираясь на пейзаж,
За полтора часа домчались
И дальше в школу путь был наш.

Названье «Судрома» включало
Пять близлежащих деревень.
Но нам в одной хлопот хватало
На целый год – на каждый день.

В неполной восьмилетней школе
Я начал свой нелёгкий труд.
Себя я чувствовал в неволе,
Вставая рано поутру.

Студентом жил я – как играя,
Не представляя мир иным…
В деревне жизнь совсем другая,
В деревне трудно городским.

Погост[ Погост – название деревни] – простая деревушка.
Нас поселили в частный дом
С отдельной печкой «боковушка»[ Боковушка – боковая комната в деревенском доме],
А школа – сразу за окном.

И к установленному сроку
Готовым быть – приказ мне дан,
И нужно к каждому уроку
Ещё писать рабочий план.

Шёл день за днём, кончалось лето,
Я утро в школе проводил,
Промчался август незаметно,
Сентябрь месяц наступил.


А у берёзок ветви голы…
Я на работе – в первый раз…
На фотографии у школы
Со мной стоит четвёртый класс.

Работу начал я с азартом,
Детей стал знаньем «осенять» -
Водил указкою по картам,
Пытался что-то объяснять,

Давал домашнее заданье…
Порой не мог избыть тоски –
Такое было расписанье
И те ещё ученики.

С иным не всякий и родитель
Ещё управиться-то мог.
Я был хорошим – как учитель,
Но никаким – как педагог.

Ну что ж, тогда я был моложе,
Простых вещей не понимал.
А надо было быть построже
(Но мне никто не подсказал).

Девчонки мне трепали нервы,
Поскольку я не грозен был.
Такие попадались стервы…
(Но я их всё-таки любил).

И от бессилья цепенел я,
Не знал в волненьи – что сказать.
Они же вскоре осмелели,
Уроки начали срывать…

Я не сумел себя поставить,
От хамства лёгкого робел.
Потом я всё бы мог исправить,
Но, видно, бог не захотел.

Я помню – вечер в школьном зданьи,
Покрыты мраком небеса,
И на родительском собраньи
Звучат хмельные голоса…

Я вёл внеклассную работу
И школьный возглавлял музей,
Но к пьянкам не имел охоты
И не завёл тогда друзей.

Вели со мною переписку
Тогда сокурсники мои -
Мы с ними стали очень близки
(Я все их письма сохранил).

Я уходил на берег речки
(Где выпивал порой народ),
Но вот топить не стала печка –
Забило где-то дымоход.

И с этой новостью открыто
Напасти новые пришли –
Свалился я с аппендицитом,
Меня в больницу увезли

И оперировали срочно,
Я испытал лишь лёгкий шок.
Теперь могу сказать уж точно –
От смерти был на волосок.

Я, в этой жуткой круговерти
Проведший много трудных дней,
Своим спасением от смерти
Обязан бабушке моей.

Она, когда лежал я «в лёжку»,
Во всей деревне – ни огня,
Сумела вызвать «неотложку»,
Чтоб срочно вывезти меня.

А после, раз вот так уж вышло,
Чтобы поменьше мне грустить –
Стремилась каждый день почти что
Меня в больнице навестить.

Давно сумел я излечиться,
С тех пор прошли уже года,
Но этот месяц в райбольнице
Я не забуду никогда.

С начальством бесполезно споря,
Квартиры я не получил.
От безнадежности и горя
Уехать с бабушкой решил.

Судьба творить умеет зверства…
Куда уехать я бы мог?!
Меня «держало» министерство,
Чтоб отработал полный срок.

И несмотря на все старанья
(Совсем измучился я весь)
Впустую было «трепыханье» -
Пришлось вернуться в тот же Вельск…


V

Сентябрь на севере у бога –
Период слякоти и гроз.
И пролегла моя дорога
Опять же в школу, в леспромхоз.

На этот раз один, без близких,
Поехал сам – «во всей красе» -
Преподавать язык английский
С наивной верою в успех.

Но встали новые вопросы
(Ничуть не легче мировых) –
Чем были наши леспромхозы,
Возникшие в сороковых?

Там жили – замкнуто, без веры,
Без идеалов и креста –
Потомки «армии Бандеры»,
Семей, наверное, с полста.

Их «высочайшим повеленьем»
На север в ссылку привезли,
Но стали местным населеньем
На почве северной земли.

Кто виноватый был, кто правый –
Тогда никто не проверял.
Но там такие были нравы –
Почти как «в зоне», в лагерях.

Они и русских не любили
(Хоть ты большой, хоть даже мал).
Вербованных частенько били,
Кто в общежитьи проживал.

Не знал я эту правду нашу,
А то бы даже – ни ногой…
Но вот попал в такую «кашу» -
Провёл там год, затем другой…

…Вот я в роно, где снова поиск –
Где нужен я – такой, как есть…
Под вечер сел в вечерний поезд
И вновь покинул город Вельск.

С собой в коробке вёз посуду
И чемодан один «добра»,
В дороге подхватив простуду,
Сошел на станции Юра;.

Здесь за вокзалом сразу ёлки,
Повсюду дым от папирос,
И до центрального посёлка
Идёт с вагоном тепловоз.

И я, зажав в душе смятенье,
Молчал в ужасной тесноте.
Но вот до пункта назначенья
Добрался в полной темноте.

Я брёл вперёд равниной снежной,
Шёл, спотыкаясь, между пней –
И поселковый Дом приезжих
Меня приня;л на пару дней.

Я в нём торчал не по желанью
И не по прихоти дурной –
Не обратив на то вниманья,
Приехал к ним под выходной.

А в понедельник рано утром
Скорей представиться пошёл
По месту службы и как будто
Стал всем по нраву – «новосёл».

По разрешению начальства
Весь день квартиру обживал,
Набравшись крепкого нахальства,
Предметы быта добывал…

К работе относился честно,
Учить старался – как умел.
Но коль преграды неизвестны,
То есть стараниям предел.

Ведь до меня преподавала
Язык английский целый год
Одна красотка, что скучала
По дому сильно, а народ

Ей был почти что безразличен –
Она назад скорей рвалась…
Её халтура «инглиш спича»
Потом на мне отозвалась.

И всё же скажем в оправданье
И ей, и мне, и всем другим –
У деток не было старанья,
Предмет был ими нелюбим.

Отцы и дети были грубы,
И через слово – длинный мат…
Ведь все в посёлке – лесорубы,
А их чему учить хотят?!

Зачем им школьные предметы?
Зачем им школьный аттестат?
В лесу им платят не за это…
И я учить их был не рад.

И снова я не состоялся
Как настоящий педагог –
И слишком добрым оказался,
И твёрдость проявить не смог.

Замкнулся я в своей печали.
Но и других учителей
Не слишком детки уважали
По дикой вольности своей.

Бывало – даже издевались
(Куда уж ниже тут упасть?).
Они директора боялись
Всего сильней – но он был власть.

В моём, пусть субъективном, мненьи
Он справедлив был и суров.
Хочу сказать в стихотвореньи
О нём немного добрых слов.

Василь Иванович Назаров
Суров и грозен часто был.
И мне порой перепадало,
Но всё же я его любил.

Имел он крепкую фигуру
И к ней к тому же нужный рост,
Преподавал литературу,
В общеньи был со всеми прост.

Он был зампредом[ Зампред – заместитель председателя] сельсовета,
Учителям помог решить
Проблему радио и света,
Воды и дров – чтобы топить.

Его работникам хватало
На печки, плиты круглый год.
К его рукам «не прилипало»,
И уважал его народ.

Мой путь дальнейший был нелёгок,
Но я добро не забывал –
Ему на праздники в посёлок
Всегда открытки посылал.

Я приходил домой из школы,
Ходил на речку за водой,
Потом в больницу - на уколы
И в магазины – по прямой.

Затем топил плиту и печку,
Готовил ужин не спеша
(Когда без света – ставил свечку),
Сидел, тетрадями шурша.

И мне квартира – словно клетка,
Где на побеленной стене –
Пустая радиорозетка,
И только шторы на окне.

Бывало, съешь спокойно ужин,
Потом напишешь письмецо,
Сырые простыни просушишь,
Под вечер выйдешь на крыльцо –

Мерцают в ясном небе звёзды,
Во всём посёлке тишина,
И белый снег. Лишь лают грозно
Собаки где-то – и одна

Шальная мысль в мозгу усталом –
А вот как брошу этот дом,
Да побегу сейчас по шпалам –
И до Архангельска, пешком…

Я в местный клуб на дискотеку
Соваться даже не мечтал.
Любил ходить в библиотеку,
Всё больше классику читал.
 
Не всё в письме я мог поведать
Своим родным – про то, что знал.
И вот тогда меня проведать
Отец два раза приезжал.

Потом мне счастье улыбнулось –
Мол, не совсем я им забыт,
И бабушка ко мне вернулась,
Чтобы наладить весь мой быт.

И жить мне стало интересно
Как будто снова средь своих…
Ни разу не было нам тесно,
Забота, радость – на двоих.

Она сама топила печку,
Варила завтрак и обед,
На ужин - кашу, чаще – гречку.
К ней заходить любил сосед,

Чтоб побеседовать неспешно
О сельской жизни, о себе.
Она же слушала прилежно,
Его сочувствуя судьбе.

Варили мы яйцо в стакане
(Когда в кастрюльке было лень),
За километр ходили в баню
В субботний и воскресный день.

Гудок далёкий тепловоза
К нам доносился сквозь окно…
Зимой ударили морозы,
Каких не помнили давно.

И сразу – минус сорок восемь,
А в доме – градусов пять-шесть,
И поутру, прощенья просим,
От холода ни встать ни сесть.

Вставал с постели я несмело –
И сразу чай горячий пить.
А бабушка бралась за дело –
Два раза в сутки печь топить…

Добро творим мы там, где можем.
В посёлке тоже было так:
Людей хватало в нём хороших,
Имели с ними мы контакт.

Был каждый день – заботы полный,
Но только мы бросали клич –
К нам приходил всегда на помощь
Сосед наш Михаил Лукич.

Хоть после не бывал уж там я –
На протяженьи многих лет
Орловы – Михаил и Па;вла[ Па;вла – белорусское женское имя] –
Открыткой слали мне привет…

И снова стал я активистом
В нелёгкой суматохе дней –
Помощником пропагандиста
(От беспартийности своей).

