Возвращение Евгения Онегина

               
                Ты говоришь: Онегин жив, и будет он
                Еще не скоро схоронен.
                А. Пушкин. «Плетневу»               

               
                Вы мне советуете, други,
                Рассказ забытый продолжать,
                Вы говорите справедливо,
                Что странно, даже неучтиво,
                Роман, не конча, перервать,               
                Отдав его уже в печать,         
                Что должно своего героя               
                Как бы то ни было, женить,
                По крайней мере, уморить,               
                И, лица прочие пристроя,
                Отдав им дружеский поклон,               
                Из лабиринта вывесть вон.               
                А. Пушкин. «В мои осенние досуги…»
               

                I

Доколе будет мой читатель
Томиться думою о том,
Куда пропал совсем некстати
Любви несчастной, мой герой?
Поэтов часто порицают,
Порою даже обвиняют
По зову сердца, без причин,
Что не жалеем мы мужчин.
Вот, к слову, Ленский, добрый малый,
Пал жертвой ревностных страстей
И дружбы немощной своей…
А как же иначе, собратья?
Покуда честь у нас в крови,
То следом – вызов к визави.

                II

Онегин, опытный повеса,
За шуткой приволок беду,
Но, опасаясь мнений света,
Ступил на горькую стезю.
Увы, в публичных сочиненьях,
Нередко пишем с упоеньем
О том, чего давно уж нет,
Дабы зажечь сердца людей.
Но, как бы драма не сложилась,
Всегда запомнится одно,
Чем под конец та завершилась,
Торжествовало ли добро?
Пора, в порыве окрыленном,
Мне снова взяться за перо.

                III   

И в нашем случае с Татьяной,               
Обретшей мужа и покой…
В любви надломленный Евгений,
Сменивший облик дерзкий свой.
Они расстались по капризу,
Быть может, ангел рукописный
По ленной прихоти своей
Устал от эдаких страстей.
Пускай же ангел мой знакомый
Продолжит мне шептать стихом,
А с ним я разберусь потом,
Как математик с аксиомой.
Такое, каюсь, господа,
Чудно и ново для меня.

                IV

Когда-то просто и, казалось,
Навек с героем роковым
Расстался я в своем романе
И вроде даже позабыл.
Его, однако, «бес лукавый»
На свет вернул, знать, для забавы
Из долгих недр забытья,
Иль прочего галиматья.
Да, жизнь земная есть загадка,
Сложнейшая из тайных грез,
Она порой то зла, то сладка,
То нам мила, то море слез.
И втихомолку, знать, ликуя,
Подчас сюрпризами балует.

                V

Среди эстетов прямодушных,
Ходила стойкая молва,
Им вторили студенты дружно,
Что видели в Неве кита.
Мол, кит несчастный до Дворцовой
Приплыл из северных морей,
Ища погибели своей,
На колокольный звон минорный,
Вослед чувствительные дамы
В сем усмотрели знак дурной.
Чтоб не смущать княжон покой,
Зевак гоняли от причала,
Но любопытство брало верх,
А для меня все это – смех.

                VI

«К такому зрелищу да Моську»,-
Заметил ресторатор Ольсен.
И я кивнул ему в ответ,
Еще маэстро кулинарный
Поведал слух неординарный:
Вчера, в ужасное ненастье,
«Случилось истое несчастье -
Храм Пресвятой Екатерины
Подвергся натиску стихии.
Над куполом массивный крест
Сраженный молнией исчез».
И мы с прискорбием вдвоем 
Объяты грустью напускной.
А было то в кафе «Корвет»,
Где дивно тринькал клавикорд,
Где выпекался царь-пирог,
Где подавался смачный трюфель…
Сам Ольсен, в точь персидский туфель,
Но загнут к милым господам,
Сновал бесшумно по залам…
И вдруг, о боже! вот судьба!
Онегин встал из-за стола,
Небрежно пряча свой брегет,
И прямиком ко мне в буфет.
               
                VII

"Прошу покорнейше, pardon,
Вы не ошиблись, я не сон",
-В тот вечер долго за вином
Он мне рассказывал о том,
Где эти годы пропадал,
Какие чудеса видал.
В нем вехи тяжких испытаний
Преобразили гордый вид,
Подобно загнанному зверю,
Он весь осунулся, поник.
Но сохранил живым рассудок,
Что прежде восхищал меня,
Когда, бывало, у огня               
Болтали живо о науках.

                VIII

Забавно, право же, повторно,
На рубеже почтенных лет,
В струю вернуться беззаботно,
Не промочив своих штиблет.
Итак, послушай, друг-читатель,
Онегина прямой рассказ,
Внемли и ты, мой злопыхатель,
Зоил, на этот раз смутясь.
Сколь убедительны поэты
В тех сочинениях своих,
Где муки скорби обретают
Сердца отвергнутой любви.
И на Евгения свалилась
Печали ноша. Тень души
Ночами призраком бродила,
Ища Татьянины следы.

                IX

Следы, следы… Где тот пиит,
Что вас заботливо хранит?

                X

Их не найдя, она металась
В воспоминаниях благих,
Но непременно натыкалась
На роковой барьерный риф.
Лишь долгий путь укажет в честь,
На что ты годен, кто ты есть…
Такою мыслию занятый,
Шарфом обмотанный мохнатым,
Во мраке долгих переулков
Шагал Евгений в дремоте,
Дивясь тому, как в пустоте
Ему и сладостно, и жутко,
И смута зреет в животе,
Как колос в жирной борозде.

                XI

Полегче, скорбные вериги!
Подите прочь! Долой хандру!
И, если есть в судьбе интрига,
Так это капитан Анжу.
Он давеча в салоне Ларской
Весьма пространно рассуждал
Об экспедиции Испанской,
В ней, кажется, престиж искал.
Заморские глухие дебри
Сулили множество придач,
В которых наши пионеры
Найдут ключи своих удач.
А с ними вместе – вдохновенья
Неиссякаемая ширь
Явит им прелесть озаренья
В делах научных и морских.
               
                XII

Вначале пелена сомненья
Его водила по кругам,
Потом представилось виденье,
Как вольно мчится по волнам,
Как курит жадно пахитоску
На влажной палубе в туман,
Где бранные слова матросов
Швартуются по всем бортам.
Чем больше гложут нас сомненья,
Тем меньше надо им внимать,
По мне, так разум просветленный
Пред ними может устоять.
Сомненья не имеют шансов
На обретение мечты.
Они зашоренностью вязкой
Скрывают смелые пути.
Однако именно сомненья
И страх нас могут удержать
От безрассудного стремленья
Навеки счастье потерять.

                XIII

В своем уме, без сожаленья,
Он подписался на затею.
Умея сносно рисовать,
Да эпюристам подражать,
Предстал наемным картографом,
И был одобрен неким графом,
Кто финансировал поход,
Надеясь в нем иметь доход,
Ну вот, судьба благоволила
Евгению на этот раз,
И в экспедицию включила,
Чтоб сделать дольше наш рассказ.

                XIV

По государственному odre,
При вспоможении вельмож,
Фрегат отчалил принародно
Под петербургский нудный дождь.
Наш путешественник в каюте,
Раскрыв дорожный саквояж,
Дневник в тисненом переплете
Извлек, почуяв вдруг кураж.
Потом уверенной рукою
Он вывел первые слова:
Простился молча я с Невою
И мрачным городом Петра,
Чтоб совладеть с гнетущей дурью,
Тоски развеять долгий плен.
Шагнул я смело в авантюру
Досель не ведомую мне.
Бессонница, подобно парусам,
Сдалась на милость ветряному богу,
И мчит меня холодная вода
К потухшему чужому горизонту.

                XV

Наутро арматор Анжу,
Состроив кислую улыбку,
Признался мне, по сути, в лжи,
Непреднамеренной уловке:
«Увы! Поход наш не научный,
А меркантильный от и до…
Чуть позже в строй сольемся дружный
В районе острова Ханко.
Читайте, сударь, текст депеши,
Со слов монарших свысока…
Признаюсь, я тотчас опешил
И поспешил до вас сюда».

