Кружево 2

11, 12

НАЧАЛО ИЮЛЯ 1979 ГОДА

Обои цвета розовой гортензии удачно гармонировали с тяжелыми ситцевыми занавесками, стянутыми золотыми шнурами. Портрет лорда Байрона в кленовой раме висел над столом Пэйган. На красного дерева бюро со множеством ящичков стояли фотографии в серебряных рамочках, стаканчики для карандашей и старинный календарь, лежали связки писем. Это был великолепный письменный стол, за которым невозможно работать.

– Еще какие-нибудь вопросы? – Пэйган обвела взглядом кабинет и собравшихся в нем одиннадцать членов комитета по организации благотворительного гала-концерта в пользу Англо-американского института по проблемам исследования раковых заболеваний. Они уже обсудили проблему стоимости репетиционного процесса и тех дополнительных расходов, которых потребует работа в субботу, одобрили дизайн программки и распределение мест в королевской ложе. Пэйган радостно объявила, что все места в театре распроданы, и теперь ее карандаш приближался уже к последнему пункту в повестке дня.

– И вот еще что, – секретарь передала ей бумагу из отеля «Гросвенор-хауз». – Некто предлагает устроить для нас прием.

– Как предусмотрительно. И кто же это?

– Еще один анонимный жертвователь, леди Свонн. Пэйган быстро пробежала письмо. Прием с шампанским для двух тысяч гостей. Отличные новости.

– Кто-то очень расположен к нашему фонду.

– Или к Кристоферу, – заметила Пэйган, и лицо ее мгновенно затуманилось.

– А может быть, к Лили? – предположила жена миллионера – владельца сети магазинов. – Может, это кто-нибудь из ее поклонников?

– В любом случае у него должен быть лимон-другой, если он спокойно раскошеливается на шампанское для двух тысяч человек, – предположил седоволосый банкир, закуривая сигарету.

– Мы поместим в билеты еще и вкладыши с этими приглашениями. – Пэйган быстро делала пометки в блокноте.

– Но успеем ли мы напечатать приглашения? – озабоченно спросила шотландская герцогиня.

– Да, – заверила секретарь комиссии. – Я уже выясняла это в типографии.

Пэйган, известная своей тщательностью в ведении финансовых документов, еще раз быстро перелистала содержимое папки.

– Чек есть?

– Деньги переведены прямо на счет отеля.

– В высшей степени предусмотрительно, – задумчиво произнесла Пэйган. Она встала и открыла окно. Пэйган ненавидела табачный дым, а кабинет был прокурен до такой степени, что теперь понадобится по меньшей мере две недели, чтобы его проветрить. Потом прошла в глубь комнаты и встала, опершись на довольно-таки уродливый камин из черного мрамора, на котором стояли голубые китайские тарелочки, рыжеватый кувшин, вазочка для бисквитов и небольшие настольные часы из голубой эмали с украшенным бриллиантами циферблатом, подаренные бабушке Пэйган королевой Александрой.

Пэйган улыбнулась всем собравшимся в комнате.

– Сожалею, что мне пришлось задержать вас. Но мы обсудили действительно важный вопрос. А теперь я прошу меня извинить: мне надо бежать, иначе я опоздаю на свой рейс в Венецию.
– Сожалею, что мне пришлось задержать вас. Но мы обсудили действительно важный вопрос. А теперь я прошу меня извинить: мне надо бежать, иначе я опоздаю на свой рейс в Венецию.

Ветер трепал волосы Пэйган, когда скоростная моторная лодка мчала ее по венецианской лагуне. Вдали уже виднелись серые купола собора и колокольни на площади Святого Марка, разрисованные яркими полосами причальные столбы, под разными углами торчащие из воды, и стаи голубей, носящиеся в мглистом небе.

Частный самолет Абдуллы доставил их в аэропорт Марко Поло, и теперь они направлялись в отель «Киприани». Вместе с ними прибыли четыре телохранителя и огромный багаж, большая часть которого принадлежала Абдулле.

Пэйган вглядывалась в соблазнительную картину вырастающего прямо из воды города. Она была возбуждена:

– О, Абди, как это красиво! Город плавает в море, как золотой мираж.

– Только не ожидай слишком много романтики, – предупредил Абдулла. – Множество людей ненавидит Венецию.

– Господи, почему?

