Сашка. Часть четвёртая. 27-28

                27

 Весна и припозднившаяся – всё равно весна! Особенно ждёт её Север. Кажется, что тундра  молодеет,  вся опушившись зеленью мха, кустарников. И у людей светлеет настроение. Но не у всех…. Как-то в комнату, где отдыхал Сашка, заглянул сосед, который работал каменщиком и ежедневно общался с Любой на работе. Он вернулся со смены –  ещё не переоделся. Вошёл необычно, как незнакомый.  Сашка сидел на кровати. Глянул на соседа удивлённо:
 - Борис, чего ты такой?
 - Займи деньжат, промочить надо в горле, - сосед продолжал переминаться, улыбаясь криво. - Только вначале послушай, что скажу. Не хотел, правда, но жалко тебя.
 - Говори, - Сашка интуитивно почувствовал тему.
 - Скажу. Любка твоя... И  раньше догадывался я, а  сегодня  бабы  её бригады видели, как она в туалете с ним закрывалась. Это не сплетни – полбригады    видело. Обнаглели или приспичило... Понял, с кем? Ты извини, но считаю, что будет лучше, если узнаешь.
 Ушёл  сосед.  Сашка  потом и не вспомнил, как оделся и вышел из дома. Вот и Люба – штукатурит оконный проём. Когда увидела его, бледного, поняла, задрожала, побледнела сама.               
 - Сука! – выдохнул Сашка и, не управляя собой, повернулся и подался прочь.
 «Предала и эта… Сломала жизнь. Столько усилий, планы строили –  всё прахом. И что же вы, бабы, ломаете самое дорогое...» С такими мыслями Сашка направился прямиком не к Ивану, а к Косте: не хотел слушать тёткиных советов. Попутно купил в магазине бутылку водки. Объяснил ему свой  приход кратко:
 - Ты был прав. С бригадиром закрутила…
 Когда выпили, он рассказал подробней о случившемся и о своих прежних сомнениях. Костя, поставив на стол вторую бутылку, запинаясь не особо работающим языком, начал философствовать на тему морали:
 - Пока ты, Сашка, молод и детей нет, плюнь... Ищи жену, как  я:  с мордой крокодила. А надо будет порезвиться – только моргни, ты видный. Ну, а  приспичит, и со своей порадуешься: ночью лица не видно, а остальное у них одинаково... Вот так…
 - Трудно будет расстаться, нравиться ещё, - глухо ответил Сашка.
 - Придётся. Если сорвалась – не удержать, хоть на кресте будет молиться, клясться. Бросай, это не обсуждается.
 - А где жить? Был бы мальчишкой, запрыгнул  бы на крышу вагона, умчался.
 - Помогу: у меня знакомый отправляется на материк. Жена уже уехала. У него двушка в центре.  Комнатки, правда, малы. Ну, это неважно. Он ищет прописать кого-нибудь. Понимаешь? Не бесплатно. Выписывайся – и к нему. Он просит две с половиной тысячи. Вот и выход.
 - Никакой не выход: откуда деньги?
 - Нет, выход: я займу, а в забой пойдёшь – рассчитаешься. Утром пойдём договариваться, посмотришь квартиру.
 В кухню вошла Шура; покачала головой:   
 - Спать не думаете?

 Опохмелившись, утром друзья пошли к Костиному знакомому. Хозяин  засуетился,  показал комнатки, усадил за круглый стол, налил чаю.
 - Стол, вон – крепкий, - стал тараторить. -  Оставляю, на всю жизнь хватит. Семейную кровать оставляю тоже – пружины, что надо, и посуду оставлю.  Вселяйся, живи, даже ничего покупать не надо. Я пропишу, но переедешь позже – когда буду съезжать. Пойдёт?
 Выписка из своей квартиры и прописка в центр города заняли мало времени.  Ночевал эти дни в общежитии у знакомых, иногда у Кости. Возвратилась  привычка ежедневной выпивки, так как в общежитии  пили все поголовно, а к Косте без бутылки являться было  неудобно. Засиживался  у  него  допоздна.  Костя  за  выпивкой становился разговорчивым, темы затрагивал  различные, однажды затронул такую: 
 - Противно, Саша, читать в газетах, как  кукурузник долбит вождя. Он же уничтожает веру во власть. Понимаешь? Это предательство! Вера в Сталина войну помогла выиграть, разруху одолеть. А он, ты знаешь, чем его бьёт? Невинно осуждёнными. Политически.  Невинные были, например, моя жена… Но не все. Сталин новую страну выстроил, могучей её сделал. Под его руководством коричневую чуму победили. Иначе бы Русь пропала. Навеки. За это Сталина будет Русь помнить, как Петра Первого. -  Костя глянул на Сашку, будто тот возражал ему. – Подумай, если нет вожака в стае волков – погибнет стая, если плох тренер – не добьются ничего спортсмены. Кукурузник не вожак, он враг, потому что разрушил веру во власть… Погоди, полезет из щелей дрянь, и начнёт ломать страну. Я так думаю... Надеюсь, не побежишь на меня капать?
 По правде, не задумывался о подобных вещах Сашка, хватало собственных забот. Но он почувствовал  в словах друга правду.

