Из книги На деревне все на виду

Глава 1

В известном нам селе Ольховье живёт-поживает Дмитрий Васильевич Рудаков, «отцов хвостик», так шутливо называла его в детстве мать Людмила Ивановна. Он единственный и долгожданный сын в семье. Перед ним родилось у супругов Рудаковых пять дочерей. Муж предупредил жену, что ей придётся рожать до появления сына, пусть хоть десять девок родит, но чтобы парень был. Василий Михайлович Рудаков, по прозвищу Губник, завидовал своему закадычному другу Леониду Егоровичу Попову, то бишь Варягу. Ему жена Маня родила четверых сыновей, которые, как грибочки, появлялись в семье друг за другом, крепкие да коренастые. А тут, как ромашечки – белоголовые кудрявые девчушки, и все похожи на отца. Бегут летом девчушки по улице, и гадать не надо: чьи.

И, о счастье! В мае 1975 года появился на белый свет Митька, о чём сообщил громким криком.
– Довольна твоя душенька? – спросила Людмила, когда Василий первый раз взял сына на руки.
– Ещё как довольна! – ответил счастливый отец. – Я его всему-всему научу!
– И вино пить?
– Это само собой!
– Я те научу! – пригрозила она. – Сам пьёшь, нечего парня втягивать. Сама буду воспитывать!
– А вот хрен тебе!
– Парню неделя от роду, а мы эвон куда поехали, – рассмеялась жена. – Главное – человека из него вырастить.
– Верно, жёнка! На, держи мазурика, обоссял батька.
– Это значит, на свадьбе нальёт тебе стакан вина.
– Эк, куда хватила!

Единственный сын Василия Михайловича Рудакова, Митька был очень похож на мать, что слегка удручало отца. Кареглазый, светловолосый. Не красавец, но очень обаятельный, с открытой улыбкой. В старших классах девчонки просили: «Митя, улыбнись!» Он сначала крепился, а потом не мог сдержаться и улыбался во весь рот, показывая всем ровные белые зубы, к которым не прикасалась зубная щётка. Митьке было лень по утрам чистить зубы. Мать пыталась приучить его, но бесполезно. Видя её напрасные усилия, муж сказал:
– Отвяжись от парня, в армии научат.
Бабушка любила приговаривать: «Митенька, тебе экими зубками только репу грызть».
Учился Митька кое-как и за кучу двоек в дневнике был оставлен в шестом классе на второй год. Чем привёл в расстройство мать. Она хотела пойти к директору школы попросить разрешения дать сыну возможность исправить двоек. Спросила совета у мужа: как быть? Василий Михайлович был категоричен:
– Нечего ходить и позориться. Вытянут на трояки, ума это нашему балбесу не даст. Пускай другой год походит в шестой класс. Не он первый, не он последний. Сама виновата, дневник надо было почаще проверять.

– Дак ведь у девок никогда не проверяла, – попыталась оправдаться Людмила Ивановна. – Ни разику учителя ни на одну не пожалились.
Митьке это только на руку. Не очень ему и хотелось в июне в школу ходить, а то, что лишний год учиться в школе придётся, его ничуть не смущало. Главное: лес, рыбалка, охота и папка рядом. Подвоха он не ожидал. Осенью понял, во что вляпался. Отец каждый вечер заставлял мать проверять отметки у сына и ставить его в известность. За полученную двойку Митька лишался права идти с ним на охоту.
Характер у Митьки покладистый, но за себя постоять может и сдачу дать сумеет. Он до окончания школы ходил с отцом пасти коров на лесных пастбищах. Сначала просто подпаском, а после стал подменять то отца, то Варяга на выходные. Никаких друзей-товарищей ему не надо. Лучше папки друга нет! Осенью и весной охотился с отцом, а когда тот купил Митьке одностволку, бегал на охоту и один, если отец занят домашними делами или принял на грудь.