– Запах, толпы, клаустрофобия и эти чудовищные в своей вульгарности изделия из стекла.

– В таком случае, – рассмеялась Пэйган, – я не ожидаю встречи с золотой гондолой!

– Золотые гондолы появляются здесь раз в году – во время праздничных гонок гондольеров.

Потрепанный зеленый чемодан из крокодиловой кожи, принадлежавший некогда бабушке Пэйган, лежал на бледно-коралловом ковре, покрывавшем пол номера. Стены были от руки расписаны видами прозрачного зеленого леса – в тон зеленой софе и серебристо-зеленым шторам. Настежь раскрыв стеклянные двери, Пэйган прошла на террасу, окруженную небольшими кипарисами. С террасы открывался вид на бассейн, вокруг которого росли апельсиновые деревья, и дальше – на всю панораму Венеции.

– Тебе нравится? – раздался за ее спиной голос Абдуллы.

Пэйган была смущена – она чувствовала себя неуютно, поскольку не могла понять, собирается ли Абдулла жить в одном с ней номере.

Абдулла печально усмехнулся:

– Я буду в соседнем номере… если я тебе понадоблюсь. К сожалению, здесь нет бильярдной. Пространство в Венеции на вес золота.

На следующее утро Пэйган ждала возле двух черно-белых мачт, торчащих у входа в отель.

– Посмотри! – воскликнула она, схватив Абдуллу за руку. – Ты был не прав!

К ним медленно, рассекая зеленую воду канала, приближалась золотая гондола.

– Она твоя, – произнес Абдулла. – Надеюсь, ты не сочтешь ее слишком помпезной.

Сидя на пурпурного цвета бархатных подушках под золотым, изогнутым дугой навесом, Пэйган разглядывала золотую спину Нептуна, простершего трезубец над носом лодки. К ее неимоверному огорчению, прославленное судно было снабжено мотором, гораздо больше подошедшим бы к рыбацкой лодке, чем к этому церемониальному сооружению.

Гондола скользила вниз по Большому каналу мимо лодок, перевозящих уголь, рекламы кока-колы, японских туристов, розово-охристых барочных дворцов с отметинами уровня воды и обильно свисающей в углах паутиной.

– Только не проси его спеть «Санта Лючия», – прошептал Абдулла, – это неаполитанская песня, и он умрет от злости.

– А мне здесь все нравится, даже запах, – счастливо рассмеялась Пэйган.

– Отлично! Но запах все же отвратительный, а вода гнилая.

Потом они бродили по городу пешком, но, как только сошли с больших, заполненных людьми улиц в маленькие кривые переулочки, Пэйган в изумлении остановилась.

– Они все такие одинаковые. Я уже не понимаю, где мы находимся.

Один из телохранителей сделал шаг вперед и прошептал несколько слов на ухо Его Величеству. Они пошли вслед за ним, пока не оказались опять на людной площади возле поджидающей их золотой гондолы.

– Хотя Венеция довольно маленький город, – заметил Абдулла, – здесь легко заблудиться. Это давно известная головоломка. Все дома и мосты выглядят по-разному в зависимости от прилива. Улочки страшно переплетены, поэтому трудно определить нужное направление.

Потом Абдулла настоял, чтобы Пэйган сделала покупки в магазинах, прилегающих к площади Святого Марка. Она померила пару туфелек из серебристой змеиной кожи, а потом выбрала вполне традиционную пару красного цвета.

– Они очень элегантны, – сказал Абдулла. – Закажи все цвета, какие только у них есть. – Он помахал рукой восхищенной молодой продавщице и отправился к выходу, а Пэйган в изумлении прошептала:

– Да, но что я буду делать с двадцатью семью парами бальных туфель?

Когда они пили за ленчем «Беллини» (изобретенная в Венеции смесь из шампанского и персикового сока), телохранители наблюдали за прибытием новой партии покупок: здесь были и двадцать метров ручного кружева – Пэйган собиралась приберечь их для подвенечного платья Софии, и такое количество дамских нарядов, какого у Пэйган не было за всю ее жизнь. В том числе три старинных платья Фортуны – коралловое, коричневое и темно-зеленое – и оперный костюм из канареечного цвета шелка.

Вторую половину дня они провели в постели. Это были незабываемые часы.