Я превратился в непоседу,
Забыв про всякий выходной,
И проводил политбеседы –
На каждый месяц по одной.

Мне вся моя учеба в вузе
Пошла на пользу в жизни сей –
В посёлке был радиоузел
Для всяких местных новостей.

А так как Нецветаев Виктор
С работой лекторской знаком –
Сначала стал я просто диктор,
И замредактора – потом.

Редактор был – директор школы,
Меня с полслова понимал,
И вместе с ним я очень споро
Все передачи создавал.

Их проводили регулярно
С учётом планов и задач.
Мы стали очень популярны,
И люди ждали передач.

Пусть не всегда умел красиво
Сказать в эфир «рабочий класс» -
Но говорили мне «спасибо»
Потом за это всякий раз.

Но даже это постоянство
Нам сохранить не удалось –
Мы раз подняли тему пьянства,
Что охватило леспромхоз.

Мы не касались тех, кто дома –
Лишь тех, кто на работе пил.
Но сразу секретарь парткома
Все передачи запретил.

Нашёл предлог официальный –
Что, дескать, время «не своё»…
Я получил удар моральный
И отступился – ну её…

Преодолеть свою натуру
Всё ж до конца я не сумел –
Решил попасть в аспирантуру,
Когда газету просмотрел.

Собрался я при всём стараньи
(Не всю ведь жизнь торчать мне тут)
Пройти на общих основаньях
В Московский ГосПедИнститут.

И специальностью уж точно
Решил историю избрать.
Учиться думал я заочно,
Стал документы собирать,

Послал в отдел аспирантуры
Запрос, бумаги, реферат…
Пришёл мне вызов утром хмурым
Я и растерян был, и рад.

Судьбы подобного сюрприза
Не ожидал я и во сне –
Но получил московский вызов
И отпуск взял на двадцать дней.

Затем, согласно общим правил,
Пора настала уезжать,
И я письмо в Москву отправил –
Там проживала моя мать.

Конечно, этому решенью
Я был сначала и не рад –
Испортил с ней я отношенья,
Когда уехал младший брат.

Он был тогда всего лишь школьник,
И был братишка мной любим.
Разлука эта очень больно
По чувствам стукнула моим.

Я был жесток, но не двуличен,
Не обладал «вторым лицом».
Пусть был всегда категоричен –
Но только не был подлецом.

Могу сказать без задней мысли,
Что я о прошлом не грущу,
Чтоб я ни делал – без корысти,
А лишь по искренности чувств.

Мы с ней расстались, ну а там уж…
Но след её я не терял.
В Москве она и вышла замуж,
Но мужа я не воспринял.

Общенье наше было скудным,
Но я не очень и тужил.
С ним было ладить крайне трудно –
Такой он вредный был мужик,

Желал значительным казаться,
В квартире утверждая власть…
Я был с ним вынужден считаться…
Но после мать с ним разошлась.

Была душа в кулак зажата,
Чтобы подальше гнать тоску,
Когда я в семьдесят девятом
Приехал в первый раз в Москву.

И будто бы во сне волшебном,
Считая всё это игрой,
С каким-то трепетом душевным
Проехал в первый раз в метро…

А в институте учудили
(Обидно, что ни говори) –
Программу курса подменили,
И я экзамен сдал на «три».

Я пережил и это горе,
Другой экзамен сдать пошёл,
Но там с профессором заспорил,
За то – оценка «хорошо».

Я зря проделал путь неблизкий.
Хоть в середине сентября
Я на «пятёрку» сдал английский,
Но знал уже, что всё зазря.

Уже потом в посёлок дальний,
Где я опять уроки вёл,
Пришёл ответ официальный –
По конкурсу я не прошёл.

Но вот прошли два эти года,
Ушёл мороз, пришло тепло,
И наступил мой день свободы –
Пора домой; прощай село…

Мои родные эти годы
Меня вернуть пытались в дом,
И мне добились перевода
Через Октябрьский районо[ Районо – то же, что и роно – районный отдел народного образования].

Меня в роно пытались Вельском
Любой ценою удержать,
Но мне хватило жизни сельской,
Решил я твёрдо «когти рвать».

И ни о чём не беспокоясь,
Обратный путь проделав весь,
Мы сели с бабушкою в поезд,
В последний раз взглянув на Вельск.

И возродились снова грёзы
О жизни в городе родном…
А на глазах блестели слёзы –
С воспоминаний о былом…


VI
 
И мы в Архангельск были рады
С любимой бабушкой вдвоём
Вернуться в год Олимпиады[ Летом 1980 года в Москве проходили Олимпийские игры],
Чтоб нашу жизнь продолжить в нём.

И сердце радостно забилось
При виде тех, кто был любим,
И всё-же что-то изменилось –
Я стал немножечко другим.

Промчался отпуск без заботы,
И стал я снова день-деньской
Простым учителем работать,
Но только в школе городской.

Опять, покорный «высшей воле»
(Что каждого могла сломать),
Я стал в одиннадцатой школе
Историю преподавать.

И несмотря на все заботы
Мне не казался тяжким труд.
До места нового работы –
Ходьбы от дома пять минут.

«Вот кабинет Ваш, проходите…».
На полках – классиков тома.
И классный я руководитель –
На этот раз – в четвёртом «А».

Передо мной бумаги ворох…
Звучат приветствия слова…
Детей по списку – ровно сорок
(А вскоре стало – сорок два).

Как говорится – «ну, ни пуха»…
И я, в волненьи сам не свой,
В который раз воспрянул духом,
Уйдя в работу с головой.

Не ощущал совсем усталость
(Минувших дней кошмар прошёл).
И поначалу получалось,
И даже очень хорошо.

Чего тут в тонкости вдаваться? –
Хотел детьми я быть любим.
И дети стали заниматься,
И я «пятёрки» ставил им.

И в этом деле был я стоек,
Не ожидая новых бед,
Я целый год не ставил «двоек» -
Считал, что смысла в этом нет.

И результаты оказались
На удивленье высоки.
Ребятки даже чуть не дрались,
Чтобы ответить у доски.

Ждать благодарность справедливо
От показателей таких.
Но почему-то (вот ведь диво!)
Я вдруг попал в разряд «плохих».

Что в современность, что и в древность –
Такое, видимо, везде…
Ну до чего ж живуча ревность
В педагогическом «гнезде»!

Коллеги многие страдали,
Заметив то, что хорошо:
«Вот мы работаем годами –
И ничего, а он пришёл…».

И недоверье недостойно
Ко мне вдруг стали раздувать:
«По математике вот двойка»,
У кой-кого, а он им «пять»…

И стали мне давать «советы»,
Да я их сразу же пресек:
«Я не пойму, причём здесь это,
Учите лучше – вот и всё…».

И на своём стоял я твёрдо,
Не собираясь уступать:
«Пусть лишний раз мне «плюнут в морду»,
Но дети не должны страдать!».

Их это очень обозлило,
Меня решили бить больней.
Да завуч тут воды подлила
По беспринципности своей.

За свой характер непокорный
На все ближайшие года
Я для неё стал только «чёрный»
И не был «белым» никогда.

И, представляя в чёрном свете,
Всё, что б ни делал я тогда,
Меня на каждом педсовете
Она ругала как всегда.

Да я «чихал» на её милость,
И продолжал преподавать,
Но явная несправедливость
Меня заставила страдать.

Я стал заметно изменяться
(Раз каждый день твердят – «плохой»).
И на уроках стал «срываться»
От безнадёжности такой.

Да, я заслуживал упрёка,
Но и меня пора понять:
Всё, что ни делал, было плохо,
Никак не мог хорошим стать.

Противны были дрязги эти,
Пропал душевный мой покой,
И на меня восстали дети,
И я на всё махнул рукой.

К чему пустые сожаленья?
Сегодня нет пути назад.
Но при своём всегда я мненьи –
Перед детьми я виноват.

Конечно, были исключенья:
Мне кое-кто и так грубил.
Но я готов просить прощенья
У тех, кого я оскорбил…

Да, я сломался как учитель
Под той безжалостной рукой.
И классный я руководитель
Вдруг оказался никакой…

Пробелов оказалась масса,
Но в школе я оставил след:
Из рядового в прошлом класса
Отличный создал кабинет.

Как результат роно проверки –
Он место первое занял
Средь школ района, но поверьте -
О том последним я узнал.

На педсовете мимоходом
Сказала завуч лишь о том,
И перед всем честным народом
Я снова чёрным стал котом.

А всё ж таки меня ценили,
Я правду знал на этот счёт –
Другой работой завалили:
Музей и Ленинский зачёт.

Я не был никогда бездельник,
Но как «поднять» я мог музей,
Когда ни комнаты, ни денег
И ни поддержки от друзей?!

Хватил я горя и печали,
То тут работая, то там.
Меня «в упор» не замечали,
Лишь счёт вели моим грехам.

Я принял новое решенье –
И всяких мыслей задних без
Принёс в партком я заявленье
«Прошу принять в КПСС».

И не испытывал тревогу –
Ведь вот он я – такой как есть…
Но завуч мне тогда дорогу
Сумела перекрыть и здесь.

Я не люблю, когда «играют»
Со мной - я всё же человек.
Её теперь я презираю,
И буду презирать вовек.

Я уходил домой с работы
Уже измотанный вконец.
А дома новые заботы –
Всё так же пьянствовал отец.

Его испортила свобода
(Когда в отставку уходил).
Пока нас не было три года,
Он оставался здесь один.

Давно он с совестью расстался
И не стыдясь совсем людей,
По «белым лебедям»[ Белый лебедь – уличное название проститутки] шатался,
Домой таская «лебедей»…

Когда же мы домой вернулись,
Себе он женщину нашёл,
Его все взоры к ней метнулись.
Для нас так было хорошо.

Знакомство это долго длилось,
Не обошлось и без страстей…
И так судьба распорядилась,
Что я учил её детей.

Ей в жизни трудностей хватало,
Но тем была она горда.
Детей без мужа поднимала
И защищала их всегда.

И эти правила с начала
Так завела – и на все дни:
Детей в обиду не давала,
Какими б ни были они.

Отец мой вёл себя иначе
(Шестой десяток разменяв),
На эту новую «удачу»
Своих родных всех променяв.

