Дочь Монтесумы

21.часть 1 часть 2 ниже

            Поцелуй любви
Но вот послышалась музыка, и в сопровождении
художников – мастеров по разрисовке тела – в комнату вошли мои слуги с еще более роскошными нарядами, чем все, что я носил до сих пор. Слуги раздели
меня, и художники принялись за работу. Все мое тело они раскрасили уродливыми красно-бело-синими
узорами, так что я стал похож на какое-то знамя, а лицо и губы вымазали багряной краской. На груди, над
сердцем, они как можно точнее и тщательнее намалевали алый круг. Затем, собрав мои падающие на плечи длинные волосы, они соорудили из них на макушке пучок, перевязанный красной вышитой лентой, как
это принято у индейцев, и воткнули в него несколько
ярких перьев.
После этого меня облачили в пышное одеяние,
чем-то напоминающее верховные ризы, продели мне
в уши золотые кольца, надели на руки и ноги золотые
обручи, а на шею – ожерелье из бесценных изумрудов. Кроме того, на моей груди сверкал огромный драгоценный камень, переливавшийся, как море при лунном свете, а к подбородку мне подвесили бороду из
розовых морских раковин. Наконец, нацепив на меня
столько венков и цветочных гирлянд, что я превратил-
ся в настоящее майское дерево, какое устраивают в
нашей дитчингемской общине, они отошли в сторону,
восхищенные делом своих рук.
Вновь зазвучала музыка. Мне дали две лютни, по
одной в каждую руку, и повели в большой зал дворца.
Здесь уже собрались все знатные ацтеки, облаченные в праздничные одежды. На возвышении стояли
четыре мои жены в одеяниях четырех богинь – Хочи,
Хило, Атлы и Клитхо. Эти имена они получили в день
свадьбы. Атлой была принцесса Отоми.
Когда я занял свое место на возвышении, они приблизились ко мне, по очереди целуя меня в лоб, и начали предлагать мне всякие сласти; на золотых блюдах, а также шоколад и мескаль в золотых чашах. Я
не мог ничего есть и только выпил крепчайшего мескаля, чтобы хоть немного приободриться.
Когда эта церемония завершилась, наступила
мгновенная тишина, а затем в дальнем конце залы
показалась зловещая процессия людей в багряных
жертвенных одеяниях. Это шли жрецы, с ног до головы заляпанные кровью. Кровь склеивала их длинные
спутанные волосы, кровь покрывала голые руки, и даже свирепые глаза, казалось, были налиты кровью.
Жрецы приблизились к возвышению, и тогда верховный паба внезапно вскинул вверх руки и возопил:
– Люди, склонитесь перед бессмертным богом!
Все, кто собрались в зале, простерлись ниц, громко
восклицая:
– Мы поклоняемся богу!
Жрец трижды прокричал эти слова, и присутствующие трижды падали наземь, повторяя ответ. Затем,
когда все поднялись на ноги, верховный жрец обратился ко мне:
– Прости нас, Тескатлипока, что мы не можем почтить тебя по обычаю, ибо наш повелитель должен
был склониться перед тобой вместе с нами. Но ты
знаешь, какое горе постигло твоих рабов: нам приходится в своем собственном доме сражаться с теми,
кто богохульствует и оскорбляет тебя, о Тескатлипока, и других богов, твоих братьев, а наш возлюбленный император тяжко ранен и находится в руках святотатцев. Скоро, скоро ты достигнешь предела своих желаний и вознесешься на небеса! Ты покинешь
свою земную оболочку, показав нам всем, что человеческое благополучие – лишь быстролетная тень. И
тогда, во имя нашей любви к тебе, заклинаем тебя,
о Тескатлипока, сделай так, чтобы мы победили твоих врагов, святотатцев, и смогли почтить тебя, принеся их в жертву на твоем алтаре. О, Тескатлипока, ты
недолго побыл среди нас, и ты не желаешь оставаться с нами, ибо тебе уготована вечная слава. Давно
уже ты ожидал этого счастливого дня, и вот, наконец,
он пришел. Мы любили тебя, мы поклонялись тебе,
сделай же так, чтобы мы, твои дети, увидели тебя в
сиянии славы! Ниспошли нам радость венного благополучия, о Тескатлипока, ниспошли благодать народу,
среди которого ты согласился прожить этот год!
Так говорил верховный жрец, и голос его временами тонул среди громких рыданий собравшихся и горестных воплей моих жен. Отоми стояла молча.
Наконец верховный паба сделал знак, заиграла музыка, и жрецы окружили нас со всех сторон. Две мои
жены-богини встали впереди меня, две – позади, и так
мы вышли из зала, а затем через широко распахнутые перед процессией ворота – за стены дворца. С
каменным спокойствием смотрел я по сторонам, и в
этот последний час ничто не ускользало от моего внимания. Странное зрелище открылось передо мной! В
нескольких сотнях шагов индейцы продолжали яростно штурмовать дворец Ахаякатля, где укрылись испанцы. Отдельные отряды воинов то тут, то там пытались взобраться на стены; испанцы косили их смертоносным огнем, а их союзники тласкаланцы сбрасывали нападающих копьями и боевыми палицами. В
то же время другие отряды ацтеков, усеявшие крыши
уцелевших от пожара соседних домов и все выступы
большого теокалли, на котором мне предстояло испустить дух, осыпали тысячами дротиков, стрел и кам-
ней занятый испанцами дворец и другие участки обороны противника.