– Ваше Величество, вот зал главного собрания – колыбель западной демократии, где генеральный консул Венеции принимал представителей правительственных комитетов. – Пэйган и Абдулла внимательно следили за рукой гида, указывающей на расписанный потолок, по которому живописно плясали блики света. – Обратите внимание на фриз, где изображены двадцать шесть дожей, сцены рая кисти Тинторетто, а вот «Триумф Венеции» Веронезе.

– Колыбель демократии, – прошептал в изумлении Абдулла, – и как только можно говорить такое, когда в эпоху Возрождения Венеция была насквозь коррумпированным государством, наводненным шпионами и убийцами, с подземельями, кинжалами, ядом! – Они с Пэйган уже порядком устали, путешествуя несколько часов подряд по богато разукрашенному дворцу в сопровождении телохранителей Абдуллы. Шея Пэйган болела, потому что, следуя указаниям гида, все время приходилось разглядывать потолок, а ноги замерзли от холодного мрамора.

– Но в конце концов, только в Венеции правителей избирали, – возразила она.

– Да, но избирали из аристократической элиты. А это не то что свободные выборы в свободном государстве, – привел встречный аргумент Абдулла.

Пэйган шокировал его менторский тон.

– И все равно даже пять веков назад Венеция была более демократичным государством, чем Сидон сегодня, – горячо заговорила она.

– Пэйган, не будь наивна. Демократия может восторжествовать только в государстве, где существуют поголовная грамотность, высокий уровень жизни и некоррумпированная экономика. В моей же стране народ проголосует за любого, кто пообещает ему пару гусей и браслет для жены.– Но почему же ты не пытаешься ничего изменить?

– Ты прекрасно знаешь, что я пытаюсь, – голос Абдуллы был холоден.

– А я думала, ты счастлив в своей роли деспота-благотворителя.

– Демократия еще не гарантирует здоровье государству. А хорошее правительство – да.

– Но в демократических государствах власть не сосредоточивается в руках нескольких племенных кланов, как в Сидоне.

– Это глупое замечание.

– Только не будь так отвратительно самоуверен, – вспыхнула Пэйган, резко повернувшись на каблуках. Она прошла в другую огромную комнату, а услышав за собой чьи-то шаги, обернулась: к ней торопился один из телохранителей Абдуллы, а сам король, как ни в чем не бывало, разговаривал с гидом. «Быть августейшим туристом куда хуже, чем школьницей, – в раздражении подумала Пэйган, – никогда невозможно остаться одной». Всего за день ей это уже смертельно надоело. Она ускорила шаг. Ей казалась отвратительной такая опека.

Поскольку в честь их визита Дворец дожей был закрыт для туристов, ничто не мешало Пэйган перемещаться по комнатам с головокружительной скоростью. Наконец она достигла лестницы, ведущей во двор. Но, пройдя через триумфальную арку дворца и попав на людную площадь Святого Марка, она все еще слышала за собой шаги телохранителя.

«Черт возьми, я не позволю его ищейкам ходить за мной по пятам!» – сердито подумала она, смешавшись с толпой немецких туристов.

Увидев ресторан, где они утром пили «Беллини», Пэйган наугад открыла одну из дверей, расположенных с тыла. Это оказалась дверь на кухню. Пэйган пронеслась мимо изумленных официантов и поваров, мимо корзин с фруктами и овощами прямо по направлению к выходу с другой стороны комнаты.

Выйдя из двери, она оказалась в узком переулке, куда почти не проникал солнечный свет из-за нависающих с обеих сторон балконов.

Нагнувшись, она долго вглядывалась в замочную скважину кухонной двери, пока не убедилась, что ее никто не преследует. А потом заторопилась по переулку, как ей казалось, в направлении своего отеля.

И хотя с утра они много путешествовали по городу, Пэйган вдруг поняла, что не имеет ни малейшего представления ни о том, где она находится, ни – что гораздо хуже – каков адрес отеля. Ну да пусть! Венеция маленький город. Главное – дойти до канала и найти там водное такси, а оно уж отвезет в отель «Киприани».