Я привыкал вести хозяйство
(Болела бабушка тогда)
И не испытывал зазнайства
От повседневного труда,

И жизни мелкие преграды
С какой-то лёгкостью снимал.
Взрослеть когда-то тоже надо,
Я это чётко понимал.

На третий год моей работы
Неважно шли мои дела.
Ушёл директор наш с работы,
Судьба другого привела.

А тот, с фамилией Короткий,
Хоть самолюбием раним,
Директор стал – ну очень кроткий,
И завуч власть взяла над ним.

Преподавал он физкультуру,
Но стал историю вести.
Я не смирил свою натуру,
И был при нём я «не в чести».

Он мне однажды, помню день я,
(Хоть всё давно уж позади)
Сказал: «Пиши-ка заявленье,
И добровольно уходи».

Я понял с этого мгновенья -
Мне не работать больше тут,
А окажу сопротивленье –
Под «тридцать третью»[ Статья 33 Кодекса законов о труде СССР предусматривала увольнение работника по инициативе администрации] подведут.

И я давленье этой силы
Тогда как должное принял.
Пусть мне потом несладко было –
Но я детей не обвинял.

Они чуть позже повзрослели,
Когда из школы я ушёл,
И после сильно сожалели,
Что сделали нехорошо.

Но раз уж принято решенье –
Его никак не изменить.
Потом мои же прегрешенья
Смогли мне дети извинить.

И я совсем ушёл из школы,
Проведши в ней семь долгих лет…
Оставили судьбы уколы
В моей душе глубокий след.

Хотя прошли большие сроки,
Я вижу иногда во сне:
Срывают дети мне уроки,
Никак не сладить с ними мне…

И вновь лишился я покоя
На трудном жизненном пути.
Познал я, что это такое –
Никак работу не найти.

И день за днём бежало время,
И нет работы – как назло,
Что ж, вынес я и это бремя,
Но было это тяжело.

Такое редко вспоминаешь,
Об этом больно говорить –
Ведь лишний раз не пожелаешь
Врагу такое пережить.

Всем близким за меня обидно
(Особенно сердился брат).
И самому-то тоже стыдно,
Как будто в чём-то виноват.

И наступил период чёрный
Никто на помощь мне не шёл.
Отец имел характер вздорный,
И связей прочных не завёл.

И всё ж пришлось ему крутиться:
Ведь как-никак, родной твой сын…
Но вот куда ни обратится –
Ответ всегда почти один.

Ну не несли вот мне на блюде
Хорошей должности никак.
Помочь-то мне пытались люди,
И я мотался как дурак.

Но каждый раз брала досада
(Как вспоминаю – весь дрожу):
Вот есть работа – мне не надо,
А к этой – я не подхожу.

И оттого – хоть плач, хоть смейся…
Да есть ли он на свете, бог?!
Я так мотался целый месяц,
Пока уж случай не помог.

Я сам почти уже сломался,
Не ведая, куда пойти.
Но как-то раз звонок раздался –
«Вот есть там кафедра в АЛТИ[ АЛТИ – Архангельский Лесотехнический Институт]»...


VII

И я пошёл, дрожа от страха –
А вдруг очередной «облом»?..
Но волновался зря, однако,
Охотно приняли – рабом,

Официально – лаборантом,
Но так как он – не человек,
То кафедре мои таланты
Не требовались и вовек.

Как равный не был принят всеми,
Никто со мною не дружил.
Чудинов Игорь Алексеич[ Чудинов Игорь Алексеевич, доктор философских наук, профессор]
Тогда завкафедрой служил.

На кафедре необходимость
Была вакансию закрыть.
Я это счёл за «божью милость»
И стал безропотно служить.

Я поначалу в кабинете
Литературу разбирал,
На кафедральном же совете
И голоса не подавал.

Работал, как всегда, охотно,
Был делу предан всей душой –
Ведь я теперь не безработный,
Хоть в должности и небольшой.

Но люди все вокруг чужие,
Ведь раньше не был вхож я к ним.
На кафедре философи;и
Я никому не стал своим.

Могло такое долго длиться,
Кто знает, до какого дня…
Но не успел я «раскрутиться»,
Как взяли с должности меня.

Заведующий кабинетом,
В чьём подчинении я был,
Экзамен сдав прошедшим летом,
В аспирантуру поступил.

Вакантным место его стало,
И за него пошла борьба.
Я сам довольствовался малым
И думал – вот моя судьба.

Потом я слышал, что хотели
На это место взять меня.
И возражений не имели,
И только дожидались дня.

Но ускользнула та возможность,
Не состоялся вариант.
Занять мечтала эту должность
Товарищ старший лаборант.

От кафедры – Смирнова Ольга
Владимировна, и она
Усилий приложила столько,
Чтоб претендентом стать – одна.

Из всех возможных кандидатов
Она отобрана была,
И вот – с определённой даты –
Возглавить кабинет смогла.

Чудинов к ней был расположен,
И отпускать не пожелал.
Она уйти сумела всё же,
А чтоб не спорил кафедрал[ Кафедрал – разговорное название заведующего кафедрой],

Меня пойти уговорила
На место прежнее своё,
(Тогда со мной она схитрила)
В итоге – я вместо неё.

И я опять старался шибко,
Заданию любому рад,
Скакал от пишущей машинки
До телефона – и назад.

Болел за дело всей душою
(Не все работать так могли).
А в институте только двое
Меня за равного сочли.

Один – с фамилией Антонов[ Антонов Николай Михайлович – ассистент кафедры истории КПСС]
Частенько просто подходил,
Спокойным дружелюбным тоном
К какой-то теме подводил.

Мы регулярно с ним встречались,
Он был хороший человек,
Всегда приветливо общались.
Его запомню я вовек.

Другой – Максимов Анатолий,
Преподаватель-ассистент,
Меня своей заметил волей
Средь институтских серых стен,

Решил вовлечь меня в науку
И целиком преобразить.
В поэме этой, вот же штука –
Мне как его изобразить?..

Приехал он из Подмосковья
На северные рубежи.
Имея крепкое здоровье,
Когда-то в армии служил,

Решил в Архангельске остаться,
Женился и завёл семью,
И так, нетрудно догадаться,
Определил судьбу свою.

Окончил он аспирантуру,
Преподавать пошёл потом.
Имел спокойную натуру,
И стал АЛТИ ему как дом.

А в институте поручений
Кто ему только не давал…
Но от подобных огорчений
Максимов не переживал.

Над ним сгущавшиеся тучи
Одной улыбкой разгонял,
И к конференциям научным
Стал брать в соавторы меня.

От многих тем неинтересных
Я уходил – как только мог…
Но публикаций пять совместных
Издали мы в короткий срок.

Я стал поменьше волноваться
На этот счёт, ну а затем
Я стал отдельно издаваться
По темам избранных проблем.

Но жизнь, однако, то и дело
Ломала распорядок мой.
Всё чаще бабушка болела,
А я не мог уйти домой

Немного раньше, волей бога
Торчал на кафедре как пень,
Поскольку для меня был строго
Нормирован рабочий день.

Рабочим днём была суббота,
И до пятнадцати ноль-ноль.
Какая в этот день работа?.. –
Сплошная головная боль!

Но наш завкафедрой Чудинов,
Не знавший отдыха ни дня,
Счёл для себя необходимым
Проконтролировать меня.

В субботу каждую он долго
Меня работой напрягал,
Хотя свою Смирнову Ольгу
Всегда с работы отпускал.

Теперь же каждую субботу
Весь день на кафедре сидел –
То находил себе работу,
То без нужды в окно глядел,

Потом вставал неторопливо,
Раскланивался, уходил…
Он думал, это справедливо,
В контроле пользу находил.

Сейчас об этом мне противно
И вспоминать, и говорить.
Но в те года я был активный,
Хотелось пользу приносить.

Завёл для дела ежегодник,
Где был заполнен каждый лист.
Я лектор стал международник,
И заодно – пропагандист.

Меня нечасто поощряли,
Хотя случалось иногда.
По большей части все молчали,
Завидовали – это да.

И был я членом профсоюза –
В порядке, в общем-то, вещей.
И быть досталось мне в обузу
Профоргом кафедры своей.

И от общественных же кафедр
Меня включили в профбюро.
Работать было там не в кайфе,
И ухо я держал востро;.

Любой не слишком-то старался
На профсоюзных должностях.
Кто мог – с них сразу убирался,
Другой себя вёл как в гостях.

Но профсоюзную работу
Был кто-то должен выполнять.
И стал я вдруг как этот «кто-то»,
И стали все меня гонять,

Чтоб за работу отчитаться
И что-то с этого иметь.
А с этой должностью расстаться
Дано не каждому суметь.

Но я сумел, одну проблему
Благополучно разрешил.
А вскоре новую дилемму
Мне выдвинула наша жизнь.

На кафедре одной соседней[ Кафедра научного социализма, позднее - политологии]
Профессор Шахов[ Шахов Николай Павлович, профессор] был такой.
При каждой нашей с ним беседе
Бывал нарушен мой покой.

На шутки он не обижался,
Смеялся весело в ответ.
Со мною запросто держался,
Давая дельный мне совет.

И вот вакансия открылась
На этой кафедре его –
Там должность вдруг освободилась
Для ассистента одного.

И Шахов мне сказал втихую:
«Ко мне на кафедру иди.
Я за тебя проголосую,
Есть перспектива впереди».

Не разводя пустые толки,
Подумал я тогда – «ну что ж…».
Но члены кафедры как волки
В меня вцепились – «не пойдешь»…

Понадавали обещаний –
«В преподаватели возьмём»,
И сдался я от их рычаний,
И вышел с Шаховым «облом».

И в ожиданьи рот разинув,
Я стал работать за двоих.
Но сделал резкий «финт» Чудинов,
И я остался «при своих»…

Когда вакансия открылась
Преподавателя у нас –
На ней Смирнова очутилась,
Её же сам Чудинов «пас»…

Ну кто посмел бы с ним «бодаться»?!.
Опять чужое торжество…
Решил я с кафедры «податься» -
И в методисты – на ПО[ ПО – подготовительное отделение].

Но я и там трудился честно,
Чужих овечек мирно пас.
Да только в жизни, как известно,
Немного радости у нас.