                XVI

           Текст депеши

Брат Император Всероссийский,
Король Испанский и Индийский,
Желая подданным своим
Блага земныя, чести, мира,
Которую Испания вкушает
Под крылом охранным европейским,
Решил полицию морскую учредить,
Без коей и торговля, и промышленность,
И судоходство наше
Навряд ли вновь откроет безмятежно
Источники былого процветанья.
Засим, учитывая за Россией
Судов избыток боевого ранга,
Мы предлагаем со присущим
Вашему Величью благородством
Нам уступить за должную оплату
Четыре корабля линейных
И семь фрегатов во придачу.

                XVII

"Ну до чего же все забавно,
По-нашенски, зело просто,
Хотя предмет сей кулуарный,
Но бьет нещадно он в лицо.
Что ж, мне не в тягость эта лажа,
Благоволите чхать на то,
Да, впрочем, благородье Наше
Встречало более того…
Поскольку с данной сей минуты
Моя персона не у дел,
То заявляю не подспудно:
Располагайте мной, mon cher".
Так я вписался добровольно
В устав российского флота,
Что выводило подневольно
Матроса в тяжкие сполна.
Кто жаждет ярких приключений,
Тем нет нужды идти во флот.
Ведь в том его предназначенье,
Что он защитников кует.

                XVIII

Я дворянин, зовусь Онегин,
Я русский, подданный царя.
Душой меланхоличный эллин,
А мыслью - чинная сова.
Сейчас и здесь, в пустой каюте,
Взвалив на плечи тяжкий груз,
Я стал значительней на свете,
Чем мой начищенный картуз.
Сроднился пульс со звоном склянок,
И жизнь свихнулась наизнанку,
Одевшись быстро, спозаранок
Спешу на палубу, пыхтя.
Причин не вижу досконально
Описывать мой новый быт.
Его холодное дыханье
И вечно правильный бушприт.
Лишь день падет, рукою вялой
Пишу тяжелым я пером,
Зачем не знаю, но, усталый,
Вдруг забываюсь дарным сном.
Мне прежде часто Ленский снился,
Теперь простыл его фантом.
Определенно изменился
В главе ранимый камертон.
Как утверждают эскулапы,
Нередки случаи того,
Как устремляются виденья
Нехитрой жизнью далеко.
Поспрашивал я у матросов,
Что снится им в чреде ночей,
Ответом частым на вопросы:
«Стакан вина и миска щей».
Имея кучу ассигнаций,
Я не испытывал нужды
Ни в пище русских рестораций,
Ни в табаке, ни в Beaujolais.
В моем пристанище-гнезде
Лимоны маялись повсюду,
Храня меня благим амбре
От неожиданной простуды.
Жаль, не хватает мне общенья
С  А.Пушкиным. Его стихи
Порой внушали вдохновенье –
Мы оба были игроки…
Бывало, выйдем на брусчатку,
Спустив за вистом шелуху,
А он восторженною глоткой
Сшибет поэзией слезу.
Десницей царскою судьба
Отправила поэта в ссылку
К теплу родного очага
Да к чарам сказочным избытку.
Там, принужденный оставаться
В плену природной красоты,
Он шаг за шагом пробуждался
Для скорой славы и любви.
Там родился вторично гений,
Обняв восторженно судьбу,
Пошел дорогой менестрелей,
Приметив яркую звезду.

                XIX

В стремнине чувственного плена,
Превозмогая гнет пути,
Слагают песни менестрели,
Как боги – чудные миры.
Сдается мне, мы не едины
На нашей горестной Земле,
Есть некто более всесильный,
Кто в нашей роется судьбе.
Коль в ворохе воспоминаний
Отыщется единый след
Далекий звезд и снов влиянье,
Не отторгайте наспех тех,
Сокрытых в недрах подсознанья,
Проводников великих дел,
Под страхом диким и влечений,
Ведущих к избранной мечте,
Назло владыкам и природе,
Наперекор шальной судьбе.

                XX

Российский царь, тиран безбожный,
Объятый магией ночей,
Задумал, с Амстердамом схожий,
Построить град мечты своей.
Набрал дружину в преисподней,
Нагнал мужицкий темный люд,
Чтоб на земле неплодородной
Лечить наследственный недуг.
Резвясь в безумственных забавах,
Ничтоже чести не блюдя,
Он загубил немало славных
Ребят и родного сынка.
Десятки тысяч из народа
Легли костями под дворцы,
И, пуще злобного Ирода,
Терзал он душу у жены.
Отцы духовные России
Нещадно прокляли его,
Хотя страна набралась силы,
Изрядно, недругам на зло.
Свершилось кесаря желанье –
В гранит оделись берега,
Накрывшись призрачным сияньем,
Смирилась гордая Нева.
Мой дорогой приятель Пушкин,
Как верно в том гласит молва,
Писать не взялся, ужаснувшись,
Житье кровавого Петра.
Отринув в дебри лицемерье,
Отметим явный парадокс,
Что и величие с презреньем
Порой лобзаются до слез.
               
               XXI

Не заблуждаются поэты,
Когда с опаскою вражды
Строчат крамольные куплеты
О ненадежности судьбы.
Да, есть Фортуна, есть и будет
С незрелым племенем людским,
Как влага с тучей неразлучна,
Доколе силою рассудка
Не воспарит оно в зенит
Божественного состоянья,
Когда ему подвластны станут
Капризы занебесных сфер,
И дух очищенный восстанет
Во имя благородных дел…
Тогда Фортуна удалится,
Исполнив честно свой завет,
И только в летописях умных
Оставит свой ярчайший след.

                XXII

Не думал, право, не гадал я
Судьбы увидеть злой кивок
Столь скоро, как посмеет месяц
Свершить недельный свой виток.
На мель насел фрегат нежданно
У мыса Скаген в ранний час,
Посуда в камбузе дрожала,
А следом шторм настигнул нас.
Мой дух не робкого десятка,
Но чую жуть, не по себе…
На палубе кричат ребята,
Злой ветер буйствует везде.
За валом вал, и море стонет,
И снасти жалобно скрипят,
Стемнело враз и судно клонит
На бок и паруса трещат.
Рубите мачты! Живо! Живо!
Крепи канат! Не дрейфь, братва!
Двоих пучина поглотила,
Другие держатся пока.
Изрядно море нас терзало,
Ведя смертельную игру,
А заодно и небо рвало
Надежду ветхую мою.
Наруша ход привычный, время
Застыло в буре роковой,
Похоже, Зевесово бремя
Нависло в гневе над кормой.
Оно лукавило порою,
Чуть-чуть сбавляя свой напор,
Но вдруг опять, как зверь, ревело
И продолжало свой укор.
Я прятал под рубахой грубой
Дневник, укутанный в атлас,
Но в миг опасности не думал
О нем, и только лишь сейчас
Почуял действенную помощь,
Когда тромсель вдруг на ветру
Своей неистовою мощью
Мне врезал шибко по ребру.
Смягчив удар, дневник походный
Мне стал дороже и милей,
Не оттого ль, я, новородный,
Вдруг сделался еще храбрей?
В порыве гневного разгула,
Стараясь пуще всех похвал,
Шторм бесновался дико, шумно
И ни на миг не утихал.
В такую пору цепенеет
Сознанье в адской пустоте,
Бывалые – и те робеют,
Шепча молитву в полусне.
Внезапно молния шальная,
Сразив оставленный штурвал,
На палубу в безумстве пала,
Ворвалась в созданный провал.
Когда же рухнула Грот-мачта,
А вместе с нею – наш запал,
Садиться в шлюпки и спасаться, -
Команде флагман приказал.

