Наташа

Наташа, Наташа, сколько лет твоя история держала меня в напряжении, и как счастливо она вдруг разрешилась.И как скоро – конец…
Мы с Наташей Новиковой учились в параллельных классах нашей сельской школы. Село было тогда большим, поэтому в школе были класса «а», «б» и даже «в» иногда.
А еще в селе тогда была полноценная медицина: амбулатория и стационар с опытными (всех их помню) медсестрами, с несколькими врачами разных направлений, с родильным отделением и зубным кабинетом. Сейчас остался медпункт с единственной медсестрой.
Собственно, я не об этом. Хотя и об этом тоже…
В то достопамятное жаркое лето мы перешли в шестой класс. А в село в очередной раз наведалась незваная гостья, дочь немытых яблок и мух  – дизентерия. Не холера, конечно, но тоже серьезная болезнь, опасная, особенно для детей.
Надо сказать спасибо нашим медикам – действуя энергично и твердо, они быстро гасили эти летние вспышки болезни; ни одной из них не дали перейти в эпидемию.
В нашей семье дизентерией заболел дед. Я же, не будучи больной, оказалась тем, что называется «пассивный бациллоноситель» и, к великому своему горю, загремела посреди каникул в «заразную» палату нашей сельской больницы без права выхода даже в столовую.
- Да не плачь ты! Вот тебе подружка, веселей будет - засмеялась медсестра Нина Федоровна, вводя в палату Наташу с сестренкой Олей. Оле было всего два года, 12-летняя Наташа несла ее на руках, Нина Федоровна тащила их сумку. Бедная Оля подхватила заразу… А их мама лежать с ребенком в больнице не могла, потому как работала. После гибели второго мужа на ее руках осталось четверо детей. Поэтому в больницу с Олей мать не в первый уже раз отправила старшую из дочек. «А, ты у нас опять за мамку!» - так приветствовали Наташку медсестры и санитарки.
Наташа, действительно, заменяла сестренке  мать. Она умела всё: и покормить, и помыть, и успокоить после укола, и поиграть в ладушки, и вовремя посадить на горшок, хотя бы и среди ночи. Она, 12-летняя, пребывала в этой своей заботе совершенно естественно, как рыба в воде. Оля называла ее не по имени, а – «няня»: я тогда еще не знала, что в простых русских семьях принято такое обращение младших детей к старшей сестре. Мать Наташи и Оли – женщина, надо сказать, строгая и властная, из тех, кто привык надеяться только на себя – настолько доверяла своей старшенькой, что оставляла за нею право на собственное решение: «Ты ей компот больничный даешь? Нет? Чай с сахаром только? Ну, пожалуй,  и правильно, а то еще опять животик разболится»
В тихий час, когда Оля спала, мы с Наташкой выбирались потихоньку из палаты (дизентерия в селе шла на убыль, и больничный режим ослаб) – и играли в классики на лоскутке асфальта перед крыльцом, а заодно лазали в докторский сад (главврач жил прямо за больницей) и ели крупную перезревшую августовскую малину. Несмотря на полученный уже нами горький опыт, ее немытость нисколько нас не беспокоила.
Наконец, нас всех выписали, и мы пошли учиться. И через три года, естественно, стали девятиклассницами.
***
Я не знаю, почему, но в нашей школе была принята такая – отвратительная, на мой сегодняшний взгляд – мера воздействия  на двоечников, хулиганов и иных нарушителей установленного правила, как «протаскивание» их в сатирической стенгазете. «Колючка» или «Наш школьный крокодил», или что-то в этом роде… А поскольку я с детства отличалась гуманитарными наклонностями и даже, можно сказать, талантами, редактирование этого издания было поручено мне. При том, что руководила нашим процессом замдиректора по воспитательной работе – назову ее Зоей Петровной.
Понятно, что никто от наших карикатур и неумелых стихов не исправлялся: эффект подобной педагогики обречен быть нулевым. Но самое печальное не это. Самое печальное – что мне тогдашней, уже ведь не ребенку, подростку! – не приходило в голову, что это плохо, безнравственно, что нельзя изображать своего товарища в смешном и жалком виде и вывешивать на всеобщее обозрение. Даже если он, впрямь, неправильно себя ведет и слабо учится. Это не повод поступать с ним таким образом. Не приходило… почему? Потому что никто из взрослых не объяснил?.. Да, взрослые виноваты. Но собственной вины с себя тоже не снять.