Была моя работа мирной,
И звёзд я с неба не хватал.
Наш институт семейной фирмой
Я по наивности считал.

Но быть наивным мне доколе?!.
Или должна прийти гроза?!.
И вот однажды божьей волей
Какой-то голос мне сказал:

«Услышь же ты, имея уши,
(Но говорить о том не смей)
Наш институт – сплошной гадюшник,
Большой клубок шипящих змей».

И стал мой путь довольно труден,
И появилось много дел.
Там редко попадались люди,
С кем я общаться бы хотел.

Но есть же чудеса на свете! –
Осенним днём, от скуки взвыв,
Я познакомился в буфете
В обеденный наш перерыв

С одним хорошим человеком
(Так видно было суждено).
Таких людей всегда от века
В нормальном обществе полно.

Иван Васильевич он звался[ Мильченко Иван Васильевич, учебный мастер, затем преподаватель],
Как звали грозного царя[ Имеется в виду царь Иван IV Грозный  ],
Он так приятно улыбался,
И, лишних слов не говоря,

Мы стали не спеша сближаться,
А после стали и дружить.
Он тоже мог бы обижаться
На непростую нашу жизнь –

Был обойдён несправедливо
В распределении наград,
Но вёл себя всегда красиво,
Что он имел – тому был рад.

Как я – такой же одинокий,
И бедам не было конца.
Со мной он добрый был и строгий,
Я даже знал его отца.

Мы с ним надолго подружились,
И до сегодняшнего дня,
Хоть мы по жизни разлучились,
Он держит в памяти меня.

А дни бежали вереницей
И таяли, как дым костра.
И умерла тётя Аниса[ 22 июля 1988 года],
Что бабушке была сестра.

В словах как выразить потерю
Любимой женщины родной?!..
Я до сих пор ещё не верю,
Что больше нет её со мной.

Она меня с рожденья знала,
А я узнал её с трёх лет.
Тётя Аниса испытала
Немало трудностей и бед.

Она любила и страдала
В свои прошедшие года.
Семьи вот только не создала,
И к нам прибилась навсегда,

Но не переживала шибко
И продолжала скромно жить,
Своей приветливой улыбкой
Могла к себе расположить.

О ней отдельную поэму
Я сочинил и написал[ См. стихотворение «Кулачка»],
А здесь закроем эту тему –
Её душа на небесах…


VIII

Я предыдущую страницу
На грустной ноте завершил.
Ведь стала смерть тёти Анисы
Как камень для моей души,

Предупреждением серьёзным,
И прозвучало как звонок,
Что детство – рано или поздно –
Окончится в какой-то срок,

И ты один пойдёшь по жизни,
Никто на помощь не придёт,
Когда вдруг взвоешь в укоризне,
Изнемогая от забот.

Но я тогда ещё не понял,
Что жизнь меняется моя.
Ведь с бабушкой нас было двое,
А это как-никак семья.

Моя работа продолжалась,
Порядком прежним шли дела.
С болезнью бабушка сражалась,
Возле меня всегда была.

А я, всё так же неуёмный,
Летал в кругу своих забот.
В одних комиссиях приёмных
Уже работал третий год.

Но всё же смерть тёти Анисы
Не всё сдвигала «на потом»,
Решил я в чём-то измениться,
За деревенский взяться дом.

Отец мой дому стал наследник,
Но сам был этому не рад.
В любых делах он был последний,
Любил готовый результат.

А чтобы дому сохраниться –
Немало требовалось дел.
Для памяти тёти Анисы
Я уберечь его хотел.

Я за ремонт готов был взяться
Уже на следующий год,
И думать стал – за что же взяться?
С чего начать мне свой поход?

Сменить обшивку дома малость?
Вскопать по грядкам огород?
Но ничего не состоялось –
Случился в жизни поворот.

Пришёл ответ из министерства[ Имеется в виду министерство высшего образования]:
«В аспирантуру поступай».
Мне «целевое» дали место,
Как говорится, не зевай,

Забудь про планы, сантименты
И для поездки в Ленинград
Готовь скорее документы,
А, значит, нет пути назад:

Забудь деревню, дом, разлуку,
Свой вектор жизни измени,
Теперь твой путь лежит в науку…
Тётя Аниса, извини…

Раз в жизни шанс такой даётся
Провинциальным чужакам.
Чем неудача обернётся –
Известно даже дуракам.

Я сделал всё, что было нужно,
И в Ленинграде в октябре[ 1989 года]
Сдавал экзамены натужно,
Не появлялся во дворе,

И на короткую прогулку
Не вылезал из-за стола,
Купить лишь в магазине булку
Порою жизнь меня гнала.

Я принят был в аспирантуру
На философский факультет[ Ленинградского Государственного Университета],
Пришлось менять свою натуру
Для всех последующих лет.

Везенье, что ни говорите,
Приходит редко – но навек.
Научный мой руководитель
Был превосходный человек.

Василь Филиппович Сержантов,
Профессор, доктор и т.д.[ Сержантов Василий Филиппович, профессор, доктор философских наук]
Он редким обладал талантом –
Готовностью помочь в беде.

Нас познакомили случайно,
Когда – не помню, позабыл.
С тех пор ему, хотя и тайно,
Я вечно благодарен был,

Всегда внимал его советам,
Над диссертацией трудясь,
Работал осенью и летом,
Усердно, но не торопясь.

И тем же уходящим летом[ 1989—го года]
(Не помню вот — с какого дня)
Заведующим кабинетом[ Кабинетом гуманитарных наук Архангельского лесотехнического института]
Начальство сделало меня.

Была мне кафедра знакома[ Кафедра истории и политологии],
Что содержала кабинет.
Я чувствовал себя как дома,
И в этой должности семь лет

Провел, без дела не скучая
Меня «грузили» как могли,
Чуть что — мгновенно замечали…
И так мгновенно мчались дни.

Я ездил в Ленинград нечасто,
От силы раза два в году,
Свои проблемы видел ясно,
И в наступившем же году[ 1990-ом]

Я по весне один экзамен
В аспирантуре сдать успел,
И допоздна в читальном зале
Над диссертацией корпел.

Был девяностый год удачен
В каком-то смысле для меня.
Я по работе все задачи
Решал буквально за полдня.

Я жаловаться не охотник –
Но ведь для кафедры тогда
Я был как столяр, слесарь, плотник
На очень многие года.

Чуть что – меня скорее звали –
«Ну как же, нет у нас мужчин…».
По должности же не давали
Работать часто без причин.

И семинары – подработкой –
Я очень часто проводил.
Работал, как всегда, с охоткой
И в кабинете всё один.

Но жизнь опять вперёд помчалась,
И не под громкое «ура»…
В больнице бабушка скончалась –
В конце июля в семь утра[ 31 июля 1990 года]…

Я стал с тех пор сильнее вдвое…
Но бабушки простыл и след…
И нет душе моей покоя
Уже почти что тридцать лет.

Я до сих пор не знаю средства,
Что душу вылечить могло б…
С ней моя молодость и детство
Легли в один и тот же гроб.

В житейской нашей круговерти
Я как-то время отыскал –
О жизни бабушки (и смерти)
Поэму тоже написал[ См. поэму «Бабушка»].

Не поклонялся я иконам,
Опоры не искал в родне.
Жестоким жизненным законам
Пришлось тогда учиться мне.

Страна неслась как птица-тройка
Вперёд – в грядущие года.
И завершалась перестройка,
И жизнь менялась – навсегда.


IX

И вот прошло чуть больше года –
СССР, КПСС
Исчезли, и пришли «свобода»,
«Демократический процесс».

И вся советская система
Погибла через пару лет.
Другая появилась тема –
«Российский суверенитет».

Лихие наступили годы…
У многих свет померк в очах…
Господство иноземной моды
Царило даже в мелочах.

Народ желал капитализма
И броских «прелестей» его.
Устали, мол, от большевизма,
Который не дал ничего,

Теперь же заживём по-царски,
Все вдруг очутимся в раю.
Поверили мы в эти сказки
И выбрали судьбу свою…

Планировали жизнь по срокам,
Случилось же наоборот –
Капитализм нам «вышел боком»
И застонал тогда народ.

Иные даже заорали,
От новой жизни озверев.
Совсем забыли о морали.
Страна же превратилась в хлев,

Где большинство людей – как свиньи –
По целым дням, до темноты
Носились в поисках ботвиньи[ Ботвинья – овощная похлёбка; любимое блюдо свиней],
А после гадили в кусты.

Одни пытались просто спиться,
Другие – те, что поумней,
Сбежать решили за границу
И там прожить остаток дней.

Людей налогами «прижало»
Жульё, пришедшее во власть.
Крестьянство в город побежало,
Чтобы совсем уж не пропасть.

Не обрабатывались грядки,
Уменьшились стада коров…
Пришли бандитские порядки,
И возросло число воров.

Как растревоженные утки,
Сорвалась с места молодежь:
Девчонки – прямо в проститутки,
Мальчишки – в банды, на грабёж…

Об этом времени довольно
Рассказано и без меня.
Писать про это очень больно –
А что могу я поменять?

И не с моим простым умишком
В чужой соваться водоём.
И так уж я увлёкся слишком
В повествовании моём…

При новой власти я, по сути,
Остался тем же, что всегда.
Работал также в институте,
Аспирантуру в те года

Не бросил, хоть и тяжелее
Мне стало жить и выживать.
Но становился в чём-то злее,
Добро же стало убывать.

В моей душе - тому причины
Имелись веские тогда -
Мне приходилось стать мужчиной
В такие страшные года…

Каким я глупым был мальчишкой,
Что государству доверял! –
«Сгорели» вклады на сберкнижках,
Всё, что имел, я потерял.

И стал я жить почти как нищий,
Не обзавёлся лишь сумой.
А от отца несло винищем,
Когда являлся он домой.

Он стал хозяином в квартире,
Её оформив на себя.
Мне приходилось жить с ним в мире,
Его терпел я – не любя.

Отец вводил свои порядки
И притащил домой кота,
Что подобрал на дачной грядке.
Пошла тут «музыка не та»…

Тот кот был дикою зверушкой,
В квартире гадил, верещал.
Но для отца он стал игрушкой,
И потому он всё прощал.

Меня же выгнать из квартиры
Грозился чуть не каждый день.
Пришёл конец меж нами миру,
Не стало жизни мне нигде.

