47. Былички деда Сомка. Этнография. 1-7

АВТОРСКОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ    

МНЕ ТАК И НЕ СЛУЧИЛОСЬ ЗАГЛЯНУТЬ В ЛИЦА ЭТИХ ЛЮДЕЙ. НО Я СЛЫШУ И ЧУВСТВУЮ, КАК ГОВОРЯТ ОНИ СО МНОЙ СКВОЗЬ ВРЕМЯ, НЕ ИМЕЮЩЕЕ, ПО СУТИ СВОЕЙ, НИ ПРОШЛОГО, НИ НАСТОЯЩЕГО, НИ БУДУЩЕГО…

БЕЗЫМЯННЫЙ АВТОР ЗАПИСОК В ТОНЕНЬКОЙ ШКОЛЬНОЙ ТЕТРАДКЕ, СКАЗАВШИЙ ОДНАЖДЫ СЕБЕ И ЛЮДЯМ: «НАЧАЛ СОБИРАТЬ МАТЕРИАЛЫ И ПИСАТЬ ИСТОРИЮ СЕЛА ПОЛЯНЫ».  СТАРЕНЬКИЙ, НИ РАЗУ НЕ УВИДЕННЫЙ МНОЙ, УЧИТЕЛЬ ИЗ СЕЛА КРЕМЛЕВО.  СТАРОЖИЛ ФИРСОВ,  НЕРАВНОДУШНЫЙ К ИСТОРИИ СВОЕГО СЕЛА  ПАВЕЛЕЦ, ОСТАВИВШИЙ  СТИХОТВОРНЫЕ НЕРОВНЫЕ СТРОЧКИ, ПРОСТОТА И СИЛА КОТОРЫХ И ЗАСТАВИЛИ ВЗЯТЬСЯ МЕНЯ ЗА ЭТУ РАБОТУ.

Я С БЛАГОДАРНОСТЬЮ И ИЗУМЛЕНИЕМ РАЗБИРАЛА ОТРЫВОЧНЫЕ, РАЗРОЗНЕННЫЕ, ЧАСТИЧНО УТЕРЯННЫЕ И УТРАЧЕННЫЕ ЗАПИСИ, СЛУЧАЙНО, ПО НЕВЕРОЯТНОМУ СТЕЧЕНИЮ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ, ПОПАВШИЕ КО МНЕ ПОЧТИ ОДНОВРЕМЕННО. УДИВИТЕЛЬНО И ТРУДНО БЫЛО ПРОБИРАТЬСЯ  СКВОЗЬ КОРЯВО, НО ОЧЕНЬ СТАРАТЕЛЬНО ВЫВЕДЕННЫЕ СТРОЧКИ, СТЕСНИТЕЛЬНО И НЕЛОВКО БЫЛО ЗАГЛЯДЫВАТЬ В ЧУЖУЮ ЖИЗНЬ, ТАК ИСКРЕННЕ ОТКРЫВАВШУЮСЯ МНЕ НАВСТРЕЧУ.

ВСЁ БЫЛО ШЕРШАВО, НЕПОСЛЕДОВАТЕЛЬНО, С БОЛЬШИМИ ВРЕМЕННЫМИ ЛАКУНАМИ И СЕРЬЁЗНЫМИ ЯЗЫКОВЫМИ СЛОЖНОСТЯМИ МАЛОГРАМОТНЫХ ЛЮДЕЙ.  АВТОРЫ НАМЕРЕННО И СТАРАТЕЛЬНО ИЗБЕГАЛИ ПРОСТОНАРОДНЫХ ВЫРАЖЕНИЙ И РЕЧЕВОГО РИТМА СВОЕГО  ВРЕМЕНИ.

ЭТО ДЕЛАЛО ИХ ВОСПОМИНАНИЯ СУХИМИ, ЛИШЁННЫМИ ЕСТЕСТВЕННОГО АРОМАТА ПОВСЕДНЕВНОСТИ, ПОХОЖИМИ НА КОРОТКИЕ ГАЗЕТНЫЕ ЗАМЕТКИ 30-Х ГОДОВ ПРОШЛОГО ВЕКА, ГДЕ ВСЁ ВСТРАИВАЛОСЬ  В ОДНУ «ПРАВИЛЬНУЮ» СХЕМУ «НОВОЙ» ЖИЗНИ.

