МП20. Киев. Весна. Сады. Огненный крест

*
Весна во Киеве с Днепра разлива начиналась.
На горку на Владимирскую с города ты выйдешь коль,
Голубовато море распахивались тОтчас перед глазами.
Но кроме, как Днепра, во Киеве так ж начинался и разлив другой:
Сиянья солнечного, свежести и ветра
Душистого и тёплого. На Бибиковском на бульваре клейки
Пирамидальные то распускались тополя.
Окрестны улицы от них прям ладана все полнил аромат.
Выбрасывали листья первые свои каштаны -
Прозрачны и измяты, и покрывал их рыжий пух.
Когда же на каштанах жёлтые и розовые свечи расцветали, тут
Весна разгара своего то достигала.
Во улицы вливалися из вековых садов
Прохлады волны, дыханье сыроватое младой травы, шум распустившихся недавно лишь листов.

*
Ползли по тротуарам и, где Крещатик даже,
Различны гусеницы. Во кучи ветерок сдувал
Те лепестки, что высохли. В вагоны же трамваев залетали
И бабочки, и майские жуки, жужжа.
Во палисадниках ночами соловьи спевали.
Пух тополиный, как морская пена, как б валами
Прибойными, накатывался на панель.
А по краям всех мостовых весёлый одуван желтел.
Над окнами открытыми кондитерской, кофеен
Натягивали полосатый, что от солнца, тент.
На столиках обрызгана водой стояла свежая сирень.
Младые киевлянки в гроздях той сирени
Искали те цветы, у коих было б пять, а не четыре, лепестка.
Их лица под соломенными шляпками приобретали желтоватый цвет, их кожа словно матовой была.

*
То время киевских садов вступало в силу.
В садах я пропадал весною дни, так скажем, напролёт.
Читал я там, и там уроки так ж учил я.
Обедать только, да и ночевать я приходил домой.
Я знал, скажу так, каждый уголок огромного Бот.сада
С густою тению столетних липовых его аллей, со прудом и с его, да не одним оврагом.
Но больше я любил во Липках Мариинский парк, что при дворце.
Он над Днепром как б нависал громадою своей.
Лиловой, белой стенищи сирени,
Что высотою с трёх довольно рослых человек,
Качались и звенели от множества на нех (извините))
Жужжащих пчёл. Среди лужаек фонтаны били неизменно.
Садов широкий пояс тянулся над красными (от глины) обрывами Днепра:
То Мариинский и Дворцовый парки, а также Царский и Купеческий - то сада два.

*
Из сада из Купеческого вид открывался
Прославленный на киевский Подол.
Всяк киевлянин видом тем гордился. Также
В саду оркестр симфонический играл всё лето. И ничто
Ту музыку нам не мешало слушать, кроме
Протяжных пароходных доносившихся с Днепра гудков. Владимирская горка
Была последним садом на днепровском берегу.
Там князю памятник стоял Владимиру
Со бронзовым большим крестом во руце.
В тот крест ввинтили лампочки. По вечерам
Их зажигали. И крест, как огненный, как б сам
Висел вЫсоко в небе над киевскою кручей.
Был город так хорош весной,
Что я не понимал, зачем по воскресеньям в дачные места нам уезжать с него...

==

Весна в Киеве начиналась с разлива Днепра. Стоило только выйти из города на Владимирскую горку, и тотчас перед глазами распахивалось голубоватое море.
Но, кроме разлива Днепра, в Киеве начинался и другой разлив – солнечного сияния, свежести, тёплого и душистого ветра. На Бибиковском бульваре распускались клейкие пирамидальные тополя. Они наполняли окрестные улицы запахом ладана.
Каштаны выбрасывали первые листья – прозрачные, измятые, покрытые рыжеватым пухом.
Когда на каштанах расцветали желтые и розовые свечи, весна достигала разгара. Из вековых садов вливались в улицы волны прохлады, сыроватое дыхание молодой травы, шум недавно распустившихся листьев.
Гусеницы ползали по тротуарам даже на Крещатике. Ветер сдувал в кучи высохшие лепестки. Майские жуки и бабочки залетали в вагоны трамваев. По ночам в палисадниках пели соловьи. Тополевый пух, как черноморская пена, накатывался прибоем на панели. По краям мостовых желтели одуванчики.
Над открытыми настежь окнами кондитерской и кофеен натягивали полосатые тенты от солнца. Сирень, обрызганная водой, стояла на ресторанных столиках. Молодые киевлянки искали в гроздьях сирени цветы из пяти лепестков. Их лица под соломенными летними шляпками приобретали желтоватый матовый цвет.
Наступало время киевских садов. Весной я все дни напролёт пропадал в садах. Я играл там, учил уроки, читал. Домой приходил только обедать и ночевать.
Я знал каждый уголок огромного Ботанического сада с его оврагами, прудом и густой тенью столетних липовых аллей.
Но больше всего я любил Мариинский парк в Липках около дворца. Он нависал над Днепром.
Стены лиловой и белой сирени высотой в три человеческих роста звенели и качались от множества пчёл. Среди лужаек били фонтаны.
Широкий пояс садов тянулся над красными глинистыми обрывами Днепра – Мариинский и Дворцовый парки, Царский и Купеческий сады.
Из Купеческого сада открывался прославленный вид на Подол. Киевляне очень гордились этим видом. В Купеческом саду все лето играл симфонический оркестр. Ничто не мешало слушать музыку, кроме протяжных пароходных гудков, доносившихся с Днепра.
Последним садом на днепровском берегу была Владимирская горка. Там стоял памятник князю Владимиру с большим бронзовым крестом в руке. В крест ввинтили электрические лампочки. По вечерам их зажигали, и огненный крест висел высоко в небе над киевскими кручами.
Город был так хорош весной, что я не понимал маминого пристрастия к обязательным воскресным поездкам в дачные места – Боярку, Пущу Водицу или Дарницу. Я скучал среди однообразных дачных участков Пущи Водицы, равнодушно смотрел в боярском лесу на чахлую аллею поэта Надсона и не любил Дарницу за вытоптанную землю около сосен и сыпучий песок, перемешанный с окурками.

//

Отрывок из книги
Константин Георгиевич Паустовский
Повесть о жизни.
Книга первая «Далёкие годы»
Глава «Гардемарин»

№ 20