После школы поступил Митька в районное училище и, проучившись два года, получил специальность печника и права тракториста. Как мать ни уговаривала его поступить учиться на три года, чтобы ещё получить среднее образование и выучиться к тому же на водителя, сын упёрся и настоял на своём.
– Я и так лишний год в школе проучился, – заявил он.
В результате, сдав экзамены, сразу же получил повестку в армию. Расстроенная мать только и приговорила:
– Как уговаривала тебя, мазурика, пойти учиться на три года, так нет: упёрся и не своротишь! Целый год бы ещё учился! А теперь только восемнадцать исполнилось и сразу повестка.
Людмила Ивановна расплакалась.
– Мам, ты чего? Чего сырость не по делу развела? Да мне в армию сходить как три пальца об….ть.
– Трепло ты, Митька! Весь в отца! Прекрасно знаешь, что в армии дедовщина, обижают, говорят, первогодков. Ты, парень, там на рожон не ползи, не отговаривай, язычок за зубами держи, а то он у тебя, как у батька, мелет что ни попадя, надо и не надо. Отвальную маленькую соберу, сам знаешь, какое сейчас время: денег не дают, выкручиваемся как можем.
– Ладно, – буркнул Митька. – Я теперь и сам жалею, что тебя не послушался. Да чего жалеть: судьба у меня, значит, такая! Ты не переживай! «Через две, через две зимы, через две, через две весны, отслужу, как надо, и вернусь!» – шутливо пропел он.
– Вот и поговори с тобой! Всё хиханьки да хаханьки!
– Мам, я к бате, на Высокий бор. Вспомню молодость – за коровами побегаю. Как в детстве! Их недавно выпустили на волю, носятся как угорелые. – Сын состроил смешную рожицу.
– Митька, чтобы там ни-ни у меня!
– Ты про что это?
– Про то! Сам знаешь, про что! Они, паразиты, там бражку наставляют, смотри, чтоб без выпивок у меня!

Много слёз пролила Людмила Ивановна, пока Митька служил в армии. Ей казалось: сына обижают, а он не терпит и сразу сдачу даёт. На сдачу Митька был горазд и первый мог в морду заехать, если оскорбили словами. Ему палец в рот не клади, на раз откусит.
На втором году службы приехал Митька в отпуск. Нагрянул неожиданно, на вечернем теплоходе. Мать поливала гряды, а отец, облокотившись на огород, задумчиво курил, пуская дым колечками.
– Мама, папа встречайте солдата! – весело крикнул Митька. – Сержант Дмитрий Рудаков прибыл в отпуск на месяц в полное ваше распоряжение!
Мать бросила лейку и кинулась к сыну.
– Митенька! Приехал! Как же я радёхонька! Здравствуй, сыночек!
Она обняла его и прижалась к груди.
– Мама, не плачь, ты чего?
Отец подошёл и поздоровался с сыном за руку.
– Здоро;во, служивый! Эк вымахал за год!
– Пошли в дом, я тебя накормлю, – засуетилась Людмила Ивановна. – Мы с батьком уже поужинали.
– Мать, нет ли у тебя за встречу? – спросил отец.
– Нету! Вчера всё допил.
– Ладно, завтра сообразим. Митька, я в пять утра уеду с доярками на работу, а ты, если захочешь, прибегай. Я спать пошёл, утром рано вставать. Придёшь на; бор, там обо всём и поговорим.

