55. Былички деда Сомка. Этнография. 33-38. Заверше

33.
Вторая мировая…

Война сразу принесла   чрезмерные работы, многие недостатки и лишения. Уже на самых первых порах  исчезли фабричные и заводские товары.  Не стало достатка в  наинужнейшем: соли и спичках. Почему не стало? Может, которые и не понимали,  а я  так разумею, что всё было  поставлено на службу фронту. Только ведь на фронте без соли тоже никак. И без табаку нельзя. Я со своим кисетом и в Первую войну не расставался, да и Вторую собирался с ним же мерять. Люди стойко сносили  тяготы непомерные и   всяческие нехватки, но терпеливо ждали. Ждали три года, десять месяцев и семнадцать дней!

Скажешь, немного? А ты их поди, проживи. Прожди.  Провоюй. И каждый день заставляй себя верить, что она не бесконечна, война эта. Так-то вот. Я помню, как наступил тот май,  число второе, год 1945, когда Советская Армия полностью овладела столицей Германии – Берлином.

Восстанавливать порушенное уже в конце войны начали. Заводы. Фабрики. Колхозы тоже. В пятидесятые наш полянский колхоз обратно в одну линию соединили:  «Красная Заря», «Ленинский Путь», «Вперёд» и «Имени Молотова». Счетоводом назначили Гирина Александра Васильевича, его помощником -  Томину Юлию Михайловну.  А уж в председатели всем миром выбрали  Михаила Ивановича Чинкова. Так и пошло всё по-старому до 1952 года. Следующие четыре лета объединённым хозяйством Иван Алексеевич Бурцев заправлял. А уж в 1957 переименовали наш колхоз «Имени Молотова» в «40 лет Октября». В пятьдесят восьмом нас заново укрупнили и постановили именоваться «Авангард» - это при председателе Волобоеве Тимофей Григорьевиче уже было…

Скучно, скажешь, Ванятка, всё фамилии, да названия, да года разные? Ишь, раззевался. А ты думку-то свою правильно поставь. За каждой председательской фамилией жизнь многотрудная, иногда и опасная. Да сколько душ людских под их рукой работу, тяготы и время лихое на себе в разные годы несли. Строили. Деток растили. Хлеба сеяли. Молочных коров в самое голодное лихолетье сберегали. Да мало ли, что ещё им выпало. Тебе, милый, не понять. Да и не надо.

Дай то Бог, чтобы нужды такой с тобой никогда не приключилось.  Чтоб жёлуди дубовые в горчащую мучицу не перетирал. Хлеб, лебедой разбавленный, не пробовал. Крапиву и щавель лесной не ждал так, как вы теперь и подарков праздничных не ожидаете. Кровожадная она, война эта. Разорительная. Но мы её, окаянную, осилили всем миром.  Только вот кто  погибших по домам возвернёт. Бабье, сорванное от  тягот  и горя, нутро выправит. Род продолжит. Чёрные платки с матерей и жён посымает.  Несостоявшихся невест утешит. Подлая она, война эта. Ох, и подлая! Да ты не горюй, Ванятка. Всё хорошо теперь будет.  Это я, дед Сомок, совсем наверно тебе говорю.

34.
Аннушка и Великан

Перед самой  второй мировой колхоз  один на всех был. А как грянула эта война треклятая, да  всех мужиков из села повывела, так к 44-ому, когда  на всё про всё одни бабьи да дитячьи руки остались, разбили его временно на четыре отделения, прикрепив к каждому по четыре плуга, посчитав, что так легче будет. На трудодень колхозникам меньше килограмма зерна после всех государственных разнарядок оставалось. Кормились огородами и коровёнкой, если была. Машин нет, трактора забрали, на тягло в пахоту впрягали холостых коров  и молодых бычков.

От прежнего времени оставался у нас топчак с просорушки, так умельцы из стариков его к молотьбе зерна приспособили.  Барабан молотильный, топчак, старенький тракторишко – и работа пошла. Для движения всего этого хозяйства нужна была ещё тягловая сила. Под эту работу  определило правление колхоза быка-производителя Великана,  а чтоб  не грузно было, в подмогу поочерёдно приставляли какого ни то  бычка или холостую коровёнку. Даже для  селекционного быка Великана работа  очень тяжёлая. А бык характерный. Когда уставал сильно или просто не хотел работать -  становился как вкопанный, да бодал ещё со всего маху своими рожищами  корову или бычка-напарника, к тому и упряжь ломал. По всему урон выходит.  Погонщик побьётся-побьётся, и посылает мальчонку за Аннушкой.

Аннушка, баба добрейшая, одна поднимала семерых ребятишек. Муж пропал без вести в самом начале войны.  Бралась она за любую, самую тяжёлую работу. После раздела колхоза на четыре бригады, работала Аннушка на скотном дворе, поближе к дому и детишкам, и племенной бык-производитель Великан  был на её попечении. Любили бык и Аннушка друг дружку беззаветно и безмолвно. Если случалось работнице чуть задержаться, ревел Великан своим трубным ором, вытянув огромную горбатую холку, так, что коровы на скотном дворе молоко сбрасывали.

Прибегала Аннушка, подходила к обидевшемуся быку. Давала в ладошке, а была она маленькая-маленькая, несколько крупинок соли и начинала утешать-уговаривать. И зачем ты, Великан, коровёнку заобидел, упряжь разворотил. На селе – беда, у страны – беда, всем тяжко, не тебе одному. Обхватит его рыжую башку с кудряшками,  страх да и только. Великан сопит, осолоневшей мордой в Аннушку тычется - нравится ему такое отношение - а с места не идёт. Простой всей  работе.