Я НАКЛАДЫВАЛА ЭТИ ВОСПОМИНАНИЯ НА УЖЕ СЛОЖИВШИЙСЯ РИСУНОК «БЫЛИЧЕК ДЕДА СОМКА», НАМЕРЕННО ВВОДЯ УСТАРЕВШИЕ РЕЧЕВЫЕ ОБОРОТЫ, СВОЕОБРАЗНУЮ СЛОВЕСНУЮ РИТМИКУ НАШИХ МЕСТ,  КОЛОРИТНЫЕ И ЁМКИЕ ПРИСКАЗКИ, СЛЫШАННЫЕ  МНОЙ НЕ ОДНАЖДЫ В ПОЕЗДКАХ ПО ДЕРЕВНЯМ И СЁЛАМ.
 
ЛЮБОПЫТНЫЕ СЛУЧАЯ,  УСЛЫШАННЫЕ  ЛЮДЬМИ, ПИСАВШИМИ ИСТОРИЮ НАШИХ МЕСТ ДО МЕНЯ.  СБОРНИКИ ИСТОРИКОВ-КРАЕВЕДОВ 20-30Х ГОДОВ ВЕКА УШЕДШЕГО, ЛЮБЕЗНО ПРЕДОСТАВЛЕННЫЕ РАБОТНИКАМИ НАШЕЙ БИБЛИОТЕКИ.  СЕРЬЁЗНЫЕ ТРУДЫ ВЯЧЕСЛАВА ЕГОРОВА, СТАРЫЕ ПРЕДВОЕННЫЕ  ГАЗЕТЫ, МОИ ДАВНИЕ И ДОЛГИЕ РАЗГОВОРЫ С АЛЕКСЕЕМ КРЫЛОВЫМ  И ВЛАДИМИРОМ СОБОЛЕВЫМ - ЭТО ТОТ ФУНДАМЕНТ, НА  КОТОРОМ ВЫРОСЛИ И ШАГНУЛИ В САМОСТОЯТЕЛЬНУЮ ЖИЗНЬ «БЫЛИЧКИ ДЕДА СОМКА».

МНОГОЕ И ЧАСТО РОЖДАЛОСЬ ВО ВРЕМЯ РАБОТЫ, ИНОГДА ВОПРЕКИ НАЧАЛЬНЫМ НАМЕРЕНИЯМ. ТАК,  ОТ ИМЕНИ ВЫМЫШЛЕННОЙ (БЫЛО ТОЛЬКО ИМЯ) ТОЛСТОЙ ВАСИЛИНЫ И  ЛЮБИМОЙ МНОЙ, НО  НИКОГДА НЕ ЖИВШЕЙ В ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ БАБКИ СОЛОМОНИДЫ, ШАГНУЛИ В БЫЛИЧКИ  «ДЕРЕВЕНСКИЕ» СКАЗКИ И ВПЕРВЫЕ НАЧАВШАЯ  В НИХ ЖИТЬ, ПРИШЕДШАЯ НИОТКУДА, ЛЕГЕНДА О СТАРОМ СОЛДАТЕ И ОЗЕРЕ КУСТ.

МНЕ ХОТЕЛОСЬ, ЧТОБЫ ЕДИНАЯ НИТЬ ПОВЕСТВОВАНИЯ, ЛЮБОВНО СОЗДАННАЯ МОИМ СЕРДЦЕМ, УМОМ И  ВООБРАЖЕНИЕМ, ПРОТЯНУЛАСЬ СКВОЗЬ ВРЕМЯ В ДЕНЬ СЕГОДНЯШНИЙ.

ЧТОБЫ ВОСХИЩЕНИЕ МОЁ НАШИМ ДИВНЫМ НАРОДНЫМ КОСТЮМОМ, К КОТОРОМУ Я ПИТАЮ БЕСКОНЕЧНУЮ И ТРЕПЕТНУЮ ПРИВЯЗАННОСТЬ СЛУЧАЙНОГО ПРОХОЖЕГО, ПЕРЕДАЛОСЬ ВАМ, МОИ НЕСЛУЧАЙНЫЕ ЧИТАТЕЛИ.