Мне на работе дел хватало
(При перерыве в полчаса).
Я приходил домой усталый
И диссертацию писал.

Так каждый день, не зная меры,
«Выкладывался» я вконец.
А дома – та же «свиноферма»
И полупьяный «царь-отец»…

Вот так я жил, не веря в чудо,
Однообразно шли года.
Как вдруг, почти из ниоткуда,
Свалилась новая «беда».

Ко мне пришёл профессор Шахов
(Хороший в общем-то мужик),
И «оглушил» со всего маху -
Мол, хватит бесполезно жить,

Ты, в общем-то, неглупый малый,
Немало «намотал на ус»,
Бери свои материалы
И разрабатывай спецкурс.

Пропел мне эти дифирамбы
И даже помощь оказал –
Сам разрабатывал программу,
Студентов для меня набрал.

Сначала я сопротивлялся,
Не верил ни в какой успех.
Потом «с душой» за дело взялся –
И стало хорошо для всех.

Я в том году[ 1993-м году] аспирантуру
Окончил в отведённый срок.
Работал дальше без «халтуры»
И лучше выдумать не мог.

Я так провёл ещё три года
В постылой должности своей.
Но всё-таки ко мне свобода
Пришла в один из летних дней[ В июне 1996 года].

Уж так судьба распорядилась
(А может бог – ему видней) –
Тут должность вдруг освободилась
На прежней кафедре моей.

Мне будто ангел улыбнулся,
И я не упустил момент –
На эту кафедру вернулся
И стал теперь я – ассистент.

Сказал завкафедрой – «Ты можешь»,
И стал я лекции читать,
Сказав себе «не я – так кто же?!»,
Задумал жизнь свою менять.

И, проявив характер твёрдо,
Я «защититься» всё же смог[ В июне 1997 года].
Вступил в науку нашу гордо,
Преодолев её порог.

Все силы бросил я на это,
Все средства, что имел тогда.
Но не отметились расцветом
Мои дальнейшие года.

Меня с триумфом не встречали
Ни институт, ни мой отец.
Настали новые печали
(Хоть я лавровый ждал венец).

Ни брат мой младший, ни мамаша
Не радовались за меня.
Чужой квартира стала наша.
Отец же дожидался дня,

Чтобы изгнать меня навечно
И привести свою жену.
Он вёл себя бесчеловечно
(Потом его я прокляну).

Формально мы пришли с ним к миру.
По соглашению сторон
Покинул я свою квартиру
И жить ушёл в другой район[ В сентябре 1997 года].

Потом мы год ещё общались,
Случалось вещи забирать,
А после больше не встречались –
Его не стал я признавать.

И вместо праздника победы,
Которого я ожидал,
Ко мне пришли иные беды –
Нужду и бедность испытал.

Почти что год отец мне снился,
Мы в этих снах ругались с ним.
Потом душой я излечился,
Воленьем божиим храним…


X

И стал я жить в своей «однушке»[ Однокомнатной квартире]
В чужом районе – за рекой.
Войны с отцом умолкли пушки,
Душе моей пришёл покой.

В своей квартире я хозяин,
Что в ней – то навсегда моё.
Есть в жизни городских окраин
Очарование своё.

Я там провёл четыре года,
Узнать немало довелось.
А в институт через весь город
Всё время ездить мне пришлось.

Я не роптал на свою долю,
Шагал по жизни прямиком,
И встретил Тиранова Толю,
Он был моим учеником[ В средней школе №11 г. Архангельска].

С тех пор прошло уж лет немало,
Но жизненный закон таков –
Меня немного узнавало
Из прежних тех учеников.

Но исключением из правил
Стал Толя Тиранов, и вот –
Мне много радости доставил
Его нечаянный приход.

Я был учителем для Толи –
Оценки ставил, не ругал.
Теперь он, в благодарность, что ли,
Мне очень часто помогал.

Он не держал себя надменно
И в гости звал по выходным.
Мы так сближались постепенно,
В его семье я стал родным.

И пусть теперь я в Подмосковье,
И путь мой жизненный непрост –
За Толиной семьи здоровье
Я часто возглашаю тост.

Я был два года в ассистентах,
Потом повысили меня.
Я ждал счастливого момента,
Судьбу напрасно не кляня.

Я сам себе был надзиратель,
События не торопил –
И старший стал преподаватель[ В 1988-м году],
Но чувство радости смирил.

Событие я это дома
Не отмечал – причины нет.
Теперь до нового подъема
Трудиться надо пару лет.

Поднакопил я снова силы,
Стал выполнять, что надлежит.
И часто ездил на могилы,
Где бабушка моя лежит

И рядом с ней – тётя Аниса.
Они уснули навсегда,
Но мне всё продолжали сниться
(Хотя не часто, иногда).

Туда я ездил в дождь и в слякоть,
С апреля и до сентября,
Чтоб откровенно там поплакать
О тех, кого я потерял.

А на работе я досрочно
Доцента должность получил[ В мае 2000-го года] -
На ней я закрепился прочно,
Учился сам, других учил.

Да, справедливость есть на свете,
Я очень этому был рад.
Потом мне ректор на совете[ Заседании Учёного Совета ]
Вручил доцентский аттестат[ В феврале 2001-го года].

Я ждал, что поздно или рано
Смогу повысить статус свой -
Стал помогать в делах декану,
Ушёл в работу «с головой».

Я очень творчески трудился,
Дальнейший взлёт меня манил.
Но весь мой труд не пригодился –
Декан меня не оценил.

Доцентом я бы оставался
До самой пенсии своей.
Я перспективой задавался –
Побольше завести друзей.

На кафедре я был не лишний,
Могла возникнуть и семья.
Но в жизнь мою – коварно, хищно –
Вмешалась матушка моя.

С моим отцом она рассталась,
Официально развелась[ В 1972-м году],
Но злость былая в ней осталась,
И даже больше развилась.

Она себя не осудила,
Что с батюшкой не ужилась.
Ещё раз замуж выходила,
Но неудачно – развелась.

Контакты с ней возобновились,
Когда я кончил институт.
Но мысли прежние в ней бились,
Чтоб показать себя и тут.

Она всё время проклинала
Отца и бабушку мою –
Мол, из-за них всю жизнь сломала
И не смогла создать семью.

Глухая злоба в ней бурлила,
И часто злилась моя мать.
Мне тяжело всё это было
И слушать, и воспринимать.

Я ждал, что мать моя уймётся,
Сумеет стихнуть и остыть,
К нормальной жизни возвернётся,
Обиды сможет позабыть.

Но отвергала мать такое
Для всех нормальное житье,
Я для неё стал полем боя
Со всей отцовскою роднёй.

Но я решил, что сам не буду
В её участвовать войне,
Она воюет пусть покуда,
А я останусь в стороне.

Но мать моя не унималась
В ожесточении своём,
И всё «задеть» меня пыталась,
Лишь оставались мы вдвоём.

С ожесточением сражалась
Со всеми, кто мне дорог был.
И так весь отпуск продолжалось,
Пока у матери я жил.

Когда же я с отцом расстался,
Стал жить отдельно от него,
Контакт мой с матерью остался,
Не поменялось ничего.

А мать моя на жизнь всё злилась,
Эмоций не могла сдержать,
И как-то мысль у ней родилась –
Чтоб мне в Москву переезжать,

Архангельск свой забыть навечно,
Порвать с отцовскою роднёй…
Такой вот план бесчеловечный
В мозгу родился у неё.

Я дал согласие не сразу,
Нельзя же так – на «раз, два, три»…
Но всё же мать моя, зараза,
Меня смогла уговорить.

Я от дискуссий уклонялся,
Ну а с другой же стороны –
С отцом встречаться я боялся,
Чтоб новой не начать войны.

Меня валила с ног усталость,
Не утихала боль утрат.
А мать моя не унималась,
Ей «подпевал» мой младший брат:

Мол, «уезжаю я в Канаду
И там останусь навсегда.
Тебе же с матерью быть надо
На все ближайшие года.

Сперва по временной прописке
В её квартире поживёшь,
Людей найдёшь – по духу близких,
Своё жильё приобретёшь».

Я брату с матерью поверил,
И в те нелёгкие года
Перед отцом захлопнуть двери
Решил я раз и навсегда.

Ведь после бабушкиной смерти
Мне стало нечего терять.
В сплошной житейской круговерти
Кому бы мог я доверять?!

Но брат раздумал жить в Канаде,
Он был по жизни трусоват.
Пришёл конец его браваде,
Умокли громкие слова.

Тогда он крепко постарался –
В Москве квартиру приобрёл.
Но жить у матери остался,
Он жил и прежде у неё.

Ну вроде бы – другое дело,
Истории конец иной.
Но мать меня «сорвать» хотела
С Архангельска любой ценой.

Её совсем не волновало –
А как я буду жить в Москве?!
И лишь сильней стараться стала
Ускорить близкий мой приезд.

Но братец мой решил оставить
Квартиру матери себе,
Ну а меня оттуда «сплавить»,
Но потихоньку, не в борьбе.

Мой младший брат был с детства жаден
(Уж мне-то этого не знать),
Всегда своей корысти ради
Готов любого был продать.

А так как мать уже решила,
Что мне в Архангельске не жить,
То с новостями не спешила,
Чтобы всю правду мне открыть.

Узнав, что брат мой остаётся,
Я передумал бы тогда.
Нечасто шанс такой даётся
Мужчине в зрелые года.

Мать с братом небогато жили,
Но свой «продавливали» план.
И мне однажды предложили
Не самый лучший вариант –

Купить квартиру в Подмосковье
И взять для этого кредит.
Мол, свежий воздух для здоровья
Тебе никак не повредит.

Я этот план отверг «с порога»,
Его последствия «просёк»,
Не слишком рвался сам в дорогу,
Дела пустил «на самотёк».

Но мать моя не отступала,
Не думала идти назад,
И всё же реализовала
Тот неудачный вариант,

Но не сказала мне про это,
Молчал и братец мой, хитрец.
Прошла весна, настало лето, –
И я решился наконец:

Уволился из института,
Квартиру быстренько продал,
Но грустно стало почему-то,
Когда отъезда час настал.

Помочь с отъездом брат приехал,
И лишь тогда мне всё сказал.
Обман родного человека
Я тяжело переживал

И стал держаться осторожно,
Стал брату меньше доверять.
Да только стало невозможно
Назад по жизни отыграть.

