Шестнадцатая

Странно устроена человеческая память: вот я весь май вспоминал исключительно папины и мамины рассказы про войну (ну, это понятно – мои дети готовились к Бессмертному полку на День Победы, расспрашивали про разные эпизоды и подробности), и было очень радостно, когда я вытряхивал что-то полезное из закоулков памяти и понемногу вспоминал давние разговоры с папой, мамой и бабулей  – я своими предками горжусь, хотя ничего громкого они не совершили, просто жили одной жизнью со своей страной и со своим народом. Как все. То есть – как многие. Хотя были и тогда такие персонажи, которые во время Великой Отечественной войны собрали очень хорошие коллекции. К примеру, живописи. Или ювелирного антиквариата. Или еще чего-нибудь. Причем эти самые коллекции возникали на базе их (собирателей) непосредственной близости к распределению продовольствия, лекарств или дров во время войны. То есть, эти самые «собиратели» рыскали по голодным и обедневшим семьям «непростых» людей. Которые умирали - или от голода, или от болезней, или, например, от холода. Предлагали им за какую-нибудь картинку какого-нибудь там Васнецова или Айвазовского целый килограмм гречки или даже ржаной муки, а то и кило сала! Добрые были очень. Или, скажем, целых ДЕСЯТЬ таблеток пенициллина за старое-престарое (17-го века), все такое потёртое платиновое колье с двадцатью бриллиантами, доставшееся от пра-пра-пра… бабуськи. Которое вроде в Оружейную Палату хотели передать. Ну, не успели, слава Богу – война началась! А одному счастливцу за какие-то паршивые пять золотых пасхальных яиц работы Фаберже досталось сорок (!!) поленьев березовых дров – аж неделю свою комнату отапливал, буржуй! Ну, и так далее… Потом эти милые, с позволения сказать, «коллекционеры» все это прятали, передавали своим детям, а те – своим… И вот – дождались светлого капиталистического будущего. Теперь-то жить на ворованное – не позор, а доблесть!!! Почему я про это вспомнил? Да вот – увидел в телевизоре одну рожу, знакомую до боли и до ужаса… И накатило… А ведь это нехорошо – гадов ненавидеть, как-то не по-христиански… Но и молчать об этом тоже неправильно. Как же быть? Нужно попытаться ненавидеть не этих «людей», а сам грех… Должно бы быть так – но пока не получается…
А еще вспомнил, как в Александровский сад привезли на лафете Неизвестного солдата, погибшего под Москвой в ноябре 41-го. Это было в ноябре 1966 года, в день 25-летия разгрома фашистских войск под Москвой, а в мае 1967 года в Ленинграде, от Вечного огня на Марсовом поле зажгли факел, доставили в Москву, многих москвичей-фронтовиков позвали, папу пригласили тоже, а он взял с собой меня. Мне было 14 лет, отцу сорок один. Вот как раз в этот день и появился Вечный Огонь в Александровском саду. Было много фронтовиков - рядовых и генералов, и маршалов; всё руководство страны, лидеры разных стран… Как-то было и празднично, и тревожно. Ну, марши, речи, венки, слезы…   В какой-то момент я увидел, как меняется лицо отца – белеет и как-то каменеет… Я хватаю его за руку – а она холодная, почти ледяная! Рядом с нами стоял седой полковник-танкист. Он внимательно посмотрел на отца и резко ушел куда-то в сторону, а вскоре вернулся с немолодой докторшей. А отец уже почти потерял сознание. Докторша громко позвала кого-то по имени (не запомнил это имя…- а жаль!!), пришел здоровенный парень, отца взял просто на руки (отец был здоровенный и опасный, но небольшой дядька – ростом всего метр шестьдесят три) и понес. Мы с докторшей за ним. Прошли сквозь толпу до гостиницы «Москва», там стояла «Скорая», отца положили в нее, и мы поехали в Склиф. Пока ехали, папе что-то кололи, он пришел в себя и прошептал: «Мать не пугай, соври что-нибудь!». И опять потерял сознание. Но мы уже приехали. Папу сразу в операционную. Я сидел в вестибюле. Прошло сколько-то времени (не помню точно, но часа два-три, никак не меньше). Выходит этот здоровенный парень, говорит: «Ну, батька твой – кремень!! У него осколок попёр из бедра, я бы пищал и ныл!! А он – ничего, домой просится…». Отец и правда дня через три-четыре выписался и долечивался дома: осколки от немецкой гранаты в бедре зашевелились: один вышел, два остались… Его война все время догоняла – то осколками, то головными болями от контузии, то тромбозами, а потом окончательно догнала и убила за полгода тремя инсультами, когда он был моложе меня теперешнего – папа всего трех недель не дожил до своего 61-го дня рождения. Такие дела…