 Настало утро переселения. Пришёл Сашка вдвоём с Костей,  ткнул  ключом в замок,  но  дверь  открыл пожилой мужчина. Оказалось, и он прописан  здесь же. Мужчина проинформировал гостей о сложившейся ситуации.  Показал  Сашке его комнатку, которая имела деревянную дверь с замком и ключом. И отдал ему ключ. В комнатке, на  столе, лежала записка от уехавшего на материк хозяина, в которой тот с ним прощался. Познакомившись с соседом по жилью, оказавшимся врачом, друзья пошли, по настоянию Кости, на третий этаж – к ещё одному другу его. Это был бывший военный лётчик. Встретил гостей он радушно.  Владимир  Байда, так звали его, имел награды, наградной  пистолет.  Посидели, обмыли вселение.  Байда  ударился  в воспоминания, обмяк и заговорил о погибших товарищах.

                28

 Простил Сашка жену, был не в силах оставаться спокойным, когда она явилась к нему на квартиру и в ноги упала. Не искушённая в женских тонких штучках, Сашкина молодость, хоть и с сомнениями, склонилась к прощению.
 Продолжая ходить на курсы, он забегал к  Косте. Тот рассказал ему, как Шура попала на Север –  оказывается, была в плену, за это её и осудили. Сашка заходил и к ней, в библиотеку, пристрастившись к чтению. Теперь, как и прежде, он не мог не почитать что-нибудь перед сном, и отрывался от книги лишь под  ласками Любы. Чтенье книг, беседы с Костей, точнее, его  откровения за стаканом водки, учили Сашку хотя бы временами отнимать у бегущей галопом жизни минуты для размышления.
 Наконец курсы закончились, и он получил удостоверение горнорабочего очистного забоя. Но надежда попасть в лаву, где много зарабатывают, пока не оправдалась. Его направили восстанавливать забой,  разрушенный взрывом метана. Спустившись в шахту, Сашка увидел глыбы камня с прожилками угля и льда. Лёд  подтаивал,  тонны  кровли готовы были в любой момент упасть на горняков. Опасны были и глубокие трещины – чуть тронешь, и – бух,  вывалится с полтонны породы, успевай отбегать. На планёрке начальник участка сказал:
 - Вы, ребята, получаете не столько за труд, столь за страх.
 Откаточный штрек с двумя колеями рельс после взрыва был завален. Бригада нагружала вагонетки и отправляла на-гора влажную породу, всё глубже вгрызаясь в завал.  Сооружали клеть из брёвен, которые  раскрепляли, поглядывая с опаской вверх. Брёвна, всегда влажные, скользили. Укладывали горбыль. Начальство, что наведывалось, метров за двадцать останавливалось и  спрашивало:
 - Как там, живы?
 Платили неплохо, но не так, как в лаве. Сашка продолжал проситься туда, но ответ был пока один: «Когда сдадим главный откаточный, тогда переведём». 
 Люба перебралась к нему, в центр города. Отношение в семье  внешне  выглядело  пристойно, но их ночи стали другими: он чувствовал искусственность в её ласках, а зачастую его мучило воображение, рисующее, как она отдавалась бригадиру. Хотелось забыться, вернуть прежние ощущения, когда они сливались в объятиях, когда с нежностью думал он о ней. « Не смогу я с ней жить» - всё чаще  сверлила его мысль.

Наконец Сашку перевели в добычной участок. Бригадир – весёлый крепыш лет сорока. Первая смена оказалась у Сашки ночной. Бригадир оглядел его и улыбнулся:
 - Надеюсь, не малосильный? Посмотрим.
 Загрохотали цепи скребковые, началась  работа.  Сашку поставили «на лопату». Луч фонарика от его каски прошивал волны чёрной угольной пыли. Понятно стало Сашке, как приличные деньги  зарабатываются. Он кидал уголь, согнувшись, чтобы не ударяться головой о кровлю. Но силы ушли быстро. Не оглядываясь, он чувствовал на себе взгляды бригадира, который тоже грёб уголь позади него, раздевшись до пояса. Сашка тоже разделся; стало легче. Сплюнув чёрную слюну, он стал на колени. Однако колени скоро заболели; тогда он начал кидать лёжа, желая лишь одного – чтобы цепь порвалась или заклинило мотор. Но ничего не происходило, только сзади пыхтел бригадир и лязгал скребок.
 В душевой, когда завершилась смена, Сашку  покачивало, как от ветра. Зато бригадир дружески похлопал его по плечу и сказал:
 - Молодец. Так держать. Скоро вработаешься - будет легче.
 И в самом деле, уже к концу месяца Сашка  выполнил норму и стал равноправным членом  бригады.  Ребята в бригаде были весёлые, что заметнее всего проявлялось в мойке, которая сотрясалась от хохота и  шуток.

