51. Былички деда Сомка. Этнография. 20-22

20.
«Баб синить!»

В то время красильное заведение было у нас в Скопине. В нем и синили наши домотканые холсты. Холсты были льняные и конопные, и синили их по заказу  на разные рисунки, кто какие закажет.Вот из этой конопляной  или  льняной холстины шились женские рубашки и мужские штаны  детям и взрослым мужикам. Для пошива крашеных порток холстину   сдавали синильщикам, которые ездили по сёлам

Бывало приезжий из Скопина приказчик идет по улице села и горланит: «Баб синить! К Григорь Мамонову!». К словам этим   у нас все давно  привыкли, в особенности женщины. Хозяйки знали, что они значили, и тут же  несли сдавать холсты под жребий на квартиру Григория Феропонтовича Мамонова (деда Гришка). К каждому мотку холстины прикреплялся особый жребий – коротенький кусочек ветловой палочки. Её расщепляли ножом и прикрепляли одну половинку на нижнюю часть холста, а другую отдавали хозяйке на руки. По этим жребиям и возвращались окрашенные свёртки холстины. Разбирали холст, подбирая вторую половинку жребия, которую выносил владелец.

Я лично ходил в таких портках до 13 лет. Потом мне стали шить штаны из фабричного материала.  Но уже на моей памяти взрослые мужчины, и даже мальчики, те, которые постарше, начали  носить  рубахи на городской манер, кумачовой фабричной ткани. Но все старики без исключения, по старинке,  носили длинные белые холстинные рубахи, а некоторые - из особой  самотканки красного цвета, подпоясанные верёвкой.

21.
Дед Гришок и толстая Василина

Дед Гришок жил  на селе наособицу, вдвоем со своей старухой Василиной. Детей нажить им не случилось. Но зато Василина была толстая-претолстая. О ней  в то время ходило много разных страшных и нелепых слухов. Держали Григорь Мамонов с Василиной мелочную  лавку, в которой и останавливался почти всегда городской приказчик для сбора холстов…

Об этой Василине  я позже опять скажу. Потому как любил  я её преданно и постоянно, да и она меня среди прочей мелюзги, что вокруг их лавки шныряла, выделяла особо. Много толстая Василина быличек и прочего разговорного слова знала. Но по-пустому рта не раскрывала, берегла дар-то свой. А вот мне, уж не знаю за что, вверилась, и часто на задах, что за огородами, рассказывала сказы да притчи, знала которых великое множество.

Вот с её-то слов одну  сказку-быличку  я вам  наговорю, а чуток погодя и о полотняной рубахе да  конопных портах разговор у нас вами будет.   

22.
Чудная ягода.
Василинина сказка
               
Много ягод по весне да лету в кузовок кладут, а слаще малины нет. Много девчат к роднику за водой тропинку босыми ногами греют, а краше Мелинки, дочери деревенского бондаря, не находится. Не знает своей силы Мелинка. А и знала, по чужому сердцу зря не пошла, пожалела бы. Стучит бондарь-Никола, обруча на плотно пригнанные бока бочек кладёт, а сам нет-нет да на дочку глянет. Замуж Мелинке пора, а от себя оторвать сил нет. Просят, сватают дочку-красавицу и сильные, и слабые, и богатые, и бедные.  Да никто Мелинке не люб, а неволить её Николе вовсе не хочется.

Бегут девчата ранней зорькой за водой. Босыми ногами росу смахивают, смеются. А у Мелинки смех нежнее всех колокольцами  бьётся,  вверх к солнышку вскидывается, в росу под ногами опадает. Полно ведро до краешка водой студёной. Полно до края радостью сердце девичье.

Только замечать стали люди, что Никола-бондарь очень уж кручинен стал. Что работой да заботой себя изматывает, будто злые думки отгоняет. А всё молчит, не делится. Одна бабка Васса, чьё лицо с печёным яблоком схоже, правду про ту кручину тайную знала. Потому, кому как ни ей знать, коли со всей округи да из дальних мест к домику ведуньи тропинка натоптана. Стара Васса, ой, как стара. Да только мудрость, которая ей отпущена, ещё старее. Не единым годочком, да и не единым веком человечьим меряна. Всё знает Васса, соседка бондаря-Николы. Всё знает, да исправить не может. И отцовскому сердцу Николы видно той же мудрости глоточек испить удалось, потому хоть и не знает, а мается.