Дмитрий уплетал за обе щёки деревенскую еду, а мать, подперев рукой щеку, смотрела на него, и радость, и гордость переполняли её. Сын возмужал, раздался в плечах, а красавец какой!
– Спасибо, мам! – отложил он ложку и выпил махом стакан молока. – Пройдусь по деревне, целый год не был, соскучился, просто жуть!
Повзрослевший, возмужавший в армейской форме, Митька гоголем прошёлся по Ольховью. Эх, хорошо! Ему кажется: все девчонки припали к окнам и смотрят на бравого солдата Дмитрия Рудакова. На улице теплынь, солнышко светит, одуванчики цветут, птицы распевают, воробьи в пыли купаются. Лепота! Друзья-ровесники в армии, а он дома! Радость так и прёт из груди! Митька от избытка чувств поднял руки кверху и закричал во весь голос;
– Ура-а-а! Я люблю Ольховье!
Он посмотрел по сторонам, нет ли кого рядом? Впереди бегут и хохочут Гореловы Сашка с Машкой, им до него нет никакого дела. Белоголовые, весёлые и беззаботные, они рады летнему вечеру. Дети свернули к церквям, вернее, к тому месту, где они когда-то стояли. Там деревенская ребятня любит играть. Митьке было пятнадцать лет, когда церкви сгорели. Он вздохнул. Помнит, как всей деревней пытались их отстоять у огня. И долго люди переживали по поводу такой невосполнимой утраты. Подозревали девчонок, куривших около церквей, но не пойман – не вор. Церкви не появятся, если найдут виноватых. И до сих пор никто не знает причину пожара.

На другой день он оделся в гражданскую одежду и махнул в лес, к отцу на пастбище. Целый год Митька мечтал об этом дне. Он все лета проводил там. Пришёл парень, когда коровы уже были выпущены на волю, а отец с Варягом сидели возле избушки и плели плетушки* из берёсты. Митька сел рядом.
– Здоро;во, дядя Лёня! – поздоровался он с Варягом.
– Здоров будь, солдат! – поприветствовал тот.
– Привет, батя! На продажу плетёте?
– На опохмёлку*, – рассмеялся отец. – Продадим за бутылку, опохмелимся и опять сплетём. Материалу хоть отбавляй. Чай будешь пить?
– А как же!
– Тогда подживи костёр и бегом на ключ за водой. Нам тоже не мешает горло промочить.
Митька был счастлив. Он давно мечтал об этом дне: лес, солнце, кукушка вещует, птицы поют, вороны каркают – лепота! Он с удовольствием помог отцу с напарником собрать коров на вечернюю дойку, а в пять утра снова пригнал их уже на утреннюю. После, вместе с доярками, они приехали домой, и Митька завалился спать. Он так сладко спал, что мать не решилась разбудить его на обед. Правда, отец где-то добыл маленькую и порывался поднять сына, чтобы выпить за встречу, но она встала стеной.
– Нехрен парня спаивать! – сказала она.
– А тебе нехрен командовать! – отрезал муж.
Но, увидев рассерженное лицо жены, махнул рукой. – Да пошла ты на три буквы с поворотом!
– И ты туда же!

Митька проснулся в приподнятом настроении. Впереди месяц отдыха от армейских будней. Основательно подкрепившись, он собрался сходить в клуб. Сказано-сделано. Подойдя ко клубу Митька увидел на крыльце нескольких парней и девчонок. Они стояли и курили. Митька тоже научился курить в армии. Он подошёл, поздоровался, закурил.
– Чего стоим, кого ждём? – небрежно спросил он.
– Тебя, кого же ещё? В отпуск или насовсем?
– В отпуск.
– С тебя идёт! Надо выпить за встречу, – предложил Матвей Кулебакин, – обмыть, так сказать, твоё прибытие в родные пенаты.
– Надо, да где взять?
– У родителей спроси!
– Спрашивал, батя всё подчистил. Собака мясом не торгует. Танцы будут?
– Такие засранцы не ходят на танцы! – необдуманно ответил Матвей, за что тут же получил от Митьки удар в челюсть.
– Наших бьют! – завопил он, и посыпались на Митьку удары.
Девчонки завизжали, а Танька Рудакова побежала за участковым. Тот подоспел вовремя, благо жил неподалёку, а то бы Митьке перепало на всю катушку. После разборок с участковым Танька изъявила желание проводить побитого до дома.
– Не надо, я сам дорогу знаю. Вот выпить бы не отказался.
– У отца в бане бражка есть, пошли, налью.
– Пошли.

