Подборка в журнале Русское эхо 3 2024

Подборка в литературно-художественном журнале "Русское эхо", г. Самара, 2024 г., №3 (161), Стр. 27 - 32. 

ТОЛСТОУС Василий - родился в 1954 году в г. Свердловске Ворошиловградской области Украины. Окончил Донецкий политехнический институт. Автор более сорока книг стихов и прозы. Редактор-составитель нескольких книжных серий, в том числе поэтических антологий "Песни Южной Руси. Стихи русских поэтов Украины (1980-е - 2000-е гг.)" и "Песни XX века. Русская цивилизация. Национальное достояние". Лауреат литературных премий им. В. Даля, М. Матусовского, О. Бишарева, "Молодой гвардии", "Свой вариант", Донецкой областной премии им. В. Шутова. Финалист литературно-поэтического конкурса "Поэзия Донбасса". Член Союза писателей России. Живёт в г. Макеевке Донецкой народной республики.


СТИХОТВОРЕНИЯ


***
Смущаясь, дети попросили:
«Присядь, попей. Припомни, дед –
ты был когда-нибудь в России?
Ведь прожил, чай, немало лет.
Скажи: она вообще какая?
Такие ж хаты ли на ней?»
Ответил дед: «В ней нет окраин.
Земель немилых нет, верней.   
В ней было место и Донбассу,
и прерий крымских ковылю.
Я понимал всегда и сразу,
что на Дону её люблю,
что я люблю её на Волге,
и на Днепре, и на Неве,
был не чужим в Москве нисколько,
ведь с детства думал о Москве».
«Ну что молчишь? Ты озадачен?
Бывают лучшие края?»
«Я не молчу. Я просто плачу:
Россия – родина моя».


***
Грохочет. Грохочет! Грохочет…
Гадаешь: откуда, куда.
То шахту вдали раскурочит,
то мост принимает удар.
Посуда звенит беспрерывно…
Так хочется вниз, на простор.
На лестнице баба Марина:
«Сынок, может, выйдем во двор?
Сама не могу: ноги, ноги…
Седьмой-то этаж. Высоко.
Глуха и не слышу тревоги,
но ходором ходит балкон».
И плачет, и смотрит не видя:
«Там сын. Может, знаешь: Олег».
Её материнской обиде
полгода, а кажется – век.
Я знаю: был ранен, лечился,
и вновь – на Авдеевский фронт.
Мелькали бессчётные числа.
Писал: «Мы стремимся вперёд!»
Потом замолчал на полгода.
Сказали: «Попал под обстрел.
То снег, то дожди. Непогода.
Нейтралка. Там много их, тел».
Удары притихли в потёмках:
Господь не привадил беду.
«Помянем сыночка? Пойдем-ка».
Что делать? Конечно, иду.
В квартире портреты, плакаты:
«Россия с Донбассом – навек!»
Икона из дедовой хаты.
Взглянула – слеза из-под век.
Сидели вдвоём, поминали:
«Полнее, полней наливай!»
И выла, целуя медали:
«Пусти его, Господи, в рай!»


 ***
Шумел на воле детский сад:
неслись ребячьи голоса –
то звонкий смех, то крик и слёзы.
К закату снег февральский розов,
сосульки с крыш спустили косы.
В углу двора, особняком,
катал мальчишка снежный ком,
сопел, бубнил негромко что-то.
В глазах упорство и забота:
свершалась нужная работа.
На первый ком он клал второй,
и третий высился горой.
Не отдохнув, трудился снова.
Росла и ширилась основа
чего-то странного, большого.
Кричал соседский мальчуган:
«Серёжка горку сделал нам!»
В ответ румяная девчонка,
не больше юркого галчонка,
смеялась счастливо и звонко.
Мальчишка строил и не слышал:
пусть меньше сил, но горка – выше.
Да и не горка это вовсе:
твердея, стыло на морозе
лицо на сказочном колоссе.   
Он из земли – своей гробницы –      
пытался в мир живых пробиться   
и, на руках вздувая жилы,               
почти прорвался из могилы,
в пути наверх оставив силы.   
Толпа бесшумно прирастала,
над ней, застыв скалой, устало,
колосс незрячими глазами
и напряжёнными устами
кого-то звал за небесами.
Кто видел – стал и тих, и скован…
И на вопрос: «Серёжа, кто он?» –
малец, откашлявшись, нескоро,
ответил с капелькой укора:
«Я сын погибшего шахтёра».


ДОНЕЦК

Привет, шахтёрская столица!
Я по тебе скучал, Донецк…
Вдали, в ненастье, часто снится
осенний лиственный багрец.
Проспекты, улицы, аллеи,
трамваи, храмов купола
вдали, в разлуке, душу греют –
она лишь памятью тепла.
Паря над Пушкинским бульваром,
опавший лист зовёт с собой,
стеля навстречу юным парам
плаща осеннего подбой.
Я в октябре – больным, несмелым, –
лечу здесь душу тишиной
и занят лучшим в мире делом:
блуждаю сказочной страной.
С твоей душой, зелёный город,
в душе моей связалась нить:
проспектов ширь и буйный норов
клянусь навечно сохранить.
Здесь посчастливилось влюбиться,
здесь дочь сказала мне: «Отец!»
Не позабыть родные лица
друзей, их смех и стук сердец.
А если в тяжкий миг дано мне
увидеть свет в конце пути –
тебя, мой друг Донецк, я вспомню,
ты лишь свети, свети, свети...