                XXIII

Фрегат покинув обреченный,
В тревоге, мрачной пелене,
Гребли, печалью удручённы,
Навстречу гибельной волне.
Зачем резвишься, вихрь соленый,
Зачем пытаешь злой грозой,
За что ты, столь неблагосклонный,
Глумишься рьяно надо мной?
Исполнен фибрами дрянными,
Глух безнадежно ты к мольбам,
Стрелами огненно-косыми
Слепишь усталые глаза.
Не утихает бури натиск,
А ночь… тут слов не нахожу,
Такую адскую судьбину
Врагу и то не закажу.
Кто дале вспомнит обо мне,
Когда на дне обетованном
Скелет сроднится мой с кораллом,
Даря приют морской звезде?
Вдали забрезжил всполох света,
Исчез и вновь вдруг просиял,
Не дюжей силы боцман Федя
На всю морскую закричал:
"Нажми, братки, земля там брызжет
Кострами доблестных датчан,
Посмейте только мне не выжить!
Не дай живот на барабан!"

                XXIV

Проклятый шторм лишь на рассвете,
Швыряясь пеною, угас,
Нас подхватил попутный ветер,
А следом – берег принял нас.
Под дружный рокот ликованья
Бригада местных рыбаков,
Песок прибрежный рассекая,
Втащила лодки меж костров.
В чугунных котелках вскипала
Уха… с восторгом здесь пишу,
Такую вкусноту отведал!
Навряд ли где еще найду.
Покуда догорали угли
Благоприятнейших костров,
В чужой палатке обветшалой
Я погрузился в царство снов.

                XXV

Верхом на северном олене,
Мой призрак мчался по лесам,
Навстречу близилась деревня,
Дома гнилые тут и там.
Внезапно на пустой дороге
Капрал в мундире: «Стой!» -
Кричит – «Туда нельзя, там в карантине
От злых грибов народ мутит».
Что ж так? Неужто всех и сразу?
Что за напасть, черт подери!
Капрал брадатый, сокрушаясь,
Развёл руками: «Здесь, в глуши,
Не так, как в вашем славном крае,
Где лечит добрый доктор Гааз.
Вот почему порой хвораем
От отравлений и зараз.
Питались красными грибами
И соком молодых берез,
Врачей не видели годами,
Без колдовства не обошлось.
Поворотись, милейший странник,
Ищи другой окольный путь,
А, коли встретишь окаянных,
Не мешкая вели свернуть
Хозяину рогов ветвистых,
Храни вас, мирозданья суть!»
Спасибо, добрый незнакомец, -
Ему мой призрак отвечал:
Я путник грешный, инородец,
Хотя маленько одичал.
Ты знаешь, кто я и откуда,
Позволь Евгению спросить,
Что ждёт меня в краю далёком
И как тебя благодарить?
«Не жду себе благодаренье,
Твой мир загадочный не нов,
Прими на память изреченье,
Латинских магиков-отцов:
«Судьбу определяет имя»,
Запомни, следуя за ней,
Не сомневайся особливо:
Она – фонарь души твоей.
В делах обыденных, житейских
Пытливо жди поводыря,
В мирском неугомонном шуме
Твой глас, поверь, звучит не зря.
И блик луны, на грудь упавший,
Как предзнамение судьбы,
Ты не отринь рукой дрожащей,
А просто в сердце сохрани.
Внемли и веруй, благородный,
Придет великая пора,
Воспрянет дух единородный,
И сгинет напускная тьма.
В час испытанья не сгибайся
Под буйным натиском стихий,
Предвосхитить ты постарайся
Причуды каверзной судьбы».

                XXVI

Тут я очнулся. На соломе
Храпят матросы втихаря.
Хлебнул до дна остаток рома,
Что принесла нам детвора.
Просунув голову наружу,
Не смог узреть наверняка…
Девичьи пятки засверкали
Проворней зайца-русака.
Был полдень. Небо прояснилось.
Мне любо возрожденье дня,
Но было непомерно странным
В заморской северной глуши
Услышать донельзя печальную
Балладу русской стороны.
Пела девочка-подросток
Без умения на то,
Выражая безголосьем
Лишь смятение одно.
Но особенно нелепы
В песне той ее слова,
Как запомнил те куплеты,
Так пишу в тетрадь сюда:

Рыбины безмолвные
В толще вод снуют,
Синеву холодную
Нехотя жуют.

Рыба, рыба, рыба
Жалкая судьба,
От икры до жира
Доживет не вся.

Проплывают сети,
Пасти отворя,
Завлекают в клети
Сайру и угря.

Беспощадно тешится
Сетчатый чулок,
Тщетно в нем трепещется
Жизни поплавок.

Люди, словно рыбы,
По миру плывут
И, подобно рыбам,
В сети попадут.

Хитрые, удалые
Мимо прошмыгнут,
Но в спокойной гавани
Свой крючок найдут.

              XXVII

Злосчастный ураган попутно
Застал врасплох не только нас,
Разбушевавшись не на шутку,
Резвился явно напоказ.
Бушприт линкора «Безупречный»
Отбросил в море далеко,
С «Елизаветиной» Фок-мачты
Угнал все нужное добро.
От бесконечных поворотов
Чрез фордевинд, на кораблях,
За такелажем непригодным
Порвались также паруса.
С «Неустрашимого» сорвало
Семь футов медного листа
По бархоуту, и погнало
Свирепым ветром в небеса.
Но как винить во всем природу,
В чем упрекнуть и что взыскать?
Недаром говорят в народе:
Природа – божия печать.
Не в том ли слабость человека,
Что слишком долг в науках путь,
От суеверий до навета
Зияет предрассудков муть.
Познать природные законы,
Предвидеть бедствия стихий
Коварных жаждет люд ученый,
Но их как будто след простыл.
Однако мне чутье вещает,
Что через двести двадцать лет
Природу разум оседлает,
Ее капризы tete a tete.
Предвидя штормы, ураганы,
Фрегаты просто переждут,
Быть может, корабли-гиганты
С триумфом в будущем грядут.
Не страшен им огонь и айсберг,
На смену ветхим парусам
Придут чудные механизмы,
Назло отверженным богам.
Сейчас, на много миль в округе,
Судов обломками полны
Глубоководные пучины,
Глухие бухты и мели.

               ХХVIII

Нас, чудным образом спасенных,
Взял на борт флагманский линкор.
Махали взрослые и дети
Вослед, кто шапкой, кто веслом.
Подумал: вот он, благородный
Народ, неведомый мирам,
Известный только тем, кто рыщет
В штормы по северным морям.
Для их спасения ночами,
Под игом адского ветра,
Сигналят яркими кострами,
Поскольку нет здесь маяка.
Томбуй фрегата двухполосный
Качался мирно на воде,
И молча плакали матросы,
И стало мне не по себе.
Прощай, фрегат «Екатерина»!
Свидетель доблести людской,
Свидетель Славы и Викторий
И жертва бури роковой.
И, если в тысячах фрагментов
Почила память о тебе,
То гордый стяг непобедимой
Пребудет вечно на Неве.
В сердцах отважных мореходов
Оставишь долгий шрам тоски,
Как недопетую легенду
О Чести, Славе и Руси.
Прощайте, смелые матросы,
Вас море приняло, как дань,
Как жертву страшного курьеза,
Присущный ветреным богам.
Отныне дух Анаксагора
Кружит в эфире подле вас,
Что было – снова воротится,
Все повторится много раз.
Жизнь – перелетная есть птица,
Вернется вновь в родимый край,
И новым сердцем будет биться,
Забыв давнишнюю печаль.
Кем будешь ты? в какой личине?
Какая ждет тебя судьба
В иной среде гостеприимной? –
Я мыслил, глядя в облака.
Объемлет небо равнодушно
Моих вопросов странных сонм…
В досужий час витиевато,
Авось, подскажет мне потом.

