Поэма безвременья

Рис. Гл. Сильвестровой

I

Женщина – вечный танец лона,
жар и холод, страх и трепет.
О, ты ворох листвы зелёной,
звуки речи и вечный лепет.

Слушаю, вижу, касаюсь взором,
того не ведая, уничтожаю время.
Пусть, пусть станет сором
смысл, преображенный в плевел.

Чистое поле, пастушья сумка,
странница-страница, сгори дотла.
Только и проку от слова-межеумка:
малая толика света и тепла.

Свет небесный – радужная оболочка,
лик, икона, лицо-окно.
Ты – и дерево, ты – и почка,
вена и артерия, вода и вино.

Бьётся, бьётся, не иссякнет в сердце
жалкое смертельное стремленье жить
дни – зёрнышки в красном перце,
осенняя летящая паутинная нить,

доносящая всю тебя, так, что страшно;
телефонный голос, гортань, в руке
оживающая, не еда, а брашно
и на уме, и на языке.

II

Пробегая, осень на бегу задела
девочку-весну, зелёный дол…
Вешняя пора, день белее мела,
узкое оконце, серый ствол.

Маленькая, будешь душу мучить,
безбрежное лето юных лет.
Сколько боли от этих ручек!
Сколько счастья от этих черт!

Сколько силы и сколько муки!
Смерть только торопит страсть, –
вот твоё жало! Синица в руки,
жалкая победа, земная власть.

И этот ад на зелёных склонах.
Отдыхая в полдень, пасёшь стада
этих нежных слов, к тебе склонённых,
исчезающих без следа.

III

Зима приходит, точно капли крови,
что вытекут ещё из пленных жил
любовью той необходимой нови,
той, для которой я всё время жил.

Бесспорно время смертных вожделений,
безмерно бремя этих терпких дней,
когда меж нас витает смерти гений,
и всё ясней уже, что я не с ней.

Стручок зелёный, напоённый соком,
глухая жажда, прерванный поток,
день остановлен подошедшим сроком,
последний сон, о как ты неглубок:

пять-шесть вершков от уровня могилы,
травой поросшей пристани отца,
к которой мы с тобой так долго плыли, –
живая память мёртвого лица,
сухая в белом гипсе горстка пыли.

1986