Подборка в журнале Пять стихий, 2024 г. 3 53

Подборка в литературно-художественном журнале "Пять стихий" 2024 г., №3(53), стр. 96 – 100. г. Горловка, ДНР. Подписано к печати 21.02. 2024 г.


ВАСИЛИЙ ТОЛСТОУС

Родился 24 июня 1954 года в городе Свердловске Ворошиловградской области. Окончил Донецкий политехнический институт. Поэт, издатель. Автор нескольких книг стихов. Печатался в литературных журналах России, Украины, Канады и Германии. Лауреат литературных премий: им. Михаила Матусовского (2007), им. Владимира Даля (2010), им. Олега Бишарёва (2014), областной государственной литературной премии им. Виктора Шутова (2009). Участник и победитель двадцать седьмой конкурсной передачи «Вечерние стихи» сезона 2016 года (совместный проект национального литературного портала Стихи.ру и редакции интерактивного телевидения газеты «Вечерняя Москва»). Член правления Межрегионального союза писателей, член СП России. Живёт в Макеевке. В этом году отмечает 70-летний юбилей.


***
Нам Родину изрезали границей,
заставили поверить в этот бред.
Она мне до сих пор великой снится,
предателей не знающей и бед.
Она моя от края и до края,
на Волге, и за Каспием – моя,
и кажется, что словно бы вчера я
считал своими реки и моря.
Срывался часто с близкими из дома
и ехал на рыбалку, на Аксай,
где снова на излучине знакомой
шаланды поднимали паруса.
А вечером, укачанная ветром,
ласкалась набежавшая волна.
Я в мире был не худшим, и не первым –
я просто жил весомо и сполна.
А те, что смели Родину изрезать –
пусть ни в бреду, ни в жизни, ни во сне,
прошу я, чтобы рожи этих бесов
ни разу не привиделись бы мне.


ОН

Да, не пошло, и он уехал,
хотя просили, чтоб остался –
великолепный неумеха,
изображающий скитальца/
Ему, наверное, за сорок,
а может, больше. Кто проверит?
Последний маленький осколок,
не подчиняющийся мере.
Он всё попробовал, всё понял
и, презирая краткость жизни,
в советском крашеном вагоне
всё едет, едет по Отчизне,
где под мельканье полустанков
до сей поры трясёт на стыках,
и только волос под ушанкой
седеет медленно и тихо.
Уже не курит – нет желанья.
Уже не любит – нет причины.
Лишь фото греется к кармане
у одинокого мужчины.
В вагоне пусто, как в пустыне,
и не спросить у проводницы,
что прежде было, и что ныне,
и как не выйти на границе…


МОНОЛОГ

Постой старик, не пей.
Поставь стакан и слушай:
когда, как не теперь
открыть, проветрить душу.
Уже не двадцать пять,
виски – сплошная осень.
Когда ещё опять
на вечер семьи бросим?
Олег и Шурка – мы
одни, чьи ходят ноги.
До мертвенной зимы
годков пять, семь… Немного.
Когда-то мы – как сталь,
не кланялись, не гнулись,
и жгла боязнь отстать
от тех, что мчались пулей.
И как нам быть, друзьям?
Какие перспективы?
Берлина вновь не взять,
нет «бабок» на Мальдивы.
За хатой жжёт война,
и хата – нет, не с краю.
Господь всё точно знал –
вот так Он и управил.
Ну, что молчишь? Скажи
одно хотя бы слово.
Да, верно – это жизнь.
Налей, пожалуй, снова…


***
Где-то гремят разрывы,
рушатся города.
Дым завивая в гривы,
ветер спешит сюда.
Пороха острый запах
снова щекочет нос.
Дождь начал сажей капать,
вниз по щеке пополз.
Ночью почти не спится:
слушаешь дрожь окна.
В небе бегут зарницы –
это идёт война.
Думал ли кто, мечтал ли
бой увидать вблизи?
Верил: отца медали –
старенький реквизит.
Вон оно как случилось:
крутится лет спираль.
Видно, большая сила –
войны, и не игра.
Слушаешь визг снаряда,
грозный его мотив.
Думаешь: вдруг не рядом,
дальше перелетит?
Мысль эта пронесётся –
свет не летит быстрей.
Кто-то, дай Бог, спасётся
в доме и во дворе.


ВСЁ НРАВИТСЯ

Достают вот: «А в жизни всё нравится?
Цель поблёкла, одни миражи».
Отвечаю: «Наверно, вы правы все,
но мне дьявольски нравится жить.
А особенно хочется в детство мне –
там свобода и длинные дни.
Ничего там не знали о Ельцине
и «макдональдс» ещё не возник.
Там сосед, чуть нетрезвый, по пятницам
с папой спорит о том, кто нужней:
тот, кто зря в телевизор не пялится
и растит на продажу свиней,
или тот, кто оканчивал техникум,
или, Боже спаси, институт.
Тут и мама с макитрой вареников,
скажет спорщикам: «Трёпу капут!»
О фонарь бьются белые бабочки,
в доме около плачет баян.
Детский смех за забором, на лавочке,
и сосед улыбается, пьян.
Скажет: я на войне шоферюгой был.
Папа охнет: немецкий фугас.
Фото их с боевыми подругами
мама спрятала, плача, от нас.


***
Грохочет. Грохочет! Грохочет…
Гадаешь: откуда, куда.
То шахту вдали раскурочит,
то мост принимает удар.
Посуда звенит беспрерывно…
Так хочется вниз, на простор.
На лестнице баба Марина:
«Сынок, может, выйдем во двор?
Сама не могу: ноги, ноги…
Седьмой-то этаж. Высоко.
Глуха и не слышу тревоги,
но ходором ходит балкон».
И плачет, и смотрит не видя:
«Там сын. Может, знаешь: Олег».
Её материнской обиде
полгода, а кажется – век.
Я знаю: был ранен, лечился,
и вновь – на Авдеевский фронт.
Мелькали бессчётные числа.
Писал: «Мы стремимся вперёд!»
Потом замолчал на полгода.
Сказали: «Попал под обстрел.
То снег, то дожди. Непогода.
Нейтралка. Там много их, тел».
Удары притихли в потёмках:
Господь не привадил беду.
«Помянем сыночка? Пойдем-ка».
Что делать? Конечно, иду.
В квартире портреты, плакаты:
«Россия с Донбассом – навек!»
Икона из дедовой хаты.
Взглянула – слеза из-под век.
Сидели вдвоём, поминали:
«Полнее, полней наливай!»
И выла, целуя медали:
«Пусти его, Господи, в рай!»


***
Здесь рос когда-то яблоневый сад
и речка Белая внизу бежала.
Садовник Ваня, кряжист и усат,
источник ссадин и ребячьих жалоб,
нас, вороватых, пыльных пацанов
с улыбкой угощал июньским мёдом,
говаривал: «И я давным-давно
был вожаком ребячьего налёта.
Вы ешьте, ешьте. Яблоки в меду…
Они – здоровья детского основа.
Вот только в настоящую беду
не попадайте. Ну же, дайте слово».
Он был хороший. Каждый слово дал.
И как не дать? – и ели до отвала.
А в чём та настоящая беда,
ватага голоштанная не знала.
Не знала, что не все придут сюда,
что сада нет, и речка – по колено,
а холмик и облезшая звезда
в плену у неуступчивости тлена.
Теперь лишь солнце, с вечностью на «ты»,
заметит (ну, не может не заметить!),
что мы сдержали клятву доброты
тому, кто не напрасно жил на свете.