                XXIX

Сюжет с грибами есть отсыл
К знакомому масону,
Тот изучает мухомор
И связь его с Нероном.
Он полагает, что тиран
Был увлечен ядами,
Попутно дурь приготовлял,
Деля ее с рабами.
Юнцов искусно совращал
Адепт галлюцинаций,
Стихами щедро развлекал
В припадке экзальтации.
По мнению того масона,
Галлюцинация способна
Расширить горизонт познанья
Глубин субъектного сознанья.
Еще чуднее персонаж
С прилепной бородой,
Рост невысокий, явно паж,
Бесспорно, молодой.
Забавно имечко его –
Цезарик, так он рек,
Умён, учтив и комильфо,
Тот странный человек.
Ужель такое представленье –
Лишь разума игра,
Нам не подвластные виденья
Теряют смысл после сна?
Но по какой такой программе
В потешном имени юнца
Распознается анаграмма,
Вдруг взволновавшая меня?
Цезарик – тут, читай, Зарецки,
Да-да, дуэльный секундант,
Честной механик деревенский,
В делах сомнительных талант.
Замял подсудное он дело
С невероятным мастерством.
Уверен, впредь не сожалело
О Ленском это существо.
Сейчас решительно не втисну
Такую заумь в стройный ряд,
Даст бог, со временем осмыслю
Набор мистических шарад.

                XXX

Что в имени моем такого,
Что, не смотря на ход времен,
Заране удивить готово
Раскладом импозантных догм?
Увы, доверчивость людская
Есть вечный наш искус,
На ней – печать былых преданий
И предрассудков ветхих груз.
Подаст свой знак – и все хлопочут,
Забыв о сне, любви, еде…
Старухи девушкам пророчат
Тайком за полночь при луне.
А те, лишь взорами сверкая,
Бормочут что-то невпопад,
И, плотским соком истекая,
Вздыхают с грёзой томно в лад.
Отнюдь не знатного я роду,
Ну, с благородством так себе,
Не к каждому в честном народе
Приду на выручку в беде.
Я – себялюб, в своем обличье
Предпочитающий покой,
От непредвиденностей жизни
И нервотрепки затяжной.
Моим стремлением природным
Являлось: «Прочь от суеты»,
А именное благородство
Есть отголосок старины.

              XXXI

На рейде залпом поминальным
Пушкарь седой подвел черту
Под церемонией прощальной,
Под крики чаек на лету.
Сколь не сильна утраты горечь,
А должно продолжать поход,
Суда, подвергшиеся порче,
Отправлены в ближайший порт.
Их ждет ремонт недели на три,
Другие держат курс прямой,
Меня, Анжу и часть команды
Приютил флагманский линкор.
Все дальше к югу, безмятежно
Плывет российский караван,
Чтоб ибериец-адмирал
Все корабли весьма поспешно
На лад испанский обозвал.
В канале серо-серебристом,
В канале истинно английском
Наш «Зов морей» на якорь встал.
Завидя парусную яхту,
Седой пушкарь опять у дел -
Парадным залпом он зардел,
А скромный ялик подле нас
Проворно отмеряет галс.
Команда к встрече уж готова,
Двуглавый реет на ветру,
Великий князь уже проворно
Взбирается впритык к борту.
Ура! Ура! Князь в настроенье
Обходит строй и держит речь,
А барабанщик в упоенье
Гремит, как о скалу картечь.
Высокий гость велит матросам
За службу выдать три рубля
На каждого и табачку,
А офицерам – папиросы
И по отменному клинку.
Затем отведал русской каши
Взахлеб из общего котла,
Затем – по чарочке за брата,
И отбыл морем дотемна.

                XXXII

Осьмое генваря, мой день рожденья,
Каюта солнцем залита,
Сегодня я не в настроенье,
Спешу на палубу с утра.
Попутный ветер с парусами
Резвится, вянет, смолкнет вдруг,
Подхватит чайку, и крылами
Влечет на краснокожий круг.
Спасательный надежный круг –
Последний шанс на дно идущим,
Висит наш молчаливый друг,
С достойным именем зовущим.
Волна искрится пеной хрупкой,
И жемчуг светит из глубин,
Вот и приветом белозубым
Мне улыбается дельфин.
В то время как, разминки ради,
Ходил я бодро взад-вперед,
Меня приметил мичман Ванин,
Задорно честь мне отдает.
Потом с любезностью особой
Мне предлагает табачку,
Довольные, курили оба,
Куда-то глядя за корму.
«Скажу вам, сударь, по секрету,
Матросы так впечатлены
Заметным сходством между вами
И князем царственной семьи.
Так что теперь вас величают,
Не иначе, Великий князь,
И неустанно примечают
Иные схожести, дивясь».
В немалой степени я сам
Был поначалу удивлен,
Чего таить, таким сюрпризом
Был озадачен и смущен
Ошеломляющей репризой.
Природа – мать чудес забавных,
Без всяких ведомых причин
Являет близнецов – то парных,
То многократных величин.
Смирюсь с непознанной природой.
Возможно, позже для меня
Раскроет ребус приворотный
Ее незримая сестра.
Сестра-судьба, она в дозоре,
Разыгрывает пьесу дня,
Для представлений сложных более
Есть изощренная игра.
Силки, ловушки, лабиринты
Метафизических утех
Нам сообщают каббалисты,
Однако разум слишком ветх,
Дабы постичь все механизмы
И обоснованность суть всех
Ее ходов и установок.
Прияв коварный перст ее,
Ты, человек, вдруг, содрогнувшись,
Слепой огонь негодованья
Гасишь покладисто в себе.
Во мне ж вскипает буря гнева,
Мириться с роком не хочу,
Он не дождется раболепства,
Пока надеюсь и дышу…
Пишу в порыве строки эти,
А сердце екнуло в груди,
Ох, эти чувственные плети
Стегают косвенно мозги.
В метафизическом экстазе
Недолго разум мой страдал,
Недолго в призрачном оазе
Подсказку верную искал.

               XXXIII

Вперед, Великий князь сомненья,
На блеск бискайских светлых зорь,
Навстречу новым представленьям,
На гребне океанских волн.
Пройдя фарватер португальский,
Вошли в маститый Гибралтар,
И вот он – берег иберийский
Мажорно салютует нам.
Прими и наш салют, Испания,
Порт Кадикс, бывший «света край»,
Конец пути, и все страданья
Отныне вдоволь отыграй.
В банкетном зале величавом
Заглавный адмирал де Лобос
Провозгласил свой тост заздравный
В честь удалых hermanos rusos.

            XXXIV

Ах, как пьянит испанский воздух!
Густая синь прибрежных вод,
Картавых слов журчащий говор
Седых беззубых рыбаков.
Люблю я бухты в обрамленье
Пылающих в закате скал,
И нежных древ оцепененье
В благоухающих садах.
Здесь все мужчины – донгуаны,
Храбры и страстны чересчур,
Любой достоин влезть в романы,
Иль в пьесы комеди-лямур.
Меня волнует босоногий,
Задорный танец смуглых дев,
Как говорят у нас в народе,
На заглядение кончерт.
В музыке жгучей растворенье
Интимных грёз, движений тел,
Шуршащих платьев и смущенье
В очах неопытных сирен.
В хоровод, без приглашенья,
Вдруг ворвется дух веселья
И рассыплется в окрест
Шумным гомоном невест.
Сарабанда! Сарабанда!!
В бубен бьет пастух Орландо,
Бьются радостно сердца,
Пляске этой нет конца.
Прияла некогда обитель
Унылой скуки, щедрый дар
Чужой страны, и я, хвалитель,
В плену ее прекрасных чар.