ЧТОБЫ  ВОСТОРГ МОЙ, ПРИЗНАТЕЛЬНОСТЬ МОЯ К НАШЕМУ  ЯЗЫКОВОМУ  НАРОДНОМУ  БОГАТСТВУ,  ВСЯ МОЯ ПРЕДАННОСТЬ ЛЮДЯМ СТАРЫМ И СТАРИННЫМ, ЧЬЯ КОЖА НАПОМИНАЕТ КОРУ ШЕРШАВОЙ, ЗАГРУБЕВШЕЙ ОТ  ВРЕМЕНИ ЯБЛОНИ ИЗ САДА МОЕГО ДЕТСТВА, ДОСТУЧАЛИСЬ И ДО ВАШЕГО СЕРДЦА ТОЖЕ С ТЕМ: «…ЧТОБЫ НЕ ПЕРЕСТАЛА ПАМЯТЬ РОДИТЕЛЕЙ НАШИХ И НАША, И СВЕЧА НЕ ПОГАСЛА…».

…А БЫЛИЧКИ  ДЕДА СОМКА (ОН ТОЖЕ НИКОГДА НЕ СУЩЕСТВОВАЛ В ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ – ОТ ЕГО ИМЕНИ С ВАМИ ГОВОРЮ Я) БУДУТ ИМЕТЬ ПРОДОЛЖЕНИЕ…

МНОГОЕ ЕЩЁ НЕ СЛОЖЕНО, НЕ УСЛЫШАНО, НЕ ПОДХВАЧЕНО ЖИВЫМ УМОМ И ИСКРЕННИМ СЕРДЦЕМ. ЖДИТЕ. ДЕД СОМОК И В ВАШУ ДВЕРЬ НЕПРЕМЕННО ЗАГЛЯНЕТ, ЧТОБЫ, ЗНАЧИТ, БЫЛИЧКУ КАКУЮ НИ ТО К СЛУЧАЮ ПОДХОДЯЩЕМУ НАГОВОРИТЬ…

С ПРИЗНАТЕЛЬНОСТЬЮ И БЛАГОДАРНОСТЬЮ,
МАРИНА БОНДАРЕВА
ИЗ СКОПИНСКОГО УЕЗДА
РЯЗАНСКОЙ ГУБЕРНИИ
 
Былички деда Сомка
(Записки Случайного прохожего)

1.
Маленькое предостережение деда Сомка

Вы мои былички  - то  слушать слушайте,  и  под самый корень сердечный подпускайте - пущай прорастают, да на веру-правду всё-то всё же не берите.

Стар я стал. И коронацию ухватил, и японскую, и на барина по аренде на круг  поработал. Как в колхоз силком гнали, а потом отпускали обратно, то ж не понаслышке  помню.

Чтоб ребячью забаву, или обычай какой переврать, того нет. Но времечко переставить местами кой-где могу. Может, имя-отчество на другое подменить случится.

А уж что касаемо того, откуда и от какого корня наши Поляны взялись-пошли, тут и вовсе приукрасить не грех. Потому как вопрос этот, может для кого и не самый главный, сызмальства меня занимает. Сердцем к нему прикипел. Каждый раз на новый лад-перепев, всё, что за жизнь собрал-узнал, складываю. Детишкам наговариваю…

…Вот, теперь его черёд настал. Это ничего, что спит. Во сне слова легче к сердцу допускаются…

2.
Рассуждение  деда Сомка у дитячьей люльки

Я что, моё дело теперь на печи лежать да дитё в люльке качать. Вон оно, лежит, по рукам-ногам свивальником свито, что твоё поленце. Я его Терёшечкой - берёзовым чурачком, кличу. Ничего, не сердится. Старый да малый  завсегда друг-друга поймут. Одному ногой пола до году касаться нельзя. Другому можно, да не можется.

Сидим-лежим, на друг дружку поглядываем. Я говорю, а оно слушает. Кому охота придёт, потихоньку рядышком присядет, да малые былички про всю мою долгую жизнь послушает…

3.
Отцовская рубаха

Не знаю, что младенец по явному несовершенству человеческому помнить может, но запах домотканой отцовской рубахи, в которую меня перво-наперво завернули, я слышу до сих пор.

Пуповину мне, как должно, бабка Соломонида на хлебной горбушке перерезала. Видно, в тот случай эта горбатая шептунья в особой силе была, потому как вырос я в плечах широк, ростом коренаст, что твой валун, который от собственной же тяжести в землю на четверть ушёл, да там эту силу от ненужного глаза и спрятал.