Но баня оказалась на замке, и они отправились обратно, не солоно хлебавши. Танька всё же увязалась за Митькой, но около калитки он остановился.
– Спасибо за помощь, Таня. Извини, провожать дальше не надо. Спокойной ночи!
– И тебе! – откликнулась недовольная Танька.
Людмила Ивановна была в шоке, увидев разбитое лицо сына. Она сказала, что завтра сходит и напишет заявлению участковому.
– Не надо, мам, сами разберёмся. Участковый заявление уже подписал. Я первый ударил.
– Митенька, ты уж не ходи больше по клубам. Как с эким лицом обратно поедешь?
– За месяц всё заживёт как на собаке.
– Верно, Митька, колоченая посудина два веку стоит, – засмеялся отец. – Не успел приехать, а уже отоварили!
На другой день вечером явились драчуны с извинениями и с литровой, уже начатой бутылкой спирту, называемой в просторечии «Рояль». Митька покуражился для виду, пообещал завтра забрать заявление у участкового. Мировую распили, заявление Митька забрал, но в клуб больше не пошёл. Он через день ездил на сутки с отцом на пастбище, где отдыхал душой, гуляя по лесу. Здесь всё ему родное и близкое. Каждый пенёк знаком. Он варил обед и ужин пастухам, помогал им собрать коров перед дойкой, после выдёргивал верельницы* и выпускал их на волю. Митька опять оказался в своей среде. Душа его пела и ликовала под птичий щебет, звонкое «ку-ку», дробный, на весь лес, стук дятла, который из года в год, недалеко от дойки, избавлял деревья от короедов. Митька пошёл на стук. Так и есть, как всегда, в работе лесной труженик.
– Привет, Тукыч! – поздоровался он.
В ответ дятел выбил длинную дробь.
– Как поживал-зимовал?
И тут Митька увидел под соседней огромной елью большую кучу вышелушенных еловых шишек.
– Ого, брат, да ты, пожалуй, хорошо зимовал. Мешка два можно набрать шишек на самовар. Я их заберу? У доярок много пустых мешков из-под отрубей, в них и затарю твои шишечные отходы. Вот мамка обрадуется! Постучи клювом, коли не против. Ага, разрешаешь. Спаси-бо, Тукыч! Попрошу мамку достать старый самовар, надраю его песком с клюквой, и будем мы чаи гонять.
Насчёт самовара мать осадила Митьку, чтобы не выдумывал не дело. Самовару сто лет в обед, его только выкрасить и выбросить, а шишки она уложит на тропинки между гряд.

Отпуск пролетел, и Людмила Ивановна проводила сына на пристань. Все ждут окончания строительства моста за Вагу. Тогда забегают автобусы от Архангельска до Котласа. Значит, не нужно будет тащиться так далеко на пристань. Митька ворчал на мать, говорил, что сам дорогу знает. Спускаясь по трапу на дебаркадер, он во всё горло запел:
– Как родная меня мать провожала…
– Митя, не смеши людей.
– И ты тоже!
– Я-то чем смешу?
– Как маленького провожаешь. Ещё бы за ручку взяла. Обратно такую дорогу потащишься.
– Митенька, дак зато я со спокоем обратно пойду, зная, что ты сел на теплоход.
– А вон и он показался. На теплоходе музыка играет, а я один стою на берегу, – дурачась, опять запел он.
– Митька! Баламут, весь в батька пошёл.
– Так я отцов сын. Мамочка, до свидания!
Он неловко обнял мать и заскочил на трап, который подали матросы с пришвартовавшегося теплохода. Митька выскочил сразу на верхнюю палубу и стал махать матери рукой. Людмила Ивановна ожидала этого и ждала появления сына на палубе. Так и махали они друг другу, пока теплоход не скрылся за поворотом.

Верельницы - две длинные жерди, которыми перегораживали вход.