Пэйган никогда не боялась заблудиться. Как бы далеко ни забредала она ребенком, всегда находила дорогу назад, в Трелони. «Напротив, даже приятно не знать, где ты находишься, – размышляла она, идя по аллее. – Жизнь становится необыкновенно полна, а предвкушение неожиданностей приятно бодрит. Интересно, почему я так люблю сюрпризы и ненавижу рутину?» – спрашивала она себя, попутно пытаясь понять, надо ли переходить изогнутый каменный мостик слева или, наоборот, углубиться в лабиринт переулков, уходящих направо.

На мосту она остановилась и стала смотреть вниз – на грязную воду, по которой взад и вперед сновали лодки. Увидев стоянку такси, она уже направилась было в ту сторону, но в последний момент передумала. Стоит ли жертвовать неожиданно свалившейся на нее свободой только потому, что гудят ноги? Она развернулась и зашагала в противоположном направлении.

Обнаружив перед собой тяжелую дубовую дверь, Пэйган вошла внутрь и очутилась в церкви, по всему пространству которой разливался запах ладана. В отличие от тех храмов, где они были с Абдуллой и которые больше напоминали картинные галереи, это была действующая церковь. Несколько одетых в черное женщин молились, статуя святого Антония Падуанского была окружена зажженными свечами. По стенам были приколоты фигурки из золотой и серебряной фольги – символы исполнения того, что верующие просили у святого. Руки, ноги из фольги – излечения ран, детские фигурки – дар некогда бездетных родителей, сердца с окружающими их ленточками, коронами – подношения от новобрачных. «Эти люди не скрывают своих желаний, – подумала Пэйган, – и в этом одно из отличий итальянцев от англичан». Дверь скрипнула, впустив луч солнечного света; послышались чьи-то шаги. Пэйган стояла в углу, не оборачиваясь, пока не сообразила вдруг, что шаги эти слишком быстры и целенаправленны для какой-нибудь степенно молящейся матроны. День быстро угасал, и она заторопилась назад к каналу. Но вдруг поняла, что на самом деле идет вовсе не к каналу: она стояла перед узким протоком с вырастающими по обе стороны громадами домов. Впрочем, утром она уже это видела – да, вот и пучок спаржи, свешивающийся из окна первого этажа. Ага! Значит, направление выбрано верно.

И опять она уверенно пошла вперед. И вновь услышала у себя за спиной чьи-то легкие шаги.

Она обернулась, сердце ее екнуло: она заметила наконец, что район, по которому она сейчас шла, был совершенно пустынен.

Шаги за ее спиной смолкли, а Пэйган уже почти бежала среди вырастающих с двух сторон глухих стен.

Она остановилась еще раз и опять прислушалась. Звука шагов вновь не было слышно.

Пэйган обернулась. Дорога в этом месте делала изгиб, вокруг не было видно ни души, но она уже не сомневалась: кто-то ее преследовал. И ей стало страшно.

Темнота все сгущалась. Пэйган бросилась бежать. «Нет, это не телохранитель Абдуллы, – думала она, – от него я давно отделалась. Но значит, это грабитель? Надо вернуться в церковь и попросить кого-нибудь из женщин помочь мне. Он же не посмеет напасть на меня в храме!» Она побежала быстрее.

Пробегая один переулок за другим, петляя, то и дело натыкаясь на тупики, Пэйган поняла, что окончательно заблудилась. Шаги за спиной раздавались все отчетливее. Наконец она в растерянности остановилась на перекрестке.

И вдруг тяжелая рука опустилась ей на плечо и кто-то с силой развернул Пэйган к себе. Это был Абдулла. С облегчением она упала к нему в объятия.

– Я не думала, что ты пойдешь меня догонять.

– Но почему ты убегала?

– Мне казалось, за мной кто-то гонится, – ответила Пэйган, не желая признаться, как она испугалась.

– Ты знаешь, где мы находимся?

– Нет, а где?

– Не имею ни малейшего представления. Знаю только, что Венеция самый запутанный город в мире.

– Мне кажется, здесь где-то недалеко рыбный рынок. – Пэйган брезгливо потянула носом.

– Вся Венеция так паршиво пахнет, – опроверг он ее предположение.

Однако, повернув за угол, они действительно оказались на территории заброшенного рыбного базара.

– Ну вот, – торжествующе заявила Пэйган. – Теперь мы хотя бы знаем, где находимся. Вот канал. Осталось только найти такси.

Абдулла взглянул на ее уставшее лицо и, нагнувшись, крепко поцеловал.