4.
Крестины и поп Василий

Крестил меня отец Василий за оговорённую плату в положенный срок и нарёк  Михаилом за особую крепость и в честь праздника Архангела Михаила, случившегося по тому времени. Знал бы наш поп, как годы спустя, буду я наше  деревенское «обчество» подбивать лишить его хлебного налога на каждый двор, то думается, дал бы мне имечко другое, поспокойнее.

5.
 «На наш век хватит лесу лучину щепать, а вот как будут жить наши потомки-родичи»

Я в то время в люльке, в этом же свивальнике с тремя обережными крестами таким же малым поленцем лежал, когда, по ночному времени,  изба лучиной освещалась. Лучину щепали из подсушенных чурачков подённо.

У некоторых стариков, тогда не как теперь, бывало по несколько сыновей с детьми и женами.  Вот так и жили одной семьёй, от10 до20 человек, а прежде, говорят, и больше  бывало.

«Да и мы сами жили в семиаршинной избе 13 человек. Рядом с нами в таком же доме жила семья из 28 человек. Росли дети, приводили невесток, рожали своих детей. Земли в селе не хватало. Самые отчаянные строили себе каморки прямо во дворе или огороде».

В долгий зимний вечер очередная сноха (это такая, кому старший в доме определил черёд за лучиной доглядывать), поставит  на стол каганец,  возьмёт лучину и вставит в светец. Время от времени она очищает лучину (попросту сухую длинную щепь)  от нагара и здесь же, около каганца, стряхивает нагар в посуду с водой. Когда сгорит одна лучина, нужно ставить следующую, так что  прясть или другую какую женскую работу делать дежурной снохе вовсе некогда. Тогда как остальные женщины и девицы в доме пряли и делали иные, присущие им дела.

Мужики  при том же лучинном свете лапти плели, веревки вили, да и прочие дела  делали, что на завтра  отложить нельзя.

…Однажды зимним вечером (было мне тогда  лет 8-9) отец взял меня с собой на вечеринку к соседу. Старики сидели за столом, перед ними горела гасница-коптелка, и они толковали  о том, что трудно при таком-то  свете жить. А говорят, что  в городе и некоторых богатых сёлах, появились лампы, и горит в них керосин  «гас». На такую лампу к тому надевают еще стеклянный пузырь от копоти. Вот при эдаком-то  свете много легче можно бы и лапти плесть, и веревки вить…

…А рядом, около печи, сидела старуха, хозяйка  дома. Прислушиваясь к разговору, она вдруг сказала: «Эх, старики! Сейчас ишо можно жить, потому что пошли  гасники, а теперь вот вы сказываете – есть и лампы с пузырями. А вот я вспоминаю, когда  была молода, один раз  услыхала, как дед Пахом толковал деду Филиппу: «Эх, кум Филипп, мы- то проживем, на наш век хватит лесу щеплять лучину, а вот как будут жить наши потомки – родичи, ведь леса переводятся…»

6.
Гроза-молния

Самыми  страшными и самыми памятными остались, по пятому году моей жизни, деревенские пожары.

В то давнее царское время жил у нас в Полянах богатый крестьянин Гусаров Антон Емельянов. Купчей земли было у него десятин тридцать. Урожаи по тогдашнему неумному времени брал Антон Емельянович большие.  Самолично этот крепкий хозяин молотил новину четырехконной тягой на том самом месте, которое у нас в народе до сих пор Поляной кличут.

Август стоял тогда уж больно жаркий да ветреный. Говорят, что когда сунул Антон в барабан молотилки последний сноп, вздохнул радостно раньше положенного. Да Бог за всех по-своему решает. Ни с того, ни с сего, выскочило с последним снопом пламя из барабана и пошло гулять по утрамбованному пятаку.  Погорела и солома в омётах, и сложенный хлеб в скирдах, и намолоченное зерно. Лошадки то ж погибли. Одну только из огня вытащить удалось. Выжила. Так с тех пор Горельчиком и прозывается.

Отчего и почему пламя из барабана вынесло, на селе ещё долго гадали-судачили, да  теперь уже мало кто об этом  и помнит.
Впрочем, горели наши Поляны часто. Почитай, кажный год. Иногда до семидесяти изб кряду пожар снимал. Так то и понять можно.
 
