Дорога без конца. Ч. 5. Первый остров

Продолжение.
http://stihi.ru/2024/09/15/4189
http://stihi.ru/2024/09/15/4221
http://stihi.ru/2024/09/16/3072
http://stihi.ru/2024/10/16/7630



«Проплывают облака, проплывают облака и гаснут...» —
это дети поют и поют, черные ветви шумят…
И. Бродский

-1-
Наш путь продолжился
в кромешном мраке.
Поскольку счёта времени здесь нет,
мы плыли долго –
дольше, чем я мог
об этом написать,
когда б не тьма, а также
отсутствие
бумаги,
ручки,
темы…
… и лодка встала.
Мы вперёд качнулись,
движенье продолжая.
Скрежет гальки
о дно был в тишине ужасен.
Я попытался встать,
но снова сел:
нос лодки задран на незримый берег.
- Туристы? – голос.
- Кто вы?
- Витус Беринг.
К услугам вашим! Впрочем, я не гид,
но первооткрыватель этих мест.
« … Харон! Что это?
Новый глупый квест?» –
я по привычке молча вопрошал
вожатого седого своего.
Старик был в том же стиле:
- Ничего.
Когда-то ты об этом написал.
Забыл? Но ты хоть помнишь, Беринг?
- О, да! Ещё бы! Здравствуй, мой поэт!

-2-
… и тут я вспомнил, заливаясь краской –
во тьме не видно. Мужество, прощай!
Я грозного представил командора:
он был огромен,
страшен лик его –
глаза навыкате, большие рыбьи губы,
из них угрюмо воет голос грубый,
хрипит и дышит гнилью естества:
- Я ждал тебя…Я ждал тебя, поэт!
- Харон!.. зажги, зажги скорее свет!
- Ты правда хочешь этого?
- Хочу.
Старик зажёг.
Но не фонарь – свечу,
и в руку сунул мне:
- Ступай! Он ждёт.

-3-
Дрожа, я ногу за борт опустил –
раздался хруст.
Я понял вдруг – не галька!
Здесь… чьи-то кости…
кости, черепа…
- Приветствую на острове Любви!

Когда бы молния разверзла небеса
и озарила ужас этих мест,
где посреди, как Эйфеля урод,
стоял бы Вельзевул, рогат и чёрен,
я бы не так, наверно, испугался.
Но этот голос!.. хриплый и густой,
протяжно завывающий из мрака,
поведавший, что вот моя Итака,
влекущая земною красотой…
Итака, где любовь меня ждала
все годы странствий по земным пределам,
где женщина, в морскую даль глядела
и распускала всё, что соткала.

Как я мечтал босой ногой ступить
на влажный берег галечный и тёплый,
увидеть на холме родной некрополь
и птаха, что над деревом парит:
там у него птенцы в гнезда горсти.
И мирным счастьем сердце наполняя,
хотел я прошептать: «Прости, родная!..
Ударь, заплачь –
и всё-таки … прости.
Как я хотел!..
Но вот она – судьба:
треск черепов под грешника ногами
и мрачный Беринг – стражник этих мест,
и тишина гнетущая окрест
в одной навек застывшей диораме.

-4-
- Ты долго собирался, мой поэт!
И много лгал, рифмуя жабу с розой,
переключаясь на мирскую прозу,
сквозь сито слов смотря на белый свет:
смотрел и видел снега белый пух,
листвы весенней изумруд манящий
и чистоту в глухой таёжной чаще,
и красоту в замшелости старух.

А между тем была твоя любовь
лишь отсветом былых воспоминаний,
обрывки фраз, мельканье на экране
случайных кадров – выбирай любой
и как глухарь бубни: «Люблю! Люблю!...»
…А между тем Итака – свалка трупов, -
и Беринг вздёрнул к треуголке руку,
сказав с усмешкой:
- Слава королю!
Встречай, Итака! Он вернулся к нам!

Зашевелился берег подо мною:
и кости стали массой дрожжевою,
скелетами вспухавшей тут и там…

-5-
И встала рать – готическая нежить
с торчащими повсюду черепами
в глазниц бойницах.
Задние ряды
как будто по ступеням восходили,
сужаясь в вышине,
и в верхней точке
смыкались, как готический собор,
воткнувший шпиль в небесный пуп Вселенной,
а может вытекающий оттуда,
как будто ручеёк песка сырого
из кулачка тщедушного мальчишки,
что строит замок счастья на песке
и думает, что воздвигает Вечность.

- Не правда ли забавно, мой поэт?
Ну, как тебе собор твоей Любви? -
И Беринг хрипло рассмеялся, словно
заржавленную старую пилу
по дереву тащили что есть мочи.

- Останешься? Давай же! Дело к ночи, -
был Витус, как Харон, большой шутник:
повсюду ночь и ночи нет конца,
здесь навсегда оборваны все сроки,
нет севера и юга, нет востока
и запада…
А это значит, что…

- Всё это ложь!
Итака, Остров Мёртвых…
Всё ложь!
Слова, слова, слова…
Стихи и проза – мёртвые дрова,
огнём горите,
душным дымом – к чёрту!

К моим ногам упала голова,
и командор остался безголовым.
Харон сказал:
- А ты, смотрю, бедовый!
Так, значит, к чёрту
прозу и стишки,
любовь и память, ту,
что сам придумал:
сокровища ацтека Монтесумы –
набитые стекляшками мешки?
Всё к бесу?
Ночи, стёртые до дыр
бессонницей,
и злая боль в груди
и пальцах, сжавших ручку?
И слёзы счастья
от совершенства долгожданной строчки?
И этот возглас радостный:
«Послушай!» -
и словоток из уст в чужие уши?
И как печать поставленная точка,
отнявшая остаток бренных сил,
чтоб завтра снова, отвергая время,
под молнию своё подставить темя?
Всё это…?
- Хватит! Я уже решил.

И на меня усталость снизошла
такая лёгкая, такая неземная.
Итаки нет.
Я ничего не знаю.
В последний раз кольнула в грудь игла,
но я затих, как старый волк в овраге:
не дёрнулась моя рука к бумаге,
и строчка, не родившись,
умерла.

-6-
Постскриптум
- О, лодочник!
Давай поговорим…
- О чём?
- О том, что сердце не остыло,
что я и мёртвый – тот же пилигрим,
что мне и мертвому на путь мой хватит силы.
Ты отнял у меня лишь часть любви…
- Ты сам отдал её.
- Да-да, конечно.
И всё-таки, мой хмурый визави,
страсть к женщине и творчеству не вечна,
чтобы и дальше мучить и страдать,
не обрывая с бренным миром связи.
Она не средство против эвтаназий,
её всех проще, умерев, отдать.
Но я ещё не умер до конца.
Старик, ты слышишь?
Всё ещё … не умер…
Тик-так,
тук-тук –
я слышу этот зуммер
и чувствую дыхание Творца.