– Я ждала от тебя этого целый день, – Пэйган обвила руки вокруг его худого тела. – Как хорошо хоть ненадолго остаться без твоих хранителей и наперсников.
Абдулла взглянул на ее уставшее лицо и, нагнувшись, крепко поцеловал.

– Я ждала от тебя этого целый день, – Пэйган обвила руки вокруг его худого тела. – Как хорошо хоть ненадолго остаться без твоих хранителей и наперсников.

– Но теперь тебе придется к ним привыкать. – Абдулла нежно целовал ее брови.

– Не думаю, что мне удастся когда-либо к этому привыкнуть. У меня тут же возникает чувство клаустрофобии. Как все-таки здорово, что мне удалось от них смыться.

– Надеюсь, впрочем, что тебе это не удалось. – Он быстро оглянулся. – Если их нет сейчас рядом, нам придется возвращаться в отель немедленно.

Они заторопились прочь. Когда они шли по мокрым булыжникам, которыми была вымощена рыночная площадь, Пэйган опять услышала чьи-то шаги позади. И опять она почувствовала, как ее охватывает паника.

– Абди, кто-то идет за нами. Может, это наконец объявились твои телохранители?

– Глупости, Пэйган. Это всего лишь эхо наших собственных шагов. В Венеции это очень частый эффект – звук рикошетом отлетает от всего.

– Да, конечно, – согласилась она, но уверенности в ее голосе не было. Шаги будто отлетали от каменных стен, кольцом обступивших рынок.

Пэйган и Абдулла были уже совсем рядом с каналом, когда от стены вдруг отделились фигуры двух молодых людей и загородили им дорогу.

Оттолкнув Пэйган в ближайший дверной пролет, Абдулла схватил одного из парней за шею и, быстро найдя нужную точку, с силой надавил на нее.

В руках другого блеснуло острие кинжала.

– Беги, Пэйган! – крикнул Абдулла и в этот момент, поскользнувшись на скользких камнях мостовой, упал, увлекая за собой противника.

Пэйган уже ничего не боялась. Она чувствовала даже легкое возбуждение. Сняв с ноги туфлю с острым каблуком, она подбежала к все еще лежащему на мостовой парню и с силой ударила его металлическим концом «шпильки» по голове. Второй парень рванулся вперед, но Абдулла перехватил занесенную над ним руку с кинжалом и ловким приемом сбросил и нападающего, и его оружие в канал.

Потом Абдулла поспешил на помощь Пэйган, а в это время второй юноша поднялся и бросился наутек. Бежал парень быстро, но ему не повезло: за ближайшим углом он попал прямо в объятия телохранителей Абдуллы.

– Господи, как жестоко ты дрался! – произнесла Пэйган, откидывая со лба волосы.

– Но я же король, – ответил он, – а короли должны уметь драться жестоко. Коли король, так дерись так, чтобы победить.

Вечером они ужинали на лоджии своего номера, глядя, как пляшут огни на площади Святого Марка. Подождав, когда унесут серебряный поднос с кофейником, Абдулла наклонился к Пэйган, на которой было надето ее новое темно-зеленое платье Фортуны.

– Закрой глаза, – попросил он.

Она услышала, как скрипнул его стул и Абдулла поднялся, и почувствовала, что он стоит у нее за спиной. Потом его руки подняли волосы у нее на спине и что-то теплое и тяжелое опустилось ей на шею.

– Надеюсь, теперь ты уже достаточно повзрослела, чтобы принять у меня ожерелье, – прошептал Абдулла.

Пэйган бросилась к старинному венецианскому зеркалу. Платиновое ожерелье, сверкая изумрудами, драгоценным узором обвивалось вокруг шеи.

Подошедший сзади Абдулла обнял ее за плечи.

– Мы дружно действовали сегодня вечером, – произнес он.

– Да, оказывается, ты обладаешь еще кое-чем, кроме приятной наружности, – улыбнулась Пэйган.

– А ты не так уж несговорчива и упряма, как кажешься.

– Ты оказался очень надежным.

– А ты храброй. Не могли бы мы провести вместе больше, чем два дня?

Пэйган занервничала.

– Я не знаю.

– Не согласишься ли ты провести остаток лета в моем дворце в Канне?

– Я не знаю, – повторила она.

– А если я приглашу Максину и Чарльза, ты согласишься?