Жил наш полянский крестьянин хоть и свободно, но бедно. «Избы все примерно размером пять аршин на пять были. Ставили их из брёвен, а потом обмазывали изнутри и снаружи глиной. Крышу покрывали соломой. Маленькие оконца заделывали слюдой.  На зиму стены утепляли всё той же соломой, обкладывая  снаружи. Пол был земляной. Многие ещё топились «по-чёрному», без трубы на крыше, или «по-получёрному», с трубой только на печи. Жило в такой избе 2-3 семьи, до 15 человек и больше».

От себя ещё доскажу, что у  старшего в доме, по обычаю, хранились ключи от всех амбаров и припасов. Ежеутренне давал он «наряды» на работу мужчинам, а женщинам отмерял провизию на день. На ночлег почти у всех ложились в четыре яруса.  На полу на соломенной подстилке, на лавках, на печи и на полатях. В холодное время здесь же скотину от особо сильных морозов передерживали.

Случалось, от крайней бедности,  из глины с соломой самые отчаянные избы себе ставили. Это когда в  подготовленную  деревянную опалубку глину разжиженную, с соломой рубленной смешанную, закладывали. Как затвердеет,  повыше  поднимают, и так до нужной мерки.  A навоз  для  топки печей (для выхода дыму солому на крыше  дырой выбирали) у нас тогда все прямо перед домом сушили.

Что до растительности, то её  на наших улицах  я вовсе  не упомню. Кой-где воткнут оструганную снизу палку ветлы или ракиты. Она корень пустит, есть где скотинку в жару передержать. Садов с кустом-смородиной, почитай, и не было. Барские то затеи считались, не хотели наши  время-то по-пустому переводить. За ягодой девки, по вольному своему в семье положению, в лес бегали.
 
Вот с того весной и летом, особливо в сушь ветреную, горели  мы часто.

Помню, 14 мая 1896 года, в день коронации Николая 11, наши бабы на жердях и  изгородях самолучшие свои наряды по случаю государева праздника по старостиному приказу вывесили. Да совпала беда с радостью, что у нас, что в Москве. Там  люду бедного слабосильного много побило-помяло. И у нас, со двора стариков Сугробовых (и за что только так прозвали), случился пожар. Вся улица от Сугробовых до Богдановых, а по-другому концу до Захаровых, огнём покрылась. Пятьдесят изб огонь съел дочиста, насилу остановили.

А через восемь лет, 26 апреля 1904 года, это уже во время русско-японской войны, на этой же улице (что же это за напасть такая), выскочило пламя у Терёхиных. На задах сараи занялись, а через них огонь на Хутора двинул. Опять на селе девятью избами меньше стало. Потому как огневые головёшки  сильным ветром даже на дальние крыши перекидывало (а крыши-то – солома да жерди!).

Тогда у нас на Большой улице бабка Марфа Ивановна «Казённую винную лавку» в доме держала,  тоже деревянной постройки. Лавка и запасник занялись одной большой свечой и сгорели почти дочиста. При такой оказии бросили наши мужички огонь заливать-растаскивать и  занялись добыванием водки. Как сейчас помню, что ввечеру после пожара завалены были все ближайшие проулки пьяными мужиками.

7.
«Вертенье орла»

По-малолетству, лет до пяти, я всё больше в тёплое время босиком, в одной рубашонке, с другими ребятишками на улице бегал. В игры разные играл. Скакал верхом на палочке, изображая коня Горельчика, выбегающего из огня.

Девочки, те всё больше в камушки играли, а мы, как до первых порток доросли, начали играть в «вертенье Орла».

Ох, сколько я из-за этих орликов-орёльчиков трёпок от мамки моей предобрейшей вынес! А за нарочно разбитую единственную в нашем доме рисунчатую чашку с синенькими цветочками до сей поры стыд перед ней берёт.

Орёльчик, он ведь чем хорош, чтоб рисунок по одной стороне обязательно был. Округлишь-обработаешь черепок драгоценный в виде монетки, вот и готов «Орёл» для игры.

Выбирали для верченья «Орла» площадку поровнее, побестравнее. Садились кучно и начинали крутить «Орлика», с замиранием сердца глядя, как он на землю ляжет. Лёг рисунком вверх, ты в выигрыше. Показал пустую подкладку, пропала твоя черепушная монетка.