Я покидал родимый город –
Был жаркий августовский день[ 21 августа 2001 года].
На с братом вёз московский «скорый»,
И шевелиться было лень.

Мы с братом у окна сидели
В купе, где ехали вдвоём
И от жары слегка балдели,
И каждый думал о своём…


XI

И вот я ехал в неизвестность
На все дальнейшие года,
И окружающая местность
Со мной прощалась навсегда.

Остались позади причалы
И городские пейзажи.
Аллеи, улицы, вокзалы
Исчезли словно миражи.

… И вот в Москве я очутился,
В квартире матери родной.
Но только меньше суток длился
Мой долгожданный выходной.

Не заиграла громко лира,
Чтобы отметить мой приезд.
И ни торжественного пира,
Ни бурной радости окрест

Реально не было на деле,
Настала новая пора:
Одни претензии летели
В мой адрес с самого утра –

«Лентяй… С постели поднимайся…
По дому будешь помогать…
Ты здесь чужой, не забывайся…
Ты должен деньги нам отдать…».

И в два каких-то института
Меня устроили тогда.
И эта грустная минута
Мне растянулась на года.

Помочь никто не торопился
В решении моих проблем.
А брат немедленно женился
И обо мне забыл совсем.

И в материнской той квартире
Я восемь месяцев прожил.
Но кругозор не стал мой шире,
Ведь я здесь стал теперь чужим,

Зависим был материально,
Частями возвращал долги,
Подавлен территориально –
Родные стали мне враги

На все дальнейшей жизни годы,
Но я характером был твёрд,
Свою духовную свободу
Я сохранил – и этим горд.

Я не давал плевать мне в душу,
Хоть полагали мать и брат,
Что я однажды всё же струшу,
Признаюсь, будто виноват

Во всех грехах, что мне вменялись,
И их наступит торжество.
Мои же взгляды не менялись,
И стал я твёрже от того,

Что легче жить не становилось
И не с кем было мне дружить.
Но чудо всё-таки случилось –
В своей квартире стал я жить,

И наконец пришла свобода,
Мои прочистились мозги.
Когда прошло четыре года –
Вернул я матери долги,

И сердце радостно забилось,
Пришла уверенность в себе.
Трудиться много приходилось,
И проходили дни в борьбе

За право жить других не хуже
И, не жалея ни о чём,
Мать с братом больше я не слушал
И им не плакался в плечо.

На них я крепко рассердился…
В обидах проходили дни…
Три раза с ними я мирился
Но всё напрасно – ведь они

Меня по-прежнему считали
Во всём виновным, а себя
Взаимно быстро оправдали.
Зачем общаться не любя?..

И в подмосковной Балашихе
В квартире, что мне брат купил
Я вёл свой образ жизни тихий,
Но никого здесь не любил.

Тут были люди неплохие,
Они встречаются везде.
Но в наши времена лихие
Вся жизнь идёт в сплошном труде,

Нет места ласковой беседе,
Рассказам о своей родне…
Так жили и мои соседи –
В заботах о грядущем дне.

Я с ними даже не общался
(Иных не видел бы вовек).
Но как-то раз мне повстречался
Один хороший человек.

Он звался Николай Петрович
(А по фамилии Долгов).
Пришёл ко мне, нахмурив брови,
И заявил «без дураков»,

Что не бывает отношений
Между закрытыми дверьми,
И после принятых решений
Мы стали близкими людьми.

Соседей мы не выбираем,
Как и родителей себе.
Да, жизнь не кажется нам раем,
Но мы покорствуем судьбе.

Его жена звалась Галиной[ Долгова Галина Константиновна],
Характер у неё – держись.
И никогда «люли-малиной»
Им не казалась эта жизнь,

Один лишь мрак на горизонте
В сплошной житейской кутерьме…
Его отец погиб на фронте,
И побывала мать в тюрьме,

Он сам не избежал детдома,
Но не озлобился в душе,
Охотно помогал знакомым,
Просившим помощи уже.

Мы часто стали с ним встречаться.
Он никогда не забывал
Со мной по праздникам общаться,
И я в гостях у них бывал.

И встречи эти ярки
Внутри простых квартирных стен.
Я часто им дарил подарки,
Но ничего не ждал взамен.

Однако Николай Петрович
И мне во многом помогал.
Я помню как, нахмурив брови,
Он на жену свою ворчал,

Её капризы проклиная,
Но после стопки коньяка
Вдруг оживлялся, вспоминая,
Свои «прошедшие века»,

Туркмению, где прожил годы
И призван был в Балтийский флот,
И обретенную свободу
После испытанных невзгод.

И упоительной беседе
Казалось, не было конца….
Мы, как хорошие соседи,
«Пересекались» у крыльца,

И вместе мусор выносили,
И посещали магазин.
И за великую Россию
Бокал был поднят не один.

Желали также «здраву быти»
Друг другу, в верности клялись,
Но после нескольких событий
Поссорились – и разошлись…

Теперь я редко их встречаю
И не здороваюсь уже.
Но дни былые вспоминаю
С тоской щемящею в душе.

А я работал в институтах,
Одновременно в четырёх,
Мелькали дни, часы, минуты…
А я здоровье не берёг,

Всё утвердить себя пытался,
Чтоб стать своим, а не чужим,
Но вновь не понят оказался –
В Москве совсем другая жизнь.

Студент московский – это что-то,
Ты для него – не человек.
Пусть я теперь ушёл с работы,
Но только не забыть вовек

Студенческую грубость, хамство,
Разнузданность и дерзкий взгляд,
Навязанное панибратство
И доминанту – виноват

Всегда во всём преподаватель,
Студент же завсегда король:
Он за учёбу деньги платит,
Его обязанностей - ноль.

Пришлось пройти мне через это,
И в одиночку устоять.
Случалось, получал советы:
«Вот этим – «два», а этим – «пять»»,

Случалось, было даже жарко,
Ты на уроке – как в бою…
Но проявлял тогда я ярко
Самостоятельность свою.

Не рвался я стоять у трона,
Не доносил я на коллег.
Остался «белою вороной»,
Как каждый честный человек.

В одном московском институте[ Институт экономики и предпринимательства (ИНЭП)]
Тогда я в штате состоял.
И места не было минуте
Порадоваться за себя.

Я не испытывал влечений
К делам родной страны моей,
Разнообразных поручений
Хватало мне на много дней.

Мне доставалось всё, что можно
И что нельзя – я новичок.
А выполнять так было сложно,
И я ходил как дурачок.

Меня начальство «разводило»,
Ругалось, будто я злодей.
И всё же помощь приходила
От неожиданных людей.

Один из них – Сергей Торжевский,
Со мной в ИНЭПе он служил[ В должности системного администратора отдела информационных технологий].
Любимый коллективом женским,
Холостяком, однако, жил.

Не проявлял в работе лени,
А для студентов был – «гроза».
В делах компьютерных – он гений,
В других вопросах – как сказать…

Вначале стали мы встречаться
Лишь по работе в основном,
Но доводилось нам общаться
В буфете за одним столом,

И совпадали наши взгляды
На ряд общественных проблем,
Мы в разговорах были рады
Поднять немало важных тем…

И я укладывался в сроки,
Судьбу особо не кляня.
Но снова ждал удар жестокий
Тогда наивного меня.

Ведь очень многие вопросы
Решала ректор[ Ректор ИНЭП – Соколова Юлия Андреевна] сгоряча,
И отовсюду шли доносы
(За них никто не отвечал).

Любая мелочь привлекалась
Как достоверный компромат.
А ректор просто развлекалась –
Пред ней был каждый виноват.

Преподаватели бежали
В другие вузы, кто куда.
Кто оставался – те дрожали,
Что завтра к ним придёт беда.

Вначале я не знал об этом,
Пришедши в это институт.
Мне не помог никто советом,
Как без проблем остаться тут.

Меня цветами не встречали,
Когда пришёл я в первый раз.
У каждого свои печали,
И никому ты не указ.

А ректор давит ежедневно
Жестокой волею своей:
Клеймит сурово, грубо, гневно,
Задеть стараясь побольней.

И в атмосфере этой душной
Непросто было выживать.
А я – наивный, простодушный –
Надеялся завоевать

У руководства уваженье,
Своих трудов оставить след,
И, не изведав пораженья,
Остаться здесь на много лет.

Чтобы добиться результата,
Я сделал многое тогда
Конечно, без поддержки брата,
Конечно же, не без труда.

Я игнорировал наветы
И не держал «по ветру» нос.
Но как-то днём весенним светлым[ В мае 2005 года]
И на меня пришёл донос…

Не стала ректор разбираться,
Что правда здесь, а что и нет.
А толку было «упираться?!»
Я не оставил здесь свой след…

Итак, через четыре года
Пришлось с ИНЭПа уходить[ Летом 2005 года] -
От гнёта прежнего свобода,
Но вот на что я буду жить?!..


XII

Итак, в ИНЭП мне путь заказан
Отныне раз и навсегда.
Пришлось искать работу сразу,
И это стоило труда.

Я обзвонил немало вузов,
Свои услуги предлагал.
И этот поиск тяжким грузом
Давил меня и напрягал.

Но я боролся, не сдавался,
Немало исходил дорог.
Возможно, где-то бы сломался,
Да только случай уберёг.

Ко мне племянница Марина[ Дочь троюродной сестры Екатерины]
«Свалилась» с северных краёв[ Из родного Архангельска],
Путь непростой, хотя не длинный
Был в биографии её.

Простая сельская девчонка
Москву решила покорить,
А деревенскую сторонку
Навек забросить-позабыть.

Её мамаша, Катерина,
Была с ней «на одной волне».
И вот приехала Марина
Без приглашения ко мне.

В речах, в поступках – как в угаре,
Как будто бы сошла с ума…
Её в Москве какой-то парень
«По переписке» замуж звал.

Я сам не верил в эти сказки,
Но где же глупости предел?!..
Её я принял, но с опаской,
И больше месяца терпел.