А всего в пятистах ярдах от того места, где кипела
эта смертоносная битва, на другом конце площади, у
ворот дворца Монтесумы разыгрывалась совершенно иная сцена. Огромная толпа с множеством женщин
и детей собралась здесь, чтобы увидеть мою смерть.
Люди пришли с охапками цветов, с музыкой, с песнями, и, когда я предстал перед ними, приветственные крики на мгновение заглушили гром выстрелов и
яростный шум сражения. Время от времени шальное
пушечное ядро врезалось в толпу, оставляя на месте
убитых и раненых, но никто не разбегался и не прятался. Люди только громче кричали:
– Слава тебе, Тескатлипока, и прощай! Будь благословен, спаситель наш! Слава тебе и прощай!
Процессия медленно пробиралась сквозь толпу по
узкому проходу, сплошь усыпанному цветами. Наконец мы пересекли площадь и достигли подножия
теокалли. Здесь собралось так много народу, что
нам пришлось остановиться. Пока жрецы расчищали
путь, какой-то воин проложил себе дорогу сквозь толпу и склонился передо мной. Я узнал принца Куаутемока.
– Теуль, чтобы проститься с тобой, я оставил своих
людей, – прошептал Куаутемок, кивнув в сторону вои-
нов, готовых к штурму дворца Ахаякатля. – Наверное,
мы скоро встретимся снова. Верь мне, теуль, я сделал
бы все, чтобы выручить тебя, но это невозможно. Если бы мог, я поменялся бы с тобой местами. Прощай,
друг? Ты дважды спас мою жизнь, а я твою спасти не
сумел.
– Прощай, Куаутемок, – ответил я. – Да хранит тебя
небо, ибо ты был мне верным другом.
И мы расстались.
У подножия теокалли все шествие выстроилось заново, и здесь одна из моих жен простилась со мной,
бросившись мне на грудь и заливаясь слезами. Но
я не стал рыдать на ее груди. Медленно и торжественно мы начали подниматься по каменным лестницам, расположенным таким образом, что после каждой из них нам приходилось совершать полный круг
на очередном уступе пирамиды. Целый час бесконечная процессия ползла к вершине, обвивая весь теокалли пестрой ломаной спиралью. На каждом повороте мы останавливались, и я расставался либо с одной
из жен, либо с одним из своих музыкальных инструментов (причем это я делал без малейшего сожаления), либо с одной из частей своего странного наряда.
Но вот, наконец, по широким ступеням последней
лестницы мы взошли на плоскую вершину теокалли.
Это была ничем не огражденная площадь, более об-
ширная, чем весь наш церковный двор в Дитчингеме.
Здесь на головокружительной высоте стояли храмы
Уицилопочтли и Тескатлипоки, огромные сооружения
из камня и дерева, внутри которых находились безобразные идолы этих богов и страшные комнаты, залитые кровью жертв. Напротив храмов горел неугасимый священный огонь, стояли жертвенные камни,
орудия пыток и большой барабан, обтянутый змеиной
кожей. Остальная часть вершины теокалли была совершенно голой. Голой, но не безлюдной. На стороне, обращенной к испанцам, толпилось несколько сотен воинов, беспрестанно осыпавших врага стрелами и камнями, а на противоположном краю собрались
в ожидании моей смерти жрецы. Внизу вся обширная площадь, окруженная развалинами домов, была
заполнена многотысячной толпой. Некоторые из ацтеков по-прежнему сражались с испанцами, но большинство собралось сюда только для того, чтобы увидеть, как меня принесут в жертву.
Мы достигли вершины теокалли за два часа до полудня, потому что до жертвоприношения еще предстояло выполнить ряд церемоний. Сначала меня ввели в святилище бога Тескатлипоки, имя которого я носил. Здесь стояло его изваяние из черного мрамора с
золотыми украшениями. Идол держал в руке полированный золотой щит, устремив на него глаза из драго-
ценных камней. Жрецы говорили, что он видит в этом
зеркале все, что было и что будет на созданной им
земле.
Перед идолом стояло золотое блюдо. Верховный
жрец взял его и, бормоча заклинания, принялся вытирать концами своих длинных слипшихся волос. Начистив блюдо до блеска, жрец поднес его к моим губам,
чтобы я дохнул на сверкающую поверхность. Смертельная слабость и головокружение охватили меня: я
понял, что после этого обряда блюдо готово принять
сердце, которое еще трепетало и билось в моей груди.
Не знаю, какие еще церемонии ожидали меня в
этом проклятом капище, – внезапное смятение на
площади вокруг пирамиды заставило жрецов бросить
все и поспешно вывести меня из храма. Я взглянул
вниз и замер: доведенные до бешенства градом стрел
и камней, сыпавшихся на них с уступов, испанцы пошли на приступ большого теокалли.
Крупные отряды под предводительством самого
Кортеса прокладывали себе дорогу сквозь толпы ацтеков, запрудивших всю площадь. Вместе с испанскими солдатами пробивалось несколько сотен их союзников, тласкаланцев. Но в то же время к подножию
первой лестницы устремились тысячи ацтекских воинов, чтобы здесь раздавить белых захватчиков. Че-
рез пять минут враги встретились, и отчаянная, беспощадная схватка началась.
Хагард