Визит на старый завод

Ничем не примечательный съезд с шоссе. Потрескавшийся щербатый асфальт несколько километров  ведет меня по безымянной дороге до разрушенной электрической подстанции. Ага, за ней налево. Дорожные плиты, на которых отметились выбоины от тысяч тяжелых  грузовиков явно говорят мне, что пункт моего назначения уже близко. Казалось бы, кому вообще понадобилось строить дорогу здесь, в этом депрессивном и явно вымирающем городишке? Ореол тайны мгновенно повисает в воздухе и держит в напряжении до тех пор, пока машина не упирается в закрытые ворота бывшей заводской проходной. А вот и мой сопровождающий из местных. Бывший служащий этого предприятия, а ныне охранник.
Ржаво звякнув, видавший виды замок разжимает свою хватку и я весь в предвкушении от того, что скоро увижу, скрывая нетерпение, захожу на территорию первым.
Идем по довольно-таки заросшей дороге к цеху. В этот момент мои сопровождающие всегда начинают говорить. Все они рассказывают практически одно и тоже. Сколько работало людей, что выпускалось. Вспоминают смешные или курьезные случаи, в то время, как через все их повествование красной нитью скользит невыразимая грусть и досада. Порой, это заметно даже по облику моего собеседника, по его глазам, по чуть дрогнувшему невзначай голосу. Так бывает, когда приходишь на могилу к близкому родственнику, со смертью которого ты уже давно смирился, но изредка, словно невпопад, комок, бывает, подступает к горлу, делая голос ватным и нетвердым. По мере приближения, глаза их начинают бегать, словно в надежде увидеть старого знакомого, выходящего из цеха на перекур. Сопровождающие всегда насуплены и сосредоточены, словно подневольны, как если бы рыбозаводчик вел браконьера с сетями к своим прудам, в которых весь сезон росли толстые карпы. Бывает,  что даже новые собственники, если таковые находятся, всегда оказываются пленены особой аурой старого предприятия и их голос становится немного тише и, как будто, почтительнее.
Слева виднеются руины котельной, топившей в свое время не только этот завод, но и часть города. Кирпичная труба и остатки бетонного остова создают впечатление огромного скелета древнего ископаемого ящера. А мы - черные копатели, которые будут перетряхивать тут все вверх дном в поисках металлолома, который не растащили местные за годы запустения.
А вот мой любимый момент - двери в цех открыты. В нос ударяет тот неповторимый запах масла, знакомый любому заводчанину. Наметанный глаз уже прикидывает сложность и объем работ, наличие подземных коммуникаций, труб, кабелей, в то время как мой сопровождающий, справившись с нахлынувшими на него воспоминаниями, начинает говорить. Сначала неуверенно, но потом все более по-хозяйски. Говорит, что нужно демонтировать для продажи в лом, что оставить - якобы, пригодится. И оставляет много. Слишком много. Но они всегда так делают, до последнего цепляясь за каждую балку, каждую трубу, каждый станок, ведь для них это не просто кусок металла, а страница прошлого, часто лучшие годы их жизни, поэтому я молчу. Понимаю, что нужно время, чтобы смириться. И они смиряются и позже рассказывают про подвалы, где еще сохранились какие-то станки и механизмы, гордясь своим знанием, рыщут по кустам и достают из зарослей бурьяна, порой, довольно ценные вещи.
Что до меня, то я ощущаю жалость. Всегда поражаюсь тому, как мощнейшие исполины, отслужив верой и правдой поколениям людей, оказываются на свалке и не могут более дать ничего, кроме стали, вложенной в них при строительстве. И их постигает незавидная судьба быть препарированными резаками, быть разодранными клешнями и лежать после этого под открытым небом со  вскрытыми кровлями и выпотрошенными сердцами-двигателями и километрами сожженных нервов-проводов. И они проходят через эти страдания и унижения чтобы нырнуть в плавильную печь, словно в чан со сказочной водой и возродиться фениксом сотнями тонн новой стали, идущей на нужды уже другой страны. И, иной раз,  держа в руках гвоздь или поновляя забор на дачном участке, стоит задуматься, чем был этот кусок металла двадцать или тридцать лет тому назад.