А брак её не состоялся,
От этой «северной жены»
Мгновенно парень отказался…
От планов глупых и смешных

Пришлось Марине отказаться
И, позабыв свою любовь,
Одной в Архангельск возвращаться
И там устраиваться вновь…

А при Марине я держался.
Пришлось показывать пример,
Что как пружина надо сжаться,
Противодействуя судьбе,

Не думая о жизни личной
И времени не тратя зря.
И в институт один столичный[ Институт Бизнеса и Права (ИБП), (м) - Москва]
Попал к началу сентября.

Я параллельно в нём работал,
Но с перерывом небольшим.
Не доставлял он мне заботы
И я почти сдружился с ним.

Меня здесь очень уважали,
И я к ним сразу побежал,
И сразу же меня призвали –
Теперь завкафедрой[ Заведующий кафедрой социально-гуманитарных дисциплин] я стал.

Остались и другие вузы,
Где смог себя я утвердить.
И с ними крепкие союзы
Я постарался укрепить.

Но в основном – ИБП(м)е –,
Который стал мне как родной,
Я оказался сразу «в теме» –
И в будний день, и в выходной.

Меня работой загружали,
Но я не жаловался, нет,
И в должности меня держали
Почти что целых десять лет.

Всегда охотно привечали
И в полдень, и в вечерний час.
И заходить на чашку чая
Деканы звали много раз.

Андрей Владимирович Зыбкин[ Проректор по учебной работе, потом декан факультета рекламы, маркетинга и управления]
Всегда умел меня понять,
Своей приветливой улыбкой
Мог настроение поднять.

А из учебного отдела
Часами я не вылезал.
Всегда работа там кипела,
И был народа полный зал.

Решались сложные вопросы
Союзом воли и ума.
И ректор[ Абгарян Эдвард Арамович] никогда доносы
Ни от кого не принимал.

Ещё Альберта Комарова[ Комаров Альберт Алексеевич, начальник охраны]
(Что смог мне в душу заглянуть) –
Добросердечного, простого
Я здесь хочу упомянуть.

Он жил в Архангельске когда-то,
Оттуда в армию ушёл.
Однако после «аты-баты»
Жильё в Москве себе нашёл

И на молоденькой женился,
Но по взаимной же любви.
А сам ничуть не изменился
И жил с волнением в крови -

К чужой беде неравнодушен,
Он часто людям помогал.
Умел понять чужую душу,
Но сам в беде не унывал.

На институтскую работу
Не рано приезжал народ,
А я порой – и в дождь, и в холод -
Стоял у запертых ворот.

Ведь проживал я в Подмосковье,
Проблема с транспортом была,
Что отражалось на здоровье,
Неважно шли мои дела.

А Комаров, узнав про это,
Стал на работу приезжать
Гораздо раньше, и с рассвета
Он стал мне двери открывать

И угощать на вахте чаем
И даже завтраком своим…
Вот так студентов мы встречали,
Часами мы общались с ним.

А было общих тем немало,
Порассуждать-то он любил.
И мне его недоставало,
Когда он в отпуск уходил.

Но он уволился однажды,
Совсем – на пенсию ушёл.
Случится это может с каждым…
Но с ним мне было хорошо…

Мы с Комаровым повстречались
Потом один лишь только раз,
И после больше не общались,
Дороги разошлись у нас…

Студенты здесь меня приняли
Совсем иначе, чем в ИНЭП.
Мне стали многие друзьями,
Со мною преломляли хлеб.

Мы все здесь были россияне –
Грузин, татарин, армянин…
И радостно глаза сияли,
И был язык у нас один.

А всех, не соблюдавших правил
По детской глупости своей,
Я быстренько на место ставил
При помощи своих друзей.

Опять работал я помногу,
Не ведая неделям счёт.
Но думал, что теперь дорога
Меня лишь к лучшему ведёт.

И взор ласкала мой табличка
С названием «ИБП(м)»,
А я печатал методички
И с этим не было проблем.

Но ощущений новых гамму
Не испытал я до конца –
Пришла однажды[ 26 октября 2006 года] телеграмма
О смерти моего отца[ 25 октября 2006 года]…


XIII

Отец в Архангельске скончался.
Считал – обижен он судьбой,
От жизни всё оборонялся,
Решил ей дать последний бой[ Покончил с собой]…

Возможно, близкие достали,
Возможно, тронулся умом…
Передо мной вопросы встали –
А как же деревенский дом,

Где пробежало моё детство
И где я в юности играл?!
Кому достанется наследство?..
Ведь мой отец к рукам прибрал

Семейную квартиру нашу –
Меня бессовестно изгнал,
Хозяйкой сделал свою Машу[ Вторую жену, Марию Григорьевну Козлову],
Единолично «правил бал».

Там мебель наша оставалась
И вещи многие мои.
Оставил он хотя бы малость
Законным сыновьям своим?!..

Но очень быстро потускнели
Надежды яркие лучи.
Мы с братом вскоре помрачнели –
Ответ я чёткий получил

На осторожные запросы,
Мол, не получим ли чего,
Что здесь излишни все вопросы –
Есть завещание его,

Заверено нотариально,
Отец присутствовал при том.
Мне – правда, неофициально
Оставил деревенский дом,

А в завещании формальном
Он, в здравом будучи уме
И твёрдой памяти нормальной,
Всё оставлял своей жене.

Отца без нас похоронили,
Он сам был в этом виноват…
На кладбище к его могиле
Не ездили ни я, ни брат…

Большая ненависть скопилась
У нас к отцу за все года…
И мать тут к брату прицепилась,
Чтобы не ездил никуда.

И мне она пыталась тоже
В Архангельск ездить помешать.
Но тут мы с братом непохожи –
Я сам мог за себя решать.

В родных краях после отъезда
Я больше так и не бывал,
Но в памяти им было место –
Архангельск я не забывал.

Хотелось мне к отцу приехать
(По жизни или по судьбе)
С горячим пламенным приветом,
Ему напомнить о себе

Его реакцию увидеть
На то, что жив я и здоров,
Что жизнь нормальная у Вити –
Имеется и хлеб, и кров.

Но зуб один мой обломился[ В апреле 2006 года],
Пришлось приняться за него…
Ремонт зубов всё лето длился,
Зато теперь я ого-го…

И выразилось в крупной сумме
Лечение моих зубов.
А осенью отец мой умер
И гроб его среди гробов

Других на кладбище закопан,
Землёй могильною закрыт…
И нет в словах моих упрёка,
Одна лишь горечь в них сквозит…

Кем был отец мой – много мнений
Я слышал раньше и потом,
Но толк какой от сожалений?..
Потерян мною «отчий дом»…

… Решился я в Архангельск ехать,
Сойтись с отцовскою вдовой,
Чтоб хоть какого-то успеха
Добиться в битве роковой

За передел того наследства,
Что ей оставил мой отец.
И вещи, что я помнил с детства,
Сумел забрать я наконец.

Дом деревенский справедливо
Вдова решила мне отдать.
Осталась, правда, часть архивов,
Что не сумел я отыскать.

Но главный блин мой вышел комом
(Не всё зависит от меня) –
За деревенским этим домом
Следила вся моя родня,

И вот сестра Екатерина[ Троюродная сестра]
Смогла меня уговорить,
Чтобы племянница Марина
Тот дом сумела получить.

Мол, ей поднять его по силам,
Мы будем в гости приезжать…
И убеждала так красиво…
А я не думал возражать.

Я понимал – из Подмосковья
Мне трудно домом управлять,
Причём – с нарушенным здоровьем…
Ну, вы должны меня понять…

Мы все собрали документы,
Марине дом принадлежит…
Но неприятные моменты
Подбросила мне снова жизнь.

Нашла себе Марина мужа
И родила двоих детей,
Забыла дом в деревне тут же,
И много вспыхнуло страстей

Вокруг заброшенного дома,
И музыка пошла не та…
У многих, завистью ведомых,
Возникла тайная мечта,

Что у Марины в жизни длинной
Тяжёлые наступят дни,
Что дом развалится старинный
И землю выкупят они.

А у меня в период этот
Заботы были поважней –
В Архангельск ездить каждым летом,
Искать пути к своей родне,

Сдавать в музеи экспонаты,
Что оставались от отца –
Я сумками таскал тогда-то
Их до музейного крыльца.

Вдова отца меня пускала
В квартире нашей[ Архангельскую квартиру, в которой я жил с отцом при его жизни и из которой мне пришлось уехать в 1997 году по просьбе отца, я продолжал считать нашей ] ночевать.
Она на даче пребывала,
И там случалось мне бывать.

В Архангельске у Катерины
Я весь свой отпуск проводил,
И пировал с ней ночью длинной,
И в магазины с ней ходил.

Я не забыл своих знакомых,
Ходил к ним в гости, навещал,
Но также, совестью ведомый,
Родных могилы посещал.

У Катерины же в посёлке[ Посёлок Важский Виноградовского района Архангельской области]
Свой дом стоял и пустовал.
Росли на огороде ёлки,
Валялись старые дрова…

Досталось Кате в жизни крепко
В те девяностые года.
Но дом она держала цепко,
Вернуться думала всегда.

Когда мы с ней набрались силы –
В посёлок ездить стали тот.
Её родителей могилы
Я посещаю каждый год.

Мы сельский дом её подняли
И двор в порядок привели.
В её родне меня приняли,
И мы своими стать смогли.

Тогда детей своих Марина
В посёлок стала привозить.
Их баловала Катерина,
И начал я её «грузить» -

Воспитывать мальчишек надо…
Да, непростые были дни.
Зато теперь моя награда,
Что признают меня они.

А жизнь, конечно, продолжалась,
Марина с мужем развелась,
«В седле», однако, удержалась,
За деревенский дом взялась.

Большие вышли ей расходы,
Но продвигается ремонт.
Ещё потребуются годы,
Когда окончен будет он,

Но потерпеть ещё придется,
И в этом доме для меня
Местечко, думаю, найдётся,
Тогда я сяду у огня,

Что загорится в русской печке
И ярко будет мне светить,
А после окажусь на речке,
Чтоб снова рыбу половить.


XIV

Теперь могу я обернуться
И на Архангельск мой родной.
Но надо всё-таки вернуться
Обратно к теме основной.

Преподавательской работы
Тогда хватало у меня,
Снимать домашние заботы
Мне не хватало часто дня.

Москва - столица дорогая
И регионам не чета.
Нагрузка мне была другая,
И здесь я лекции читал

Не час, не два, а все двенадцать,
Шестнадцать даже каждый день,
За новый курс случалось браться,
И я забыл про слово «лень».