Наташа не была ни хулиганкой, ни двоечницей, училась неплохо, вела себя как все. Но – знаете, есть такая вещь, как девчоночьи счеты. И они особенно обостряются в тот период, когда девочки становятся  девушками, а мальчики начинают проявлять к ним свой первый неумелый интерес. Тут-то и возникает зависть, ревность, тут-то и не может девчонка простить вчерашней подруге того, что она оттянула от нее внимание одноклассника или соседа; что она, эта «разлучница» теплым сентябрьским вечером украдкой расплела косичку, подвила локоны, провел по губам копеечной помадой, надела новую юбку аж за десять рублей… И вышла на «бродвей», то есть на единственную нашу асфальтированную улицу, озаренную с двух концов двумя фонарями. И не когда-нибудь вышла, а именно тогда, когда по этому самому бродвею прогуливался «первый парень на деревне»…
- А у Наташки Новиковой одни мальчики на уме!.. – пискнула вдруг одна из наших «редколлег», когда мы, руководимые Зоей Петровной, обсуждали идейное наполнение очередного номера «Колючки».
Среди нас оказалось две Наташиных недоброжелательницы. И у них родилась идея: «протащить» ее в нашей сатирической газете. За что?.. Ну хоть бы за то, что она, выходя по вечерам на асфальт, «выряжается как принцесса и завивается», а в школе выглядит совсем не так: вот, вчера у нее и пуговица от сарафана оторвалась, и дыра на чулке была…
Конечно, это была сущая нелепица. Уж кто, действительно, ходил неряхой, так это я. А Наташа… Она могла, наверное, не уследить за пуговицей или за чулком, но на ней лежало слишком много домашних забот, перед школой она должны была поднять, умыть и накормить младших. Она по-прежнему была за мамку!.. И Зоя Петровна как педагог должна была, наверное, знать ситуацию в их семье. Но увы – назвать эту женщину педагогом язык не поворачивается. Потому что она сразу согласилась, что высмеять в стенгазете «эту Новикову», у которой на уме одни мальчики, а на чулке дыра – просто необходимо. Для этого было решено изобразить Наташу «в двух видах» - разряженной и завитой – на вечерней улице, и неаккуратно одетой – в школе. Дыр на чулках нарисовать побольше. «Лена,  сумеешь?» - спросила Зоя Петровна.
 Да, я попыталась как-то возразить против «протаскивания» Наташи. Я помнила ее в заразной палате – с больной сестренкой на руках. Я знала, что «вырядиться как принцесса» Наташа не может при всем желании – нет в их семье на это денег…
Говорила ли я именно это или что-то другое – не помню. Помню только, что неуверенно, неловко очень это говорила. И неубедительно, наверное… А Зоя Петровна уже набрала скорость, а к художнице Лене уже пришло вдохновение…
И я вдруг подумала: а может, я зря? Может быть, они правы? Зоя Петровна же учительница как-никак…
И вот, я уже участвую в придумывании остроумной подписи к нашей карикатуре на бедную Наташу. Ту самую,  с которой мы играли в больничном дворике и лазали в сад за немытой докторской малиной…
Закончив труды, мы торжественно вывесили свою «Колючку» - наутро ею должна была восхититься вся школа…
Но утро оказалось другим. Еще до начала первого урока ко мне пришли несколько Наташиных одноклассниц (напомню, мы учились в параллельных):
- Марина, снимайте немедленно эту свою газету. Наташка так страшно плачет, это видеть невозможно. 
- Мы ее еле удержали, она хотела из школы убежать, мы не знаем, куда она побежала бы…
- У нас мальчишки, и те все возмутились рисунком этим вашим…
Но я почему-то не сочла себя вправе снять злополучную «Колючку» без санкции свыше. На ватных ногах (это был первый в мое жизни случай страшного осознания своей вины) я добрела до учительской и вызвала в коридор Зою Петровну.
- Да ладно тебе, Марин! – засмеялась она, - она, Новикова эта, почему ревет?  Потому что мальчишки теперь не будут на нее внимание обращать. А ты из-за нее переживаешь…
Когда я вернулась, «Колючки» уже не было: Наташины одноклассники, не дожидаясь нас, сняли ее сами. Они вдруг оказались взрослыми! Благодаря их поддержке, Наташа пришла в себя и несколько успокоилась. В учительской, к счастью, нашлись люди поумнее Зои Петровны, так что никаких претензий ребятам никто не предъявлял. Зое Петровне, впрочем, тоже: она продолжала вершить дело воспитания до пенсии.