– Никогда не представляла себе Максину в роли компаньонки, – рассмеялась она, но под настойчивым взглядом Абдуллы все у нее внутри похолодело. – Думаю, что это будет… – Она собиралась сказать «невозможно», но вдруг услышала, как губы ее произнесли: «Замечательно». – При этих словах все вокруг вдруг озарилось разноцветными огнями: с той стороны лагуны запускали фейерверк.

Абдулла нежно обнял ее за обнаженные плечи и повернул к себе лицом. Пэйган, закрыв глаза, ожидала поцелуя, но его не последовало.

– Послушай, Пэйган, – услышала она вдруг серьезный голос Абдуллы. – Я хочу поговорить с тобой о Сидоне. Фундаменталисты получают поддержку от прокоммунистических блоков, и, если мне не удастся в ближайшее время разбить бандитские группировки, в стране вспыхнет крупномасштабная гражданская война. Я не в силах победить их без помощи американцев, а в данный момент заручиться активной поддержкой Штатов я не могу.

Пэйган меньше всего рассчитывала прослушать лекцию по текущему политическому моменту.

– Я знаю, что именно попытка обновления и модернизации твоей страны вызвала к жизни все эти проблемы, – произнесла она, пытаясь скрыть разочарование.

– Да, но еще одна проблема моей страны – это женщины.

– В каком смысле? – вежливо поинтересовалась Пэйган, которую, впрочем, меньше всего в данный момент волновали проблемы, связанные с другими женщинами.

– Во всех смыслах. Женщине намного труднее, чем мужчине, стать частью современного мира. В старые времена, отгородившись от света паранджой, они жили в полной зависимости от мужчины, но зато и под полной его защитой. Независимость пугает их, но терпеть до бесконечности прежний порядок вещей они тоже не могут. – По небу вновь рассыпались жемчуга фейерверка, а Абдулла тем временем продолжал: – Они жалеют западных женщин, которым приходится самим, без мужской поддержки, бороться за жизнь.

– Но ведь это не так! – воскликнула Пэйган.

– Согласно Корану, мужчина обязан поддерживать всех женщин своего дома. На Западе же муж волен развестись с женой, когда заблагорассудится, и он не понесет за это почти никакой ответственности. Поэтому права западной женщины в семейной жизни защищены далеко не на все сто процентов.

Вспомнив развод со своим первым мужем, Пэйган могла только согласно кивнуть.

– Тем не менее новое поколение женщин моей страны ставит под сомнение некоторые сидонские традиции.

– Какие, например?

– Как тебе должно быть известно, у нас все еще практикуется женское обрезание. И женщина является такой же собственностью своего отца, а потом мужа, как какая-нибудь гусыня.

– Да, я знаю, Абди. Ты уже рассказывал мне об этом. Но почему мы это сейчас обсуждаем? – Пэйган была по-настоящему изумлена.

– Потому что, пока женщины не начнут играть активной роли в жизни моей страны, Сидон никогда не станет частью современного мира. – Хвостатая зеленая ракета от фейерверка с шипением плюхнулась в воду. – И необходимо, чтобы рядом со мной находилась энергичная, образованная, по-настоящему современная женщина. Без этого не выжить моей стране.– Ты все это говоришь таким тоном, будто зачитываешь вслух объявление: «Требуется…»

Абдулла отпустил ее плечи и прошелся взад-вперед по террасе.

– Мне необходим человек, который бы знал и понимал западную цивилизацию и западных женщин и в то же время мог помочь нашим женщинам утвердиться в этом мире.

– Почему бы тебе не предложить этот пост Глории Штайнем?

Рот Абдуллы искривился от гнева.

– Я поклялся себе, что не потеряю самообладания. Пэйган, я не позволю тебе не понять меня вновь! – Он с силой схватил ее за плечи. – Я знаю, ты упряма, импульсивна и…

– Самоуверенна? – прервала его Пэйган. – Ты это имеешь в виду? Ведь именно поэтому у нас с тобой раньше вспыхивали бесконечные ссоры. Тогда еще, когда оба мы были юны. Ты был нервен и очень напыщен. А я просто нервна.

За спиной Абдуллы возвышался Дворец дожей, и его филигранный фасад красиво отражался в сверкающей огнями воде лагуны.

– Но мы оба уже не юны, – констатировал он.