Смеётся Мелинка. Льёт студёную воду на большие отцовские руки, темнотой берёзового вара пропитанные.  И не знает девчонка, что глянулась леснику царскому с лицом чистым да гладким, но с сердцем, от непрестанной злобы шерстью обросшим. За кустом и деревом царский слуга таится. Звонкий смех девичий подслушивает. Шорох  от босых девичьих ступней улавливает. Ленту, что с Мелинкиной головы упала, в руку забирает, комкает. Не стерпел, посватался. Посватался, да и ушёл ни с чем. И не стало Николе с дочкой житья спокойного. И не стало дерева плотного для бочек дубовых да берёзовых. И смех девичий звонкий под ногами босыми больше не путается. И руки бондаря от тёмного вара отмылись. Нет работы, нет и хлеба. Значит и радости нет.

Вот и пошёл Никола-бондарь к соседке, которой такая мудрость отпущена, что единым годочком её ни взять, да и века человечьего не хватит. Пришёл, сел на лавку, что когда-то сам и смастерил, от травного духа да тёмной ночи в мягкий сон ушёл…  Неспроста, видно, бабка Васса вчера на дальней заповедной поляне коренья деревянным клинышком накапывала. С утра котёл медный закопченный на мелкие уголья ставила. С того и  сон у Николы непростой случился. Всё, что знала бабка Васса, всё, что  каждой морщинкой на своём лице чуяла, всё во сне сквозь отцовское сердце прошло. А как стал бондарь уходить, дала ему ягод чудных для дочки в подарок. Да велела сделать, как сон подсказал.

…Бежит по тропинке Мелинка, дочь Николы, деревенского бондаря. Бежит, росу босыми ногами смахивает, лентой девичьей в косе играет. А в ведре, на донышке, ягоды бабки Вассы катаются. Рано встала сегодня Мелинка. Видно воробьи слишком громко под крышей крылышками шуршали.  Рано Мелинка, проснулась, да вот царский лесничий ещё раньше поспел. У родника за кустом присел-притаился. Помнила Мелинка, что отец говорил, когда чудные ягоды на ладошку сыпал. Прежде, чем близко к воде ступить, половину ягодок в рот взяла, а другую половину в руке оставила. Сочна ягода. Чудна ягода. И не терпка, а вяжет. И не сладка, а пить хочется. Наклонилась к роднику девушка, свободной ладошкой горсть воды зачерпнула, да не успела испить, отраженье мужское в гладком зеркале увидела.

Испугалась, а виду не подала. Повернулась и сказала, как велено было.  «Половину ягод сама съела, половину тебе несла. Половину года от тебя бегала, а с другой половины к тебе повернула». Схватил царский лесничий руку девичью тонкую. Ягоды смял-растерял, но кой-какую и до губ донёс. И не терпка ягода, да рот вяжет. И не сладка, а пить хочется. Наклонился лесничий над водой, тут его Мелинка по спине три раза ладонью и хлопнула. Бабка Васса видно всё в своём медном котле видела. А может, и не надобен он ей был, коли мудрым сердцем виднее. Наложила ведунья завет на каждый хлопок. Натеплила воду в роднике – пьёшь, а всё пить хочется. Припал лесничий царский к воде, оторваться не может. И с каждым глотком вся шерсть, что его злое сердце от людей плотной шубой покрывала, напогляд да наружу выходить стала.

Обернулся медведем царский слуга. Прежний вид  утерял. В лес ушёл. Нет у медведя памяти человечьей. Не помнит медведь ни красавицы Мелинки, дочери деревенского бондаря, ни злых дел, что вершил, не жалея, ни дурных помыслов, что тревожили поросшее шерстью сердце. Не маетно  медведю. Не страшно. Ходит. По весне первую нежную кору с деревьев огромной лапой смахивает. Летом рыбы да кореньев себе ищет. Может и диких пчёл потревожить-побаловаться. Только в ту пору, когда поспевает у старого родника красная ягода, начинает отчего-то волноваться большое медвежье сердце.

И гребёт тогда огромной лапищей медведь листья с куста вперемешку с нежной ягодой. И сок, алый, как ленточка из девичьей  косы, бежит по тёмной медвежьей  шкуре. И сочна ягода. И сладка ягода. Говорят, будто выросла она из тех самых ягодок,  что с Мелинкиной ладошки в то ранее утро у чистого родника выпали. Тех самых, что бабка Васса соседу давала,  от беды выгораживала. Вот и зовут теперь ягодку именем девичьим. Ну, а разница в слове случилась, потому как времени с той поры вон сколько ушло-пробежало.   Мелинка…Малинка…

…Много ягод по весне да по лету в кузовок кладут, а слаще малины нет…