Страсти по лошади

 
                4.СТРАСТИ ПО ЛОШАДИ.(Из серии 5 паролей из детства.)
           Зимний день очень короток. Но в пятилетнем возрасте я этого, конечно, не знал. Продолжительность дня тогда для меня не определялась заданной высшим разумом сменой дня и ночи по  законам  мироздания.Эти знания придут позже. Я не знал даже, что происходило за пределами моей деревни, и очень мало знал, что происходило за пределами нашей избы, стоявшей в самом конце спускавшейся к речке деревни. Так как наш дом был крайним на низком конце деревни, то отца звали Минька крайний. Вообще-то он был Михаил Михайлович.
           Я знал, что где то шла Война, представления о которой у меня были самые смутные. Что скрывалось за этим странным и непонятным словом, я не предполагал. Меня с Войной связывали только две вещи. Я знал, что отец ушел на Войну и, чтобы помочь ему, мы с сестрой, которая была моложе меня на год с небольшим, ежедневно произносили молитву «Отче наш», заученную со слов мамы. Мы запомнили её быстро и надежно.
            Во всяком случае, Война меня нисколько не пугала. Была надежная «скорлупа» избы с большой и грузной печью. В избе было всё необходимое. В одном, дальнем от входной двери углу, стояла материнская кровать, в центре – стол и две длинные лавки около него. Напротив стола у гладко выструганной стены стоял небольшой шкап. Над ним висел колокол черно-бумажного репродуктора, а в красном углу – божница с иконой и зажигаемой иногда лампадкой. Ну и, конечно, уютная печь, на которой мы с сестрой спали и часто зимой проводили длинные вечера, без света, совершая «виток за витком» в глубинах беспредельного русского космоса.
          С Войной связано много чисто детских воспоминаний. Самое первое из них – это желание уйти туда (на Войну) и помогать отцу. Это желание «случилось» в зиму 1943г., когда мне было четыре с половиной года. Мама нисколько не возражала, более того, активно собирала меня для похода. В один из зимних дней я одел свое пальто, сшитое мамой из трофейного немецкого мундира, мышиного цвета, с оловянными пуговицами со свастикой. В этом пальто, с теми же фашистскими пуговицами, я проходил весь первый класс в соседнее село за три километра. Никто у меня эти пуговицы не отрезал и уж тем более не привлек за политическую близорукость. Одел, естественно, зимнюю шапку, опоясался ремнем с деревянным наганом на нем и был готов к походу. Я ступил уже на порог, когда мама вдруг сказала мне, что на Войне убивают. Я так испугался, что немедленно разделся и с одним деревянным наганом забрался в самое безопасное в избе место – на печку. Больше до самой Победы я на Войну не просился.
           День постепенно уступал место сгущавшимся за окном сумеркам.-
Светлые прямоугольники окон стали мутнеть. Темнота постепенно заполняла нашу избу. Едва различимыми стали несколько висевших на стене семейных фотографий. Постепенно теряли свои очертания все предметы в избе, черный репродуктор стал совсем невидимым. Огонь зажигали крайне редко, керосин всегда экономили.
         Я и сестра всегда с тревогой ожидали прихода вечера, так как знали, что мама опять должна уйти в колхозную контору, и мы останемся на своей печке один на один с темнотой и тягостным ожиданием её возвращения. Избу, в которой располагалась контора, я знал хорошо. Около конторы был колхозный ток, где стояла молотилка, заглатывавшая летом снопы и из небольшого «хобота» выдававшая зерно. Рядом был скотный двор, не привлекавший интереса моих сверстников. А вот находившаяся рядом с конторой конюшня – другое дело. В ней размещалось 10-15 лошадей, к которым нас постоянно тянуло во время их отдыха или после возвращения с работ на ночь. Мы знали их всех по именам, тем более над яслями висели соответствующие таблички. Радостью было погладить лошадь или забраться в стойло, если в это время в конюшне не было конюха. Висевшие в конюшне сбруя и лошадиная упряжь, неповторимый запах конюшни со своеобразным ароматом, легкое лошадиное ржание и прядение лошадей ушами – не забываемы.
           Наступал вечер, мама опять собиралась идти в контору. За все годы Войны, предчувствия ее ухода в «эту контору» остались самыми неприятными. Поэтому мы с утра с сестрой начинали досаждать маме своим вопросом: «Мам, а сегодня ты опять пойдешь?». Но причина этих походов была очень убедительной. В деревне было плохо с дровами. Очень плохо. Лес был далеко. Находившийся в километре «склон» большого оврага был уже вырублен под корень. Были выкорчеваны все пеньки. Это сделали женщины, которые ходили с корзинами за корнями.
             Собиравшиеся в конторе по вечерам женщины во главе с председательшей решали вопрос: «Кто получит в этот раз лошадь, чтобы съездить в лес за дровами». Лес находился в километрах 6-7 от деревни. Давали лошадь для поездки в лес на 2-3 дома. Женщины кооперировались и делали все сами. Ни тогда, ни сегодня не знаю, по каким соображениям решался вопрос о выделении лошади. Знаю, что лошадей было мало, они работали много и тяжело. Несколько колхозных лошадей «ушли» на Войну. Не могу объяснить, почему на эти собрания надо было ходить не единожды. Может быть, количество этих походов детская память преувеличивает из-за тягостных ожиданий на печке в темноте, из-за чувства страха, рожденного уходом мамы. тревогами ожиданий и надежд на удачу. Но эти «бдения» оставили стойкое чувство щемящей тоски и безысходности. Иногда мы засыпали и не дожидались возвращения мамы. Иногда слышали в ответ: «Сегодня не дали».
               Мы не понимали тогда, что были защищены от реальности
возрастом, не ведали, чем опасна Война. Где-то дети переживали не нашего уровня заботы. У них были совсем другие ощущения, настоящие страхи и трагедии. У нас же были стены родного дома, уютная печь, к теплой трубе которой можно было прижаться и, затаив дыхание, слушать вой ветра и со сладостным ощущением момента возвращения мамы думать о сильной, красивой и доброй лошади. Далекие, прочно укрепившиеся в памяти детские воспоминания семидесятилетней давности, не мертвы. Они живы и рождают чувство святой любви к миллионам русских женщин, которые в суровую годину нашей истории много и тяжело, без «бонусов», работали, растили детей, ждали своих мужей, помогали стране и фронту. Вечная память и вечная любовь Вам, мадонны с ликами святых и непорочных.
          На меня эти воспоминания навалились трепетным бременем несколько лет назад после просмотра одной из телевизионых передач, которую вела, кажется, Марина Голуб. В этой передаче участвовали частушечники. Маленькая девчушка неожиданно пропела частушку из  той деревенской военной поры:
Бригадир, бригадир,
Мохнатая шапка.
Кто пол-литра принесет,
Тому и лошадка.
             Значит, вместе со мной и моей сестрой во многих деревнях заснеженной необъятной России маленькие мальчишки и девчонки в пустых и часто холодных избах, ожидали от своих матерей добрых вестей о лошади. У нас была тогда у всех общая судьба, общей для большинства нашего народа она является и сейчас. У нас и общие ожидания: когда мы получим доброе знамение о лошади, которая все-таки придет, согреет нас и, наконец, повезет.

                2014 г. Дзержинск