***
Жить хочешь вечно молодым
и стать боишься старым?
Не дожил в прошлом до седин
Эрнесто Че Гевара.
А был бы жив и молод он,
и при боезапасе –
то защищал бы отчий дом
и русских на Донбассе.
И воевал бы до конца:
он знал – нельзя иначе;
от пуль не прятал бы лица,
но выполнил задачу.
И он бы снова здесь погиб
от чужеземной мины.
За то, что множатся враги
ему и нам обидно;
ещё за то, что он – один
из тех, кому не ново
не видеть собственных седин,
сойдя в венце терновом.


***
Опять с небес, где звёзды и орлы,
в закатный час, к исходу воскресенья,
слетел октябрьский вечер и поплыл      
над городом, над улицей осенней.
По-летнему ленивые ветра
несли тепла невидимую россыпь –
туда, где стайкой мчалась детвора,   
отряд лихих разбойников курносых.
В большом дворе играли в домино,
а мимо с шумом школьники вприпрыжку
спешили вдоль по улице в кино,   
не дочитав потрёпанные книжки...
Тенями вечер с неба наползал.
Несли во двор соседи радиолу,
и быть спокойным, право же, нельзя
от этих песен, странно невесёлых.   
Их слушали окрестные дворы,
и подпевал безногий дядя Митя –
широкий двор уютен и открыт,
и с улицей невидимою слитен.
Соседка Тая ставила вино,
чтоб на фронтах погибших помянули.
Мы очень дружно жили на одной
из трёх случайно уцелевших улиц.


НА СЪЁМКАХ ФИЛЬМА «ОНИ СРАЖАЛИСЬ ЗА РОДИНУ»

«Сколько можно терпеть отступления? –
говорила солдатка ему. –
Отощали совсем, словно пленные.
Сдюжат разве такие войну?»
Он молчал. Не изведавший пороха,
вопросительно глянул туда,
где стоял очень маленький Шолохов
и смотрел не на съёмки, а вдаль.
«Как же мал он, тщедушен и немощен, –
думал в кадре стоящий артист. –
Что же видит он в небе темнеющем,
кроме низко летающих птиц?»
А солдатка, актриса дородная,
тоже видела что-то поверх
тех, двоих: может, прошлое Родины,
что когда-то просила их всех
защитить её здесь, на Донетчине,
и на Волхове, и на Днепре? –
ведь война убивала, калечила,
чтоб Россия не выжила впредь.
Их, актёров, растили родители
может быть, для того, чтоб они
этих птиц, это небо увидели
и погожие, мирные дни?
Губы сжал словно выросший Шолохов,
брови сдвинул седой Бондарчук,
глядя в небо, где грозные сполохи
разметали неловких пичуг,
что кричат и беспомощно мечутся.
А больной, измождённый Шукшин,
прошептал, что уверен: Отечество
вновь зовёт на защиту мужчин.


***
Пока в груди бессонно бьётся сердце,
пока в глазах огонь любви горит,
пока тоскуешь, вспоминая детство –
за счастье жить судьбу благодари.
Но если гарь войны поля укроет
и загудит над Родиной набат,
не думай ни о чём и стань героем –
на фронте это лучшая судьба.
Да, гром сражений может быть жестоким,
удача там висит на волоске.
Судьба не знает, что такое сроки,
и что с длиною линий на руке.
Разрыв, удар – и ты туда, где души,
где вьётся пыль несбывшихся планет.
Там не пройти босым по майским лужам,
ведь там ни луж, ни даже мая нет.


ПОСЛЕ ВОЙНЫ

История не пишется с улыбкой –
она скользит над реками из слёз.
Ушедших войн заржавленной ошибкой
она застыла в поле у берёз.
Упрямый ветер, время распыляя,
перенося по свету тишину,
спадёт, когда от края и до края
переметёт барханами войну,
а из земли, с недавних пор безлюдной,
опять пробьются клейкие ростки.
Стремиться к солнцу беспредельно трудно,
и вниз – корням, осколкам вопреки.
Летучий пепел, путник вездесущий,
и медной гильзы прозелень в земле,
уже не знают, что такое души,
скрывая кости белые в золе…


***
С зарёй остатки сонной лени я
смахну, скажу себе: «Пора!»
Укажет взводный направление
для выдвижения с утра.
В тиши, нехожеными тропами
в разведку выступит отряд,
чтоб на полях, пять лет не вскопанных,
растаять в травах сентября.
Нас, провожаемых сороками,
наверно, выследят враги:
большие птицы вьются около,
сужая с криками круги.
И вспыхнет бой короткий, бешеный.
Вернёмся, если повезёт,
живыми, но уже не прежними –
родной одиннадцатый взвод.
Дивизион получит данные
о диспозиции врага,
сплошным огнём накроет здания
артиллерийский ураган.
...А мы помянем над могилами
навек покинувших войну,
и вспомним тех, что раньше сгинули
за дом свой, веру и страну.