Тётка Полина передала новый адрес местопребывания брата Вовки, и Сашка начал посылать  ему по тридцать рублей в месяц. Хотелось бы повидаться. Но им встретиться предстояло не скоро.
 На работе произошли перемены: Сашка едва втянулся в работу, как отправили его в разведывательную  проходку напарником к молчаливому литовцу. Сверло – тридцать килограмм, штанга – около восемнадцати; орудовать такой тяжестью было трудно. Бурение,  отдых,  пока  взрывники  работают,  снова бурение.
В это же время произошло событие, ожидаемое на фоне его душевного состояния: он познакомился с телефонисткой  Аней.  Случилось это за десять дней до суда, который должен был рассмотреть дело её мужа Стаса, избившего жену на работе. Этот Стас спьяну едва не ударил главного инженера, который пытался заступиться за телефонистку.
Сашка, услышав однажды её голос в трубке, – она искала бригадира, - захотел на неё глянуть. И только увидел, стал находить любую возможность нырнуть в  служебную комнату. Курносенькая маленькая блондинка, трудно было представить её матерью, у  которой  дочь подросток. Пока дочка живёт у её матери, в Рязани. Влюбчивое Сашкино сердце было завоёвано. Теперь он думал о ней, и стал избегать Любиных ласк. При этом, уверял себя, что не будь измены жены, вряд ли бы допустил в сердце это чувство. Думая так, он решил развестись с Любой и уехать с Аней  на материк. Она подавала ему такую надежду, глядя на него с внимательностью. Если её мужика осудят, повод для развода будет.
 Он пришёл на суд, сел рядом с Аней. Судьёй была моложавая женщина. Она вела речь долго, поглядывая на опустившего голову Стаса. Речь её, в конце концов, сводилась к тому, что в случае  примирения супругов и согласия жены  взять  мужа  на  поруки, подсудимого освободят здесь, в зале суда. Анна, закусив губу, посмотрела на Сашку и тихо спросила:
 - Подскажи, что делать?
 - Мирись: спасай мужика. Потом видно будет… - не мог по-другому сказать.
 Анна  встала, лицо её залил румянец:
 - Я не хочу на поруки его брать, изверг он! Товарищ судья, я боюсь его… - она заплакала.
 Стаса  увели, а она продолжала плакать, сидя в зале. Сашка оставался сидеть рядом с ней, говоря что-то утешительное; потом, взяв её за руку, и повёл из зала.

 Она жила вблизи шахты, на втором этаже трёхэтажного дома. На первом этаже проживал её отец.  К  нему и  зашли. Отец был дома. Расспросив, что было на суде, он предложил отметить освобождение дочери от мук.
 - Разводись, Анька: думаю, из тюрьмы он ещё злее придёт. Такого дурака не исправить, - сказал,  ставя на стол графин с вином.
 Она не пригласила его домой. Когда вышли за дверь, потупив  голову, сказала:
 - Иди домой, Саша, я тебя не приглашаю, понимаешь, устала, и не стоит сегодня.
 Дома произошёл разговор с Любой. Разговор подобный назревал и откладывался только на время. Она начала первой:
 - Саша, я знаю всё. Но она замужняя, правда, мужа посадили, но это ненадолго. Скажи прямо, ты с её помощью мстишь мне?
 - Ладно, скажу: она мне  нравится.
 - А я? Ты простил меня, - в глазах у Любы заблестели слёзы.
 - Мне это казалось…
 - Что ты сказать этим хочешь?
 - Да только то, что передо мной не исчезает картина, как бригадир трусики с тебя снимал.
 - Что ж это такое, Саша? - с рыданием ответила она. – Хорошо… Я всё поняла. Я не могу больше  терпеть. Вернусь к себе. Одумаешься – позови.
 Она сложила тряпьё в чемоданчик, постоянно  всхлипывая, и ушла, оглянувшись у двери. Когда ушла, он достал из чехла аккордеон, который купил недавно, и стал играть, заполняя тишину одиночества грустью, облечённую в звуки.
 И на другой день Аня не пригласила его к  себе – посидели у  отца,  выпили  вина. Разговорившись, отец стал расхваливать дочь и пообещал, что в случае, если найдётся порядочный муж ей, то подкинет деньжат и перепишет на неё дом с большим садом в Ярославле. Сам отправится в Рязань заключать мировую с супругой.