             XXXV

Признаюсь, что мой облик вчуже
Манил к себе нередко взоры
Коснейших милых горожан,
Но я не казывал укора,
Я был, как ладан, растворен
В эфире жгучего безделья,
И до того был умилен
Шедевром винодельческого зелья,
Что позабыл свои инстинкты
И редко брался за перо,
Зато, по воле наважденья,
Ходил играть в Трокадеро.
И, как случается в романах,
Однажды, поздно выйдя в ночь
Из казино, при двух реалах,
Не смог я силу превозмочь.
Булатный кортик офицерский
Беспомощно повис во тьме,
С досадой чувствую я зверской
Сеть рыболовную на мне.
Ни сесть, ни встать – прочна веревка,
Меня братва с размаху – «Ать!» -
И в бричку, как ручную кладь.
Там, примостившись меж скамеек,
Я слушал стрекотню цикад,
Смешавшуюся с волн шипеньем
И брехатней шальных собак.
Сколь долго продолжалась скачка,
Судить пристрастно не берусь,
Рысца сменилась слабой качкой,
Похоже на гребной баркас.
Итак, теперь зовусь я пленник.
Почто такая доля мне?
Ведь небогатый соплеменник
Бандитской местной черноте.
Карманы пусты, только гроши,
Памятка краха в казино,
Ну разве только кортик в ножнах,
Обремененный серебром.
Незбывный рыбий запах трюма
Мою догадку подтвердил:
Я - узник рыбарей безумных,
В их сети странно угодил.
Как пела утром босоножка
На добром датском берегу,
И люди могут, как рыбешки,
Попасться в сети, в западню.
И мой пример – тому порука,
Маститым мистикам привет,
Нет, жизнь не проклятая скука,
А лишь попытка дать ответ
На уйму каверзных вопросов
Насущных и минувших лет.
Хоть и не гений я научный,
Евгений я по рождеству,
Но осознал вдруг простодушно,
Сколь мы подвластны естеству.
Увы, нам время не подвластно,
Отсель, в стремнине бытия,
Мы понимаем, сколь отрадна
Земная наша суета.
Мы создаем мечты и царства,
В конфликтах потчуем прогресс,
И сквозь столетия смиренно
Несем к Голгофе тяжкий крест.

             XXXVI

Чуть свет забрезжил –
Черт бровастый
Мне подает кувшин с вином,
Тарелку с козьим сыром свежим
И фрукт, с которым незнаком.
Проспал до полдника отменно,
Как сытая ночная птица,
Но пробудился я мгновенно,
Едва раскрылась дверь темницы.
Меня приветствовал учтиво
Субъект, по виду непростой,
Одетый скромно, но прилично,
С короткой шпанской бородой.
При нем толмач, скупой на жесты,
Негромко речь переводил,
На мне знакомый, на французский,
Тем самым он весьма польстил.
«Простите, Ваше Высочейство,
За этот прозаичный стиль,
Прошу прощения за действо,
За причиненный водевиль.
Проследуйте на яхту рядом,
Не узник Вы, а званый гость,
Зовут меня Рубен Роналдо,
Да будет между нами мост».
Как оказалось, славный малый
Был капитаном бунтарей,
Которые с отвагой бранной
Сражались на краю земель.
В американском континенте
Революционная борьба
Уже набрала обороты
И наседала на врага.
Испанцы в праве колонистов
Терзали дерзких бунтарей,
Но те со злобой ненавистной
Им отвечали все смелей.
Прослышав, что король испанский
Скупил военные суда,
Вожди повстанческого дела
Решили бить наверняка.
Прошел вдруг слух,
Что с караваном,
На главном грозном корабле,
Плывет Великий князь российский,
Помочь Испании в борьбе.
И впору мне, с обличьем сходным,
С его Высочеством лицом,
И выправкою, и походкой,
Натекстурированностью усов
Задалась роль вельможи царской,
И нерадивая молва
Пошла гулять в градах и весях
С завидной скоростью свинца.
Войдя в воинствующий раж,
Совет старейшин колумбийцев
Решился на прямой шантаж,
Князька украсть у иберийцев.
В обмен на русского вельможу
Хотели принудить царя
Флот отозвать и неотложно
Отринуть сделку втихаря.
Таким отчаянным поступком
Американских латинян
Санкт-Петербург буде встревожен
И живо вдарит по рукам.
Мне было от чего смеяться,
Неволя сделалась родной,
Поскольку пьеса продолжалась,
То не стремился я долой.
Заложник мнимый, с упоеньем
Я роль страдальца исполнял,
Мою принужденную праздность
С большой охотой принимал.
Но экзотическая дарность
Не погрузила в косный рай,
Напротив, эдакая данность
Меня искусно навела
На лингвистическую цель,
В которой напрочь я осел.
Толмач со мною занимался
Мне незнакомым языком,
Случалось, даже восхищался
Способным (sic) учеником.
А по ночам, во звездной власти,
Пытался сочинять стихи,
Тогда незыблемые страсти
С пера текли в черновики.
«Испания! Зачем я встретил
На склоне безнадежных лет
Тебя? Зачем я счастие приметил,
Отбросив ханжеский лорнет?»
А, впрочем, скоро надоело
Напрасно возмущать пургу,
В душе идальго-кабальеро,
И перестал я зреть луну.

               XXXVII

Сеньор Роналдо молча слушал
Мой уморительный рассказ,
Обескураженный, он думал,
И блеск красивых глаз погас.
Потешный жанр драматургий 
Похоже взялся за узды:
Для одного он - хризантема,
Другим достанутся бобы.
Мне жаль доверчивых горюней,
Сердца обманутых надежд,
Их необузданную смелость
И косность лидеров-невежд.
Не всякий метит в Талейраны,
Но каждый принимает мир
Меж ненавистными врагами,
Когда бороться нет уж сил.
Так рассуждала знать повстанцев.
Надеясь положить конец
Диктату пришлых иностранцев,
Влиянью чуждых им идей.

               XXXVIII

Сеньор Роналдо не сдавался,
Велел отправиться гонцу
В далекий свет американский
С депешей важною к отцу.
Мой рай лениво продолжался.
В изящной яхте дни текли,
В скалистой бухточке я мялся
От скуки и нехватки книг.
Негоже всуе удивляться
Тому, как прежние друзья
Становятся нам вдруг врагами,
А недруги – под стать братья.
Сеньор Роналдо был романтик.
Он, срисовав с меня портрет,
Велел достать «Журналь де Деба»
Где красовался оппонент –
Близнец мой – князь Великорусский,
И, окончательно прозрев,
Передо мною извинялся
И дал мне дружеский совет,
Сокрыть от русских и испанцев
Наш доверительный секрет.
Вот почему на все вопросы
Ответ заученный звучал –
Пленен по ложному доносу
И выкупа в неволе ждал.
Для убедительности вещей,
В порту глухонемой пастух
Вручил записку флибустьеров
Любезному мосье Анжу.
А друг морской, ничуть немедля,
Перенаправил вместе с ней
Дневник мой очень сокровенный
Посланцу русскому в Мадрид.
Я следом поспешил туда,
Денечков эдак через два
Столица приняла меня.

               XXXIX

Тяжелой думой удрученный,
Ступил в Мадрид я прокопченный.
Без средств, без крыши, без идей,
Без соплеменников, друзей.
Не будь Роналдо прозорлив,
На Русь паломником бродил.
Прав был француз, мой гувернер,
Когда в ненастную погоду
Учил, что люди часто мстят
Друзьям, врагам и даже жмотам,
Отнюдь не по причине злобы,
А вследствие плохой погоды.
К таким я отношу посла,
Как жертву зноя, дурака.
Ни скудность умственных потуг,
Ни ограниченность усердий
Не обелят гнилую суть
Его пустого красноречья.
Превосходительство его
Пустилось в долгий монолог,
Достойный пафоса Дидро:
Отчаявшись найти мой след,
Он отменил смурной аврал
И заявил публично всем:
«Онегин без вести пропал».
Команду русских моряков
Взял на борт местный тихоход
И отбыл к русским берегам.
Да! кстати, и Анжу был там.
Все доводы мои, увы,
Плохой эффект произвели.
Граф усомнился пуще всех
В лихой истории моей.
«Извольте, сударь, объясниться,
Что вы за важная есть птица,
Коль из-за ней такой сыр-бор?
Примите смачный каламбур:
Идите вон, и дело баста,
Вы – прыщ на теле государства.
Ступайте пешим в Петербург,
Да прихватите ваш талмуд,
Вся ваша эта писанина –
Одна сплошная чертовщина.
Элукубрация да толки
О перипетиях судьбы,
Все эти ваши экивоки –
Манифестанты лабуды.
С Фортуной сдружиться – искусство искусств,
Она не ваш собственный пенис,
В руках не удержишь по прихоти чувств,
В нее можно разве, что верить».
Швырнул походный мой дневник,
Чихнул – и моментально сник.
Я ж не преминул обвинить
Его в предвзятости больной
И подытожил: «Не этично
Читать чужой дневник и письма».
Чиновник враз побагровел,
В казенный трон поспешно сел,
Не дипломат, не хрыч пригожий,
Но я ответил мирно роже:
«Не смею вас обременять,
Прощайте, ваша честь. Как знать,
Возможно, лобовая пядь
Содержит лишь седьмую часть,
Однако, этого довольно,
Чтоб ощущали вы привольно
Оставшиеся шесть частей
Чуть выше копчика, в хвосте».
Шел идиот по мостовой,
Сжимая камень за спиной.
Искал на Невском чей-то дом,
Вот перед ним Гостиный Двор,
Глядит зверюгой на витрину,
А дальше – ясная картина.
Я был обуреваем схожим
Азартом потаенной злобы,
Влепил бы в харю, но негоже
Мараться из-за этой рожи.
Дуэль, увы, запрещена
С носителями их чина.