Вот тогда наша Аннушка и применит тактику и стратегию.  Нарочно упадёт навзничь под бычьи-то ноги, кричит криком: «Ах, ты, такой разэтакий. Да ты меня совсем убить хочешь! Вот я тебя и кормить, и поить не стану, и соломки чистой не брошу!». Поглядит Великан на причитающую свою  хожалку, глаза вовсе мокрые станут -  и начнёт лизать Аннушке лицо,  голову,  руки – извиняется то есть,  что обидел. Так и пойдёт работа дальше…

Быка-то Аннушка во всю войну выходила. 
А в  самое голодное время,  когда  этого чемпиона-производителя   правление колхоза поменять на  семенное зерно хотело, вцепилась кулачёнками в его рожищи  - и не отдала! Вот так.

35.
Денежная реформа

Давай-ка, малой, я тебе о реформе денежной расскажу.  И о поросятах подпольных. Ещё о том, как наши Поляны начисто, было,  все сады перевели. Глядишь, и посмеёшься. Хотя смех, он тоже  горьким бывает…

Реформа объявлена была в 1947 году, 14 декабря. Реформа, это когда  старые деньги на новые меняют. За 100 рублей давали нам тогда 10 новыми. Тем, кто деньги в Государственных сберегательных кассах хранил, повезло больше. Там рубль за рубль шёл. В тоже время карточную систему отменили. Цены оставили прежние. Только на хлеб временно особую цену установили – три рубля за килограмм. Может, оно и правильно. Оголодал народ. Нехватками измучился.  Недоеданием. Хлебную цену резко опускать никак нельзя было.  От лишней беды и несуразицы.

Те, у кого деньжонки по погребам да в сарайчиках прикопаны были, тратить их стали без всякого разумения, а то и на какую ни то благотворительность жертвуя. От тех перемен в наших Полянах в некоторых домах вовсе несуразные  бездельные вещи остались. А кой-кто от обиды этими пустыми денежками стенки поклеил. Когда дом Кузьмича старого  ломали, под газетками цельную стенку отковыряли. Да куда их теперь-то…

36.
Подпольный поросёнок №1 

…Говоришь, ваш поросёнок не подпольщик, резон не накинешь? Трескает крапиву да в луже благоприятствует? Это не скажи. Всё село загодя о приходе государственных переписчиков знало. Это которые живность, двор и посадки всяческие учитывают. Корову, конечно, не спрячешь. Стадо, поди, каждое утро на выпас гоняют. За неё сполна налог вносили. А вот поросёнок, после всех выплат, прямо скажем, золотым получался.  А без него семью на хлебе-молоке да  овощах не вытянешь.

Чем, скажем, дитёнку кашель лечить?  Да растопленным свиным горячим салом грудку растереть и укутать покрепше. А потрошки, какие нито? А холодец? Он же с Покровов всю семью в сытости держит.Вот и бежит смышленый малец от дома к дому. Упреждает, значит. Хозяйка переписчика встречает, во двор и огород ведёт, яблоньки, вишняк и смородину всякую, коли не вырублены ещё от непосильных налогов, указывает. А хозяин в домашнем подполье, между бочками и картошкой,  рядом с поросёнком сидит, да для верности обеими руками за обмотанное рыльце держится.   Только сопатка с ноздрями наружу. Так до вечера и продержатся. Потому как переписчик с обратного конца опять заглянуть может.

Что хихикаешь-то? Для живности, как и для человека, время разное случается. Ну, давай, беги. Гусаков по дороге не растеряй. Вон, уже брюхами от сытости траву бороздят, и прятать не надо. И бабке поклон от меня передай. Поди, о подпольных поросятах и она помнит. Ты поспрашивай побойчее. Теперь уже можно…

37.
Всякое в свой черёд минет…

…Всё прошло. И всякое в свой черёд минует. А Поляны наши внове  сколько уж вёсен яблоневым цветом, как Богородичной пеленой,  укрываются… Как жизнь-то  человекова струится-бежит. То с одной стороны к ней, то с другой заходишь. Война  вторая, война первая, кукуруза хрущёвская. Давеча мы с Соломонидой про озерце Куст разговор вели, пока дитё на мягком солнышке придремало. Ух, и характер у девки будет! Бороду ручонками так и дерёт.

Правду Соломонида сказала, глазки у неё, как изумруды. По нашей крыжовой ягоде полное сходство. Колюч куст, занозист, да при правильной ласке такой вкуснейшей ягодиной отблагодарит, где там винограду заморскому! Угощали меня однажды. Пробовал. Никак не оспорить ему нашей крыжовенной ягоды. Нет, не оспорить…

38.
Просто  эпилог

А я в Сибирь не снялся.
И отец мой не ушёл.
Сижу вот здесь, родные могилки соблюдаю.
Девку малую в люльке тешу.

Девка девкой. А всё одно Терёшечка – берёзовое поленце. До году ни пола, ни звания не разгораживют, все однова по рукам и ногам свиты, да между небом и землёй обретаются. Я ей вместо куклы лошадку малую состругал. Знамо, моя кровь силу возьмёт, богатыршей будет. Любого мужика перехватить поперёк пояса да оземь грохнуть сможет…

…Уж я-то, дед Сомок, знаю наверное…
…мне теперь, как и ей в люльке, далеко видно…