Я так работал месяцами –
Неделю всю, без выходных,
И не следил я за часами,
И позабыл про всех родных.

Непросто было добираться
Из Балашихи до Москвы,
В маршрутке[ Маршрутка – маршрутный автобус или такси] в тесноте толкаться,
Держать портфель у головы,

Порой стоять оцепенело
В течение всего пути,
Меняя руки то и дело… -
Пришлось и это мне снести.

Бывало, что везло немного:
Тогда садился у окна,
Молчал спокойно всю дорогу,
И мысль всегда была одна –

Скорее до метро доехать
И в институт не опоздать.
Но шли дела мои с успехом,
И мог я опыт передать

Своим коллегам по работе,
Что отставали от меня;
Ко мне в печали и заботе
Они бежали среди дня.

Я щедро опытом делился,
(Но за студентов был горой),
На окружающих не злился,
Однако трудности порой

В моей работе возникали,
И я, конечно, их не ждал.
Мне вдруг задание давали,
А что с ним делать – я не знал.

И мне не нёс никто на блюде
Ключи от царского дворца,
Но находились всё же люди –
Неравнодушные сердца.

Мне Вишневецкая[ Заведующая редакционно-издательским отделом ИНЭП Вишневецкая Зоя Геннадьевна] немало
Вопросов помогла решить.
Но это время миновало,
Ей дальше надо было жить,

Свои проблемы разрешая,
И наши разошлись пути.
Я понял – ей я помешаю,
Мне надо в сторону уйти.

Я был расстроен, даже злился –
Мы так сработались вдвоём…
И тут Торжевский появился
Внезапно на пути моём.

Когда я тот ИНЭП покинул,
Он в нём работать продолжал,
Почти не разгибая спину,
Но и его смогли «дожать»,

И он пошёл[ Уволен из ИНЭП в 2008 году], нуждой гонимый,
Домой, предчувствуя беду.
Душой измученной, ранимой
Переживал Сергей нужду.

Созванивались мы не часто,
Поддерживая лишь контакт,
Потом обоим стало ясно –
Не может продолжаться так.

Я снова в помощи нуждался –
Программу надо было сдать.
И вот Сергей не отказался
Мне эту помощь оказать.

И мы с ним снова находили
Для обсуждений много тем,
Свободный диспут заводили –
И так сложился наш тандем[ В 2005 году].

Он много мне прочёл нотаций
На темы, где он был знаток.
И вместе массу презентаций
Создали мы в короткий срок.

И много лет союз наш длится,
Небесной силою храним.
Ведь мы смогли определиться
По отношениям своим.

Мы не порхали словно птички
В садах и парках городских,
А создавали методички
И корректировали их,

И много прочих документов
Готовили в короткий срок.
Не ждали мы аплодисментов,
Нам был судьёй один лишь бог…

Хотя случалось, что ходили
И в парк Сокольники гулять,
Неплохо время проводили,
Потом работать шли опять.

Я приходил домой к Сергею,
Имел он доступ в интернет.
Компьютера я не имею,
Желания такого нет.

Меня Сергей учить пытался,
Как тем компьютером владеть,
Но я попробовал – и сдался,
Компьютеры – не мой удел.

Мы вместе в магазин ходили,
Покупки делали вдвоём,
В застольях время проводили –
И много я узнал о нём.

Сергей был с детства математик,
И информатикой владел.
Характером не харизматик[ Харизматик по Максу Веберу – человек, способный незаурядно и исключительно выглядеть, и влияющий на широкие массы, отдавая им свою энергию.
],
Таланты многие имел.

Когда, случалось, был в ударе –
Стихи неплохо сочинял,
Играл прекрасно на гитаре,
Свои романсы исполнял.

Он выделял всегда особо
Политехнический музей.
И, не питая к людям злобы,
Всегда поддерживал друзей.

И среди них был Пяткин Толя[ Пяткин Анатолий Владимирович – в прошлом православный инженер-конструктор советского космического самолёта «Буран» и технолог по ремонту грузового самолёта Ил-76],
Фотографом который стал,
Потом, ведомый божьей волей,
Бесплатно церкви помогал.

И был таким же другом Саша[ Правдюк Александр Борисович – в прошлом преподаватель и инженер автоматизации текстильной и газовой промышленности, сын виолончелистки, внук известной пианистки и Николая Федотовича Правдюка, соратника Курчатова. В юности танцевал в детских и взрослых ансамблях ДК Зил и Текстильной академии, ныне – член руководства международного Объединения клубов бальных и исторических танцев (ОКБИТ), актёр сериалов Первого канала],
Танцовщик – профессионал,
Он хорошо знал танцы наши
И их блестяще исполнял.

И продолжаем мы с Сергеем
Сотрудничество до сих пор.
Сказал о нём я, как умею,
И пусть мне это не в укор…

У нас у всех свои заботы,
От жизни мы чего-то ждём…
Сейчас он в поисках работы,
А также в творчестве своём…


XV

Так проходило моё время,
И жизнь моя всё так же шла:
Преподавательское бремя
И плюс житейские дела.

Успел я пенсию оформить,
Тринадцать тысяч (потолок);
Все документы – в нужной форме
Собрал и сдать их к сроку смог.

И вовремя всё состоялось –
Прошли счастливые года.
Вся наша жизнь опять менялась,
Решила наша власть тогда

Закрыть коммерческие вузы,
Негосударственные все,
Что стали, будто бы, обузой
И для страны, и для людей.

Да и здоровье пошатнулось
Моё (от прожитых тех лет),
Угрозой новой обернулось –
Вдруг замаячил диабет.

Он мне достался как наследство –
Проклятие семьи моей.
Но я его не ведал с детства
И вот до этих самых дней[ До обнаружения в 2007-м году]…

Теперь он грозно мне явился,
Как страшный призрак прошлых дней,
И всё-таки остановился
На ранней стадии своей[ Так называемой преддиабетной стадии].

Я позабыл потом об этом,
Других забот хватало мне.
Как только наступало лето –
В Архангельск ехал я к родне

И, не жалея, тратил силы:
Всегда в музеи заходил,
И тёти с бабушкой могилы
В порядок полный приводил.

Затем в деревне ехал к Кате,
Где с её внуками играл,
И там всё-так же силы тратил:
Дрова колол и убирал,

Копал картошку, чистил грядки,
Возил в бидонах воду в дом.
Но её нравы и порядки
Я выносил порой с трудом.

Мне там неплохо было в целом,
Раз я там жил и отдыхал,
Случалось, также, между делом,
По тёте с бабушкой вздыхал.

Ко мне нормально относился
Весь окружающий народ.
И вот однажды я решился,
Что нужен новый поворот

В моей судьбе и в жизни личной –
Застрять в Балашихе навек
Мне будет очень неприлично,
Я – не столичный человек.

Карьерный рост не состоялся,
И мало стали мне платить.
Так на черта я здесь остался?!.
В Архангельск надобно «валить»…

Бежали дни, часы, минуты…
Меня никто здесь не держал…
И закрывались институты,
Где я работать продолжал.

Уход мой только намечался,
Но приключилось быть беде –
Однажды ректор наш скончался[ В мае 2015 года],
Мы все остались не у дел[ С 1 июля 2015 года Институт Бизнеса и Права прекратил своё существование]…

Явились новые заботы,
Явилась новая беда.
Да, потеряли все работу
И разбежались кто куда:

Один устроился неплохо,
Другой на пенсию ушёл,
Кому-то это вышло «боком» -
Не всем бывает хорошо…

Подготовительные курсы[ При Центре Довузовского Образования Российского Государственного Гуманитарного Университета (ЦДО РГГГУ)]
Ещё остались у меня.
Но через год эти ресурсы
Исчезли среди бела дня[ С осени 2016 года сотрудники ЦДО РГГУ больше не приглашали меня работать на подготовительных курсах].

Но для меня остались в силе
Все обязательства и тут –
Меня работать пригласили
В Гуманитарный Институт[ Осенью 2016 года].

Итак, прощай моя свобода
От Подмосковья и Москвы…
Я проработал в нём три года,
Но с результатом нулевым.

Я проявил былую хватку,
В работу впрягся словно вол,
Но встретил столько недостатков
В работе вуза, что ушёл –

Официально «по здоровью»
(А об ином не надо знать),
Но всё же искренне, с любовью
Я буду многих вспоминать,

С кем в институте я встречался
И вместе вузу послужил,
В одной упряжке оказался
И чьим советом дорожил…

…Ну что ж, пора поэме этой
Найти достойный эпилог.
Всему, что было здесь воспето,
Какой-то подвести итог.

Я честно прожил эти годы
И оставался сам собой:
За справедливость и свободу
Не раз вступал в неравный бой,

Безрезультатно тратил силы
И поражения терпел.
Я для величия России
Пытался сделать столько дел.

Мне часто не хватало темы,
В которую я мог войти.
Ведь у советской той системы
Я оказался «не в чести».

Она «своих» лишь возвышала
(Старинный принцип «свой – чужой»),
Других к себе не подпускала –
«А кто ты, собственно, такой?!».

Систему эту все ругали
И проклинали много раз,
Модель другую выдвигали,
Наивно думая «Сейчас

В системе новой справедливо
Распределение пойдёт,
Всё будет гладко и красиво,
И счастлив будет наш народ.

И станут все друг другу братья,
Со всеми будем мы дружить,
И распахнём свои объятья
Любому, кто придёт к нам жить…».

Настали времена другие –
Системы прежней больше нет.
Теперь порядки не такие,
Они несут нам много бед

И новые несут напасти,
И образ жизни непростой.
Опять находятся у власти
Правители системы той.

Они лишь образ поменяли,
Модернизировав его,
Но прежний принцип переняли
Былого общества того –

«Своих» вперёд, «чужих» обратно,
Простых людей подальше гнать…
Такое было многократно,
И повторяется опять.

«Демократические» власти
Одних себя лишь признают,
И только раздувают страсти,
Поддерживая свой уют.

Когда «чужие» к ним приходят –
Они не видят их «в упор»,
В своём копаясь огороде…
И это длится до сих пор.

Вернуться больно к этой теме,
Такая жизнь – не для кино.
Не нужен был я той системе,
И в этой места не дано…



15 июля 2019 года