                XL
 
Теперь загадка мне открылась –
Все дело в солнце, на меня
Лучи целебные пролились,
Бальзамом потчуя сполна.
Беда для северных народов
В нехватке должного тепла,
Благословенности природной,
Дневного света слабина.
Живя в холодном Петербурге,
Теряем присно жар сердец,
Взамен болезненные вьюги
Нас донимают позарез.
На площадях и в закоулках,
В трактирах шумных и дворцах
Резвятся сумраки рассудка
И непробудная тоска.
Мужик, вельможа, чин военный,
А с ними бабы, детвора
Хранят инстинкт свой вожделенный
Для первозданного тепла.
Попав в цветущий мир из тьмы,
Одни в благом преображенье
Вдруг чуют новизну души,
А кто-то, с явным отвращеньем,
А временами и в смятенье
Воспринимают улучшенье
На климатических весах.
Тут требуется глас науки
И черствых медиков услуги.

                XLI

Вернувшись в Кадикс, я тотчас же
Сыскал богатого купца.
Он не сочувствовал повстанцам,
Но продавал им лом свинца.
Его Роналдо спас от турок
В одной из стычек близ Пирей,
С тех пор признательный придурок
Творит ущерб стране своей.
Скупец взялся в оплату долга
Доставить русского в Стамбул
На корабле своем торговом,
Однако вовремя смекнул…
Я должен честно отработать
На благо прихоти его
Подмогой главного матроса,
Ну как не согласится с тем.
Роналдо – добрый знак Фортуны,
Прощаясь, страстно убеждал
Найти какого-то Месропа,
Который солью торговал
Внутри стамбульского базара:
Имел налаженную связь
С сынами верного ислама,
Что жили в Кафе не таясь.
Расчет был прост, вполне реален,
За что сердечно благодарен
Рубену – другу моему.
Желаю счастия ему.

                XLII

Поскольку я матрос «бывалый»,
Не слишком на судьбу роптал,
Не тяготился я работой
И мук усталости не знал.
Исправно ветер дул в затылок,
Всласть трепыхали паруса,
И солнце весело и мило
Сияло в чистых небесах.
Бизерта, Сфакс, Александрия
Оставили заметный след…
В преддверье ранней ностальгии
Пишу восторженно сонет:

В букете красок первородных
Мой взор не ищет красоты,
Он покорен иною страстью –
Он встретил детские мечты.

Как распознал мой ум суровый
Онтологическую связь
И вскрыл из недр психологий
Арабистическую вязь?

Опять вопросы в полнолунье.
Мне голос внутренний велит
Не погружаться вглубь раздумий,
Перо о том же мне скрипит.
Доверюсь супротив амбиций
Благонадежной интуиции.
   
                XLIII

Босфор сиял в объятьях славы
И живописных берегов,
Царьграда сказочные храмы
Встречали нищих и купцов.
Султан османов на рассвете
Покинул сладостный гарем,
Чтоб в домовой пустой мечети
Пасть ниц под сенью древних стен.
Ларечники спешат к амбарам,
К базарным лавкам и рядам,
Ежесекундно заклиная
Желанный праздник барыша.
Базар недаром почитают
Как храм рождения идей,
Здесь сделки века заключают
Араб, осман и иудей.
Здесь христьянин и мусульманин
Вершают важные дела,
А после город вопрошает:
С чего такая кутерьма?
Тут слухи, правда и неправда
Сливаются в единый ком,
Дабы под вечер иль назавтра
Опешить свежей вас молвой.
Костлявый дервиш, в транс впадая,
Пред вами руки разветвляя,
Волчком танцует, намекая,
Что здесь проходит ось земная.

                XLIV

В граде славном Константина
Все дороги хороши,
Здесь открыты всем ворота,
Хочешь морем, заходи.
Шел по улице змеиной,
Где цветет жасмин рекой,
Вдруг увидел крест родимый
Над церковной головой.
Храм Святой Екатерины –
Православия очаг,
Во дворе растут маслины,
Миг спустя я сделал шаг,
Веет хвоей византийской
И прохладой изнутри.
Двери настежь, голос близкий
Словно говорит стихи.
Старый поп – седая душка -
Подле амвона шутя
Обучал мальчонку-служку
Обязательным делам:
«Чтоб в молитве православной
Осенять себя крестом,
Со вниманьем неустанным
Зри мой пастырский урок.
Три перста сведи в пучок -
Лоб, пупок, плечо, плечо.
Справа налево, сынок.
Лоб, пупок, плечо, плечо».
Тут, завидя незнакомца,
Направляется ко мне,
Отослав дитя на солнце,
Просит чутко встать с колен.
Получив благословенье,
За чредой елейных слов
Вижу явное стремленье
Продолжать наш диалог.
Он учтиво предлагает
Отобедать в тихий час,
Дверь трапезной отворяет,
Подает прохладный квас.
На столе индейка, зелень,
Сыр и критское вино.
Хлеб руками дружно делим,
И приятно, и вольно.
Я веду рассказ с далече,
С деревенских скучных дней,
Следом будни помраченья
И истории поздней.
Слушал божий одуванчик
Со вниманием большим,
Осушая свой бокальчик
С интервалом небольшим.
В завершении рассказа
Смачно цокал языком,
И в тональности наказа
Так сказал, урча брюшком:
«Только с помощью Господней
Можно одолеть беды
Злонамеренную волю
И коварствие Судьбы.
Та двулика по призванью
И орудье Сатаны,
Беды наши и стенанья -
Суть плоды ея игры.
Воротись в обитель Божью,
Блудный агнец во Христе,
Ангел твой всегда с тобою
И в достатке, и в нужде.
Но чурайся искушений
И беги, как от чумы.
Да хранит тебя Всевышний –
Справедливый Господин».

               XLV

Все беды наши от незнанья
Основ и сути бытия,
И, чем глупее, тем мы дальше
От благодатного житья.
Нам главным смыслом процветанья
Светится вечная борьба
С врагами, а ума мечтанья –
Как сказка завтрашнего дня,
Что никогда не наступает,
А только брезжит, нас дразня.
Мы таинственных сил дерзновенье
На себе испытали не раз:
То причудливых снов проявленье,
То пророчества балуют нас.
Кто-то рвет сверхусилием воли
Безграничного страха версты,
Кто-то мысленно входит без боли
Сквозь века в дохристовы пласты.
Сильный бог, или разум, иль кто-то
Кто мудрее, свободнее нас
Носит тайный дозор неустанно
Над судьбой человеческих масс.

