Жизнь солдата

Он умирал долго. Вспоминая давно ушедших родных. Друзей. Соучеников. Коллег. Боевых братишек. Даже просто животных, забитых мясником, либо сбитых шоферами на трассе. Барашка, бычка, раздавленную колесами белку, гуся…
 
Он лежал в мерзлом окопе. Посреди нейтральной, серой зоны. Хотя какой к черту она была нейтральной, когда этот клочок южнорусской, донбасской земли переходил из рук в руки уже несколько раз. Бои местного значения за избушку лесника. В конце второго года СВО. 
 
Он пробудился из забытья. Не поймешь в этом тумане, утро, день или ночь. Хотя ночью вообще не видно ни зги. Не сгинуть бы вот так совсем одному. Чтобы остался лишь костяк, обглоданный зверьем. В серой дымке тумана, в мороси нескончаемого дождя с ледяной шрапнелью по белому, пребелому полю, где лесопосадки в двух шагах от его окопа едва угадываются за колышущейся пеленой.
 
Он уже не чувствовал перебитых осколками ног, перетянутых жгутами. Зябко поежился. Тела товарищей давно застыли и окоченели. Он лежал под их неестественно изломанными, обескровленными, с незакрытыми глазами, телами. Укрывшись чужими и своим бронежилетом. Снятым еще по горячке боя. Когда остался совсем один. Когда это было? Вчера… позавчера… вечность назад?
 
Он протянул руку к нападавшему с утра свежему снежку. Скомкал в жменю. Погрел в ладони, подышав чуть слышным парком. Омочил потрескавшиеся губы растаявшей влагой в грязном кулаке. Усмехнулся. Кулак! Здесь можно было бы поставить смайлик, вполголоса сказал он сам себе. Кулак. В их классе, когда они перешли в пятый, появилась новая девочка. Переехала откуда-то из поселка. В пионеры их принять успели, а вот в комсомол уже нет. Был тысяча девятьсот девяносто первый год. Проклятый год. Ни Советского Союза больше тебе, ни пионерии, ни комсомола, ни партии, ни прежней большой страны.
 
Он потер зажмуренные глаза и все лицо влажной ладонью, выпачканной в глине и крови. Девочку звали Евдокией. Старинное, непривычное имя всем тогда показалось смешным. А фамилия у девочки была еще хлеще – Кулак. И когда однажды классуха ласково назвала новенькую уменьшительным именем Дуня, пацаны все расхохотались, а девочки прыснули в кулачки. Так и не прижилась в классе эта ершистая, гордая одиночка. Странная девчонка.
 
Он попытался подтянуть ноги, согнув их в коленях. Чтобы пощупать в каком они состоянии. Нет. Никакой чувствительности. От колен и до ступней. Эта Дуня Кулак потом окончила школу, уехала в Москву. Поступила в театральный. Сменила имя на вычурное – Дорианна Грей Каренина. Смешная девчонка. Но ее карьера артистки во второй половине двухтысячных пошла ожидаемо вверх. Талантливая все-таки. Помимо театра она много снималась в кино. А в феврале двадцать второго, как многие ее коллеги, поставила вместо аватарки на фейсбуке черный квадрат, взбрыкнула, фыркнула и укатила в Испанию.
 
Он лежал так уже третьи сутки. Совсем один. Посреди заснеженного поля. Затерянный в серой, нейтральной, насквозь простреливаемой зоне. То забываясь в горячечном бреду, то царапая чавкающую глину ногтями с траурной каемочкой. Голод уже не чувствовался как в первый день. Только жажда томила. Придя в очередной раз в сознание, он попытался включить мобильный телефон. Рацию потерял еще в горячке боя. И среди тел погибших товарищей, окружавших его изломанными членами, словно выброшенные из магазина верхней одежды старые манекены, тоже не нашлось ни одной рации.
Он попытался вспомнить лицо жены… дочки… сына… родителей. Но перед мысленным взором вновь и вновь вставало обожженное лицо ротного. В мельчайших деталях. Остро, как никогда прежде. Каждая морщинка на грязном от чернозема, пороха и пота лице. И застывший беззвучный крик командира…
 
Он уже совсем оглох в этом заснеженном, пустынном пространстве посреди застывших барашками волн степи, как зачарованного моря. Сухопутной бездны. Трясины, из которой, казалось, нет ни выхода, ни спасения. Когда вдруг посреди безлунной ночи его окрикнул молодой волонтер, что упрямо полз к нему по полю. Не боясь ни мин, ни снайпера с той стороны. Он уже не мог говорить, только мигал белками глаз в ответ на тихий свист и зов волонтера.
 
Он пришел в себя уже в госпитале. Одеяло скрывало укороченное по бедра, почти по самый пах, тело. Вымытое тело в солдатской, госпитальной пижаме. Небритое лицо с впалыми щеками и воспаленными карими глазами. Он будет жить еще очень долго...

24. 10. 2024 г.