***
Прошло много лет. Из редактора школьной «Колючки» вырос журналист, весьма несовершенный, но кое-какие выводы из того случая все же сделавший. Наташа вскоре после окончания школы вышла замуж и жила с мужем долго, до его скоропостижной смерти; похоронив первого ребенка,  они вырастили двух хороших  сыновей. Впрочем, мы не виделись с Натальей десятки лет - пока я бывала в родном селе лишь наездами. Вот парадокс: я ведь совсем забыла бы о ее существовании, если бы не та давняя вина перед  нею. Вина не забывалась, рана не хотела заживать. Она не была единственной, увы, эта рана. Путь моего воцерковления стал путем раскаяния в грехах и ошибках прежней жизни. Долгие годы каждое утро и каждый вечер я молилась о тех людях, которые пострадали от меня, то есть от того греха, того невежества, той самоуверенности или же, наоборот,   малодушия, которые были во мне. Молилась, принудительно возвращая себя в эти ситуации, вновь их переживая, называя их имена. Наташино имя я называла наиболее часто.
Потом я перешла из светской журналистики в церковную. Потом свалилась с инсультом моя мама, одновременно сдал позиции отец. Мне пришлось оставить городскую жизнь, вернуться в село, ухаживать за родителями. Это был очень тяжелый период в моей жизни! Больней всего было то, что в селе нашем нет постоянно действующего храма – есть лишь приспособленное помещение, куда раз в месяц приезжает священник из райцентра. Мне самой выехать из села в райцентр удавалось далеко не всегда – мама чувствовала себя все хуже, отец терял ориентацию во времени и пространстве.  А я ведь привыкла бывать в храме каждое воскресенье, встречать в нем все церковные праздники, я жизни своей без этого не мыслила…
Но посещения села священником сделали свое дело: я познакомилась с местными сельскими прихожанами, и мы стали собираться сами, без батюшки. Молились вместе, встречали праздники, читали каноны, акафисты и жития святых, беседовали, делились тем, что удалось прочитать, узнать. Могли и за чашкой чая посидеть, если находилось время.
И на каждое наше собрание всегда приходила милая круглолицая женщина – прихрамывая, опираясь на палочку. Ее интерес ко всему, связанному с верой, был живым и радостным: она поддерживала нас всех. Когда приезжал батюшка – неизменно спешила к исповеди и причастию. К общему чаепитию в праздник всегда приносила что-то вкусное. Я знала, что эту женщину зовут Наталья Макарова, что она недавно овдовела…Но мне понадобилось время, чтобы срослось, наконец, всё у меня в голове, чтоб догадалась я спросить, наконец:
- Наташа, как твоя девичья фамилия?
- Да Новикова я! Помнишь, как мы с тобой в больнице лежали? А как потом за финиками ходили?..
Финиками у нас называли сладкие плоды степного лоха, их собирали в сентябре. Да,  ходили мы с Наташкой и еще с кем-то из девчонок за этим самым лохом.
 - А как ты тарантулов в руки брала и меня пугала ими…
Про тарантулов я не помню, хоть и знаю, что в руки на спор их брала. Память избирательна… Помнит ли Наташа злополучную «Колючку»? Спрашивать, конечно, не стану. Дай  Бог, чтоб она зарубцевалась, та ее рана.
Эта встреча стала для меня истинным отпущением. Я почувствовала: Господь послал мне ко мне Наташу как вестницу прощения моих грехов. И нет нужды спрашивать – всех или только того. Надо просто знать: наше искреннее раскаяние Он всегда видит и никогда не отвергнет. Молитву о другом человеке, идущую от сердца, Он всегда принимает.
 Я иду по сельскому кладбищу. Сушь и зной, полынь хрустит под ногами. Суховей полощет флаги на могилах участников СВО – четверо  уже наших полегли…  Вон там – могила моих родителей. А вот здесь, рядом с мужем Иваном – Наташа. Внезапный инсульт. По словам сына – перетрудилась на огороде в жару, нельзя было с ее сосудами.  Рано ушла, да, рано…
Но что они значат перед Вечностью, наши «рано» и «поздно»? Раба Божия Наталья успела сделать то главное, к  чему призван каждый человек на этом свете:  обрести веру, стать христианкой. Ее похоронили по православному обряду. Все наши сельские прихожанки читали по ней Псалтирь.
А у меня еще есть время. Долгое ли, короткое – кто может это знать? Важнее другое: я проживу остаток своих лет, опытно зная, что она такое – Божия любовь к каждому из нас; понимая,  какой любовью мы призваны ответить Ему; и как мы должны возлюбить ближнего. Как мы должны ценить его, беречь, поддерживать…