                XLVI

Опять мои большие стопы
Ведут в необъяснимый дол
Сомнений и загадок новых
Под нежный плеск босфорских вод.
Ведут прямехонько к базару,
Где в первобытной суете
Галдеж на вавилонской башне -
Всего лишь шепот в тишине.
Месроп-ага, торговец знатный,
Алтынничал с лихвой не зря,
Кормил полгорода халвою,
Имел и прочие дела:
Выращивал табак отменный,
Ходил за солью по морям,
И в храм опрятный, иноверный
В седмицу по пасхальным дням.
Меня он встретил добродушно,
Тотчас же пригласил за стол,
Хвастал коврами показушно
И потчевал своим вином,
Узнав, что я не бедный малый,
Весьма засуетился вдруг,
Велел послушному амбалу
Принесть наследственный дудук.
Потом, надув забавно щеки,
Извлек мелодию чудес,
От коей чувств моих задворки
Взметнулись пылко до небес.
Потом мы парились в хамаме,
Курили мятный наргиле,
Потом в роскошном фаэтоне
Отправились в Бююкдере.
Там в летнем доме у причала
Жила семья Месроп-аги –
Родители, жена и дети,
Прислуга да борзые псы.
Хозяин утром после чая
Мне задал деловой вопрос:
«Чем думаю я впредь заняться,
Когда вернусь в Святой Петрос?»
Ответа, впрочем, не дождавшись,
Мне предлагает компанейство
В табачном промысле и шефство
Первоначально и содейство,
На теплых крымских берегах
Табак растить и виноград…
Покамест можно на паях
Их в Кафу слать на кораблях.
Неделю в думах пребывая,
Прошел я вдоль и поперек
Христьянства древнюю столицу,
Признаюсь, город сей увлек.
Но неожиданно все пало,
Все рухнуло. Во прахе мир.
Врасплох беда меня застала.
Месроп-ага, увы, погиб.
Извозчик шибко в повороте
Пытался развернуть фургон,
Однако тот перевернулся,
А пассажир ушибся лбом.
Месроп-ага почил, бедняга,
Нелепо, к рынку по пути,
Смерть ухватила работягу
И вырвала из суеты.

                XLVII

Опять один, без средств и крова,
Я воротился в божий дом,
Найдя там чувственное слово
И тесный угол в кладовой.
Когда мне смертью угрожала
Стихия бушевавших волн,
Не пал я духом, не дрожала
Рука, и был тогда спасен.
А нынче паника настигла,
От мыслей мрачных зреет дрожь,
На сердце тягостно, уныло,
Но от себя не уползешь.
Святой отец мой Варсонофий
Внушает нанести визит
Их Благородие барону –
Средь прихожан он знаменит.

               XLVIII

Вьюн плюгавый дыней пахнет,
Лавр потный от росы,
В гамаке субъект прыщавый
Зрит журналы из Руси.
У него глаза дурные
И характер непростой.
Он - вельможа родовитый,
Злой историей побитый,
И отнюдь не лыком шитый,
Но нельзя сказать, что спитый,
И сейчас, изрядно сытый,
Ощущает негу чрева,
И вдыхает дынный запах,
Погрузившись в шрифт знакомый:
«Нессельроде-граф озлобно
Разговаривает с Портой,
Так, что ужасов войны
Не снести нам до зимы.
Донель-кюмель на Шпалерной
За пол-литра да на крабах…
Государь в первопрестольной,
Банк Малькова в пасти краха.
Боже мой, какая скука!
Кто там ёрзает в дверях?»
Это дворянин Онегин,
Затерявшийся в пустыне
Чужеземного житья.
Ассигнации уплыли
В мутных водах навсегда,
Пребываю я в бессилье,
И в смятении душа.
Мне б до родины добраться,
Расплачусь тогда сполна.
«Нет голубчик - экий супчик,
Не получишь ни гроша,
Знаю вашего я брата,
Не вернете ни шиша.
Затворите живо врата!»
Рдеют алые прыщи
В солнечных ветрах Стамбула,
Босоногие хлыщи
Навевают ностальгию.
Плющ гнездится на мансарде,
Будто луза на бильярде,
Улыбаясь спелым лоном,
Словно Лиза Мона.
               
               XLIX

В печали зной, наперсник пытки,
Все норовит увлечь за край
Дурными мыслями, в избытке
Сосуд моих душевных ран.
Зной повсеместно расставляет
Силки для тучек и сполна
Крылами жаркими виляет
В широтах южных дотемна;
На перекрестках оживленных
Утюжит суетный народ,
Будь добрым попутчиком
В мареве томном,
Шхуне, покинувшей заспанный порт.
На шхуне – скелет мой
В тугих сухожилиях,
Поверху – измятый костюм…
Я, кажется, в зыбком плену наважденья.
До грусти знакомый мне трюм.
Ах да, вспоминаю, опять на базаре
Фортуна вернула свой долг.
Плыву ночью в Крым,
С табаком контрабандным,
В надежном тумане густом.
Их трое, потомков ахейских героев,
Знакомцев Месропа-аги,
Занятие их далеко не простое,
Обратно привозят стволы,
Чтоб сокрушить
Злой оплот угнетенья…
А я тут плету о своем,
О странной судьбе
И парах наважденья,
С какими по жизни плывем.
Случайности определили
Мой катарсический маршрут,
И по морям меня носили,
Слагая испытаний круг.
Круги, круги, заманчивые дщери
Небесных сфер и адской борозды,
То вы - завет на шее у Эвтерпы,
А то - мученья след на зеркале воды.
Мне добровольное изгнание
Велело несть ярмо писаки,
Так стал и я морским бродягой,
Как Одиссей – царек Итаки.

                L

Привет, умытая зарею,
Страна моих печальных дней!
Ступаю влажною стопою
На твой пустынный, дикий брег.
Салют, небритая отчизна!
Обитель призрачных надежд
На вольнодумие и счастье
Мирян покорных и невежд.
Во мне - прилив знакомой прыти -
Не странник более в морях –
Я жажду действенных событий,
Да сгинут заблужденья в прах!
Судьба от нрава неразрывна,
В них отголоски наития,
Что озаряют непрерывно
Дорогу к счастью бытия.
От пережитых заблуждений
Освобожден мой свежий дух,
Вперед, к возвышенным свершеньям,
Евгений, парадоксов друг!

                LI

Столица дрыхла, словно агнец,
Блея чувствительно сквозь сон,
Ее обветренный скиталец
Вернулся, впечатлений полн.
Он в неге солнечных объятий
Вкушал полярный феномен,
Как знак приятственных заклятий,
Как примирительный рефрен.
В пустынном доме мой дворецкий,
Зевая, подал лимонад,
Потом, смеясь совсем по-детски,
Все лепетал, сколь встрече рад.
Не раздеваясь, я тотчас же
В бессилье рухнул на кровать
И слился с бездной сновидений
Над светлым городом Петра…

                LII

За летний месяц от стенаний
Освободилося сознанье,
Румянец на лице моем
Вновь заиграл былым огнем.
Тогда рискнул я выйти в свет.
Раз, прихватив складной лорнет,
Отправился я на концерт
Послушать, кажется, квинтет.
Довольно быстро охладев
К сонатам струнным, и в буфет
Уж только было собрался,
Как ошарашенный, застыл,
И вновь рассудок мой уплыл.
Мгновенно аппетит угас,
Не отводя от ложи глаз,
В покое оставался я,
Никак не приходя в себя.
Она была в наряде черном,
Как фея, сшедшая с небес,
На шляпке элегантной, модной,
Вуаль – отрада принчипесс.
Сомнений нет - она, Татьяна,
Одна, как статуя, бледна,
Недвижна, словно игуана,
Холодной прелести полна.
Такой захватывающий образ,
Достойный кисти и резца,
Времен эпохи Возрожденья,
Непревзойденного творца.
Я млел в немом оцепененье,
Не смея взора отвести,
В объятьях сильного волненья,
И, наконец, решил уйти.

                LIII

Я ночь не спал, я бредил Таней,
Под утро, перьев наломав,
Сложил письмо в конверт шершавый
И с нарочным ей отослал.
Вот текст письма, читать не смею,
А за окном – противный дождь,
Мне кажется, он тихо плачет
И чем-то на меня похож.

Письмо Онегина к Татьяне

Мой милый друг, Авроры свет,
Не жажду умысла
Вам сильно докучать,
Прошествии немало лет,
Вольны и впредь меня не примечать,
Письмо сие вы вправе разорвать,
Но воздержитесь, а, прочтя,
Предел отмерьте счастья бобыля.
Коль скоро ваш вердикт
Конец положит мукам
Душевным, как пиит,
Пред вами прост и прямодушен,
И пусть ваш разум в том благоволит.
Недавно воротясь из дальних странствий,
Где, чудом избежав погибели в морях,
Увидел вас, и вновь я в вашей власти,
И имя Таня на моих устах.
Я потрясен, и ничего на свете
Затмить не смеет образ дорогой,
Я вас люблю и сердце шлю в конверте,
Как добрый знак, окутанный мольбой.
Прошу дозволить, милый друг,
Вас лицезреть, держать в объятьях,
И счастья сладостный недуг
Дарить вам в радость и в ненастье.

                LIV

Последующие дни –
Триумфы нетерпенья.
Во мне вскипает кровь,
И рушатся мечты,
Мой изможденный дух
Опять в плену сомнений,
Шаги звучат во мне,
Как отзвуки грозы.
В курительном дыму
Ищу я утешенья,
Ослабнет вдруг печаль,
Но возмутится вновь,
Чтоб вдоволь разыграть
Мое воображенье,
И на просторах дум
Мне подмигнул мистраль.
Свершилось в третий день –
Мне подали письмо.
Недвижим, бледен я,
Как старая мишень.
В висках раскаты бурь
Готовят мне абшид,
С сноровкой палача
Вскрываю я конверт.
Ну вот и он,
Вердикт благоуханный.

Письмо Татьяны к Онегину

Опять я вам пишу, Евгений,
Спустя давно уж много лет,
Дарю вам благо без смущенья
За неожиданный привет.
Во мне как будто бы проснулась
Весна моих счастливых дней,
Я поначалу ужаснулась,
Но скоро стала я смелей
Гасить искомое волненье,
Сбирать в единый стройный ряд
Природу наших отношений
И ваш последний долгий взгляд.
Не ждите чувственных признаний
От новоявленной вдовы,
Не ждите горьких покаяний
В былой отвергнутой любви.
Что до покойного супруга,
Ему всегда была верна,
Во имя дорогого друга
Свой долг чинила, как могла.
Я многого не рассказала,
Прошу сурово не винить,
С ним счастие я лишь искала,
А с вами жажду разделить.

                LV

Письмом Татьяны завершает
Свой упоительный экстаз
Мой давний друг и предлагает
Самим домыслить сей рассказ.
Но тут, любезный мой читатель,
Тебе на помощь поспешу,
Поскольку вести обладатель,
Ее немедля сообщу.
Итак, воздушные от счастья,
Евгений с Таней наконец.
Остались в прошлом все напасти,
И нынче праздник их сердец.
Зовет их Крым обетованный
И виноградная лоза,
И море, и уют желанный,
Ну, и табачные дела.

                LVI

Люблю я чувственный покой,
Когда к мечтательному миру
Свою я обращаю лиру
И таю в неге медовой.
Мне люб уединенный, дивный,
Воображаемый мирок,
Но и в него порой ретиво
Чье-то втиснется лицо,
Дабы разведать деликатно,
Где пью нектар волшебных вод
Ключа Кастальского я тайно,
И кто пошил мне редингот?
Осенним днем, in five o’clock,
Когда с небрежностью игривой
Повязывал «la Walter Scott» -
Любимый галстук мой красивый,
Нарочный передал конверт,
Скрепленный сургучом суразным…
Его отнес я в кабинет
И тотчас выехал к Казасси.
Вечор, сидя у камелька,
Читал письмо…
В нем почерком знакомым
Повествовалось о делах,
Семейном счастье и покое
И прочих ветреных мечтах,
Какими тешит Гименей
Родное царствие людское.
Мне приглашение прислали,
А с ним онегинский дневник
Он дарит мне не только в память,
А для писанья новых книг,
С бесспорным правом на изданье,
И я, признаться, тронут им.
Ничто я к тексту не добавил
И ничего не оторвал,
Слова, как были, я оставил,
Лишь кое-как зарифмовал.
О, сколько же загадок темных
Хранит история любви,
А череда догадок спорных
Лишь будоражит нам умы.
Скажу приватно, что мои
К Татьяне чувства не угасли,
А потому, как ни сильны
До перемены мест порывы,
Я не осмелюсь ехать в Крым,
Чтоб за беседой тривиальной
На их вопрос, весьма банальный:
«Скажите нам, а вы женаты?» –
Не прослезился бы случайно.
Нет, не поеду я на юг,
Прощай, любимая Татьяна,
И ты прощай, любезный друг!

               
                2024г.

Примечания
В скобках указаны строфы произведения.

pardon (VII) – (фр.) – извините.
эпюристам (XIII) – от эпюра (фр.) – особый вид графики, показывающей распределение какой-либо величины по длине объекта.
odre (XIV) – (фр.) – заказ.
арматор (XV) – от (лат.) Armator – вооружающий, снаряжающий, капитан.
mon cher (ХVII) – (фр.) – мой дорогой.
бушприт (XVIII) – наклонный или горизонтальный брус, который устанавливается в носовой части парусного судна.
Beaujolais (XVIII) – (фр.) – Божоле, сорт вина.
тромсель (XXII) – от (гол.) – летучий парус, устанавливается на трюм-рее при слабых ветрах.
доктор Гааз (XXV) – Федор Петрович Гааз (1780 -1853), московский врач немецкого происхождения, филантроп, известный как «святой доктор».
фордевинд (XXVII) – курс судна относительно ветра.
бархоут (XXVII) – усиленный ряд досок наружной обшивки в районе ватерлинии на парусных судах.
tete a tete (XXVII) – (фр.) – лицом к лицу.
томбуй (XXVIII) – большой поплавок, указывающий местоположение брошенного судового якоря.
Анаксагор (XXVIII) – древнегреческий философ. Учение Анаксагора противопоставило науку и предрассудки, нанесло удар по авторитету различных жрецов и прорицателей.
Неронoм (XXIX) – Нерон – римский император, с 54 по 13 год
до н.э. из данистии Юлиев-Клавдиев.
В канале истинно английском (XXXI) – имеется ввиду пролив
 Ла-Манш.
галс (XXXI) – движение судна относительно ветра.
оазе (XXXII) – оаз – то же, что и оазис.
Кадикс (XXXIII) – старое название города Кадис в Испании.
hermanos rusos (XXXIII) – (исп.) – русские братья.
комеди-лямур (XXXIV) – Comedie de L`Amour (фр.) – любовная комедия.
сарабанда (XXXIV) – старинный испанский танец.
Трокадеро (XXXV) – известное казино в Кадиксе.
натекстурированность (XXXVI) – особый способ фиксации усов.
горюней (XXXVII) – горюня (устар.) – горемыка.
элукубрация (XXXIX) – от (лат.) – плод усиленного, кропотливого труда.
Кафе (XLI) – Кафа – старое название города Феодосии в Крыму.
алтынничал (XLVI) – алтынничать (устар.) – стремиться к наживе.
хамам (XLVI) – турецкая баня.
Бююкдере (XLVI) – район Стамбула, в прошлом приморская деревня, которая являлась любимым летним местопребыванием для части дипломатических представителей европейских государств в Константинополе, была населена греками и армянами.
Нессельроде (XLVIII) – Карл Васильевич Нессельроде, граф, министр иностранных дел России с 1916 по 1856 г.г.
Порта (XLVIII) – употреблявшееся в европейских дипломатических документах и литературе название правительства Османской империи.
донель-кюмель (XLVIII) – анисовая сладкая водка.
Шпалерная (XLVIII) – улица в Санкт-Петербурге.
Эвтерпа (XLIX) – в греческой мифологии одна из девяти муз, дочерей Зевса и Титаниды. Муза лирической поэзии и музыки.
абшид (LIV) – от (нем.) Abschied – оставление без абшида  – наказание, применяемое в XVIII веке для выдворяемых из России иностранцев. Равносильно изгнанию с позором.
five o`clock (LVI) – (англ.) – пять часов пополудни.
La Walter Scott (LVI) – (фр.) – Вальтер Скотт.
Казасси (LVI) – известный театр в Санкт-Петербурге в начале XIX века, названный по имени владельца и антрепренера Антонио Казасси.
Гименей (LVI) – в древнегреческой мифологии божество брака.
редингот (LVI) – сюртук, городской или охотничий.