– А ты к тому же еще и очень тактичен, – рассмеялась Пэйган. – Но, Абди, когда я с тобой, я по-прежнему ощущаю себя юной, нервной и неуверенной в себе.

– Тебе придется привыкнуть ко мне.

И неожиданно Пэйган осенило, предисловием к чему была вся эта лекция по текущей политике.

– Я прошу тебя выйти за меня замуж, – церемонно произнес Абдулла и взволнованно добавил: – Пэйган, давай не упустим больше нашу судьбу.

– Я не могу в это поверить.

– Ни секунды не сомневался, что ты именно так и ответишь. – Он вновь поднялся и нервно зашагал по террасе.

– Ты не понял… – начала было Пэйган.

– Нет, я все понял. Ты боишься опять оказаться униженной, боишься, что я вновь откажусь от тебя, как это случилось уже, когда тебе было девятнадцать. – Он тяжело вздохнул. – Но, пожалуйста, подумай, ведь с тех пор прошло чертовски много времени.

– Да, ты прав, Абдулла, я боюсь вновь обмануть себя надеждой, боюсь в очередной раз оказаться посмешищем, только теперь уже для всего мира.

Абдулла нежно взял ее руки в свои.

– Но ты действительно необходима мне. Именно ты, Пэйган, ведь ты тоже пришла в этот мир из царства вековых традиций, и ты, как никто, способна понять мой народ.

«Все это скорее напоминает предложение высокого дипломатического поста, чем предложение руки и сердца, – подумала Пэйган. – Вот мы стоим сейчас в самом романтическом месте мира, среди всей этой красоты, свет луны дрожит на волнах, гондолы медленно движутся по воде, гондольеры поют любовные песни, а Абди ведет себя так, будто оба мы с ним уже на Востоке».

– Я понимаю, почему тебе нужна королева, но совсем не могу уразуметь, зачем тебе понадобилась жена.

Последовала пауза.

– Затем же, зачем и всем, – наконец произнес он, глядя в сторону.

– Абди, каждая женщина в душе навсегда остается семнадцатилетней. А семнадцатилетние все хотят слышать одно и то же. – «Я заставлю его сказать это, пусть это для него равносильно смерти», – поклялась она себе. – Хотя мужчины никак не могут понять почему.

– Я люблю тебя, – пробормотал Абдулла наконец, глядя в пол.

– И я люблю тебя, – нежно прошептала Пэйган.

– Означает ли это, что твой ответ «да»?

И опять Пэйган уловила слишком жесткие, резкие ноты в его тоне. Он ли это, знаменитый сердцеед и любовник, человек, способный истратить на розы целое состояние?

– Есть две темы, которые необходимо предварительно обсудить.

Поглаживая ее по обнаженной шее, он прошептал:

– Только учти, я ничего не желаю слышать о том, что ты уже не так молода и вообще не подходишь мне по каким-либо статьям. Так что давай сразу опустим этот пункт.

– Нет, уж лучше давай обсудим его откровенно, Абди. Во-первых, я действительно считаю, что слишком стара для тебя.

– Будь добра, позволь мне самому судить об этом. Пэйган притронулась к зеленой ленточке висевшего на сюртуке Абдуллы ордена Семиры.

– Я знаю, обычно об этом не спрашивают в столь торжественный момент, но мне необходимо это знать: ты верный муж, Абдулла?

– Почему вы на Западе вечно смешиваете секс с любовью? Сексуальная верность имеет к браку мало отношения.

– Собираешься ли ты хранить мне верность? – Пэйган чувствовала, что ступает по тонкому льду, но была полна решимости получить от Абдуллы однозначный ответ. – Ведь и на Востоке сексуальная верность играет далеко не последнюю роль – в отношении жены. Неверных жен обезглавливают, не так ли? Каковы же твои намерения, Абдулла?

– Когда знаешь, что любое количество юных красоток будет к твоим услугам, стоит лишь щелкнуть пальцами, щелкать не очень и хочется.

– Абди, не уклоняйся от моего вопроса. Будешь ли ты верен мне?

– Я не могу ответить.

– Мы договорились играть начистоту, – напомнила она.

Он помолчал и сказал:

– Тогда я отвечу – я сомневаюсь.

– То есть ты можешь почувствовать желание щелкнуть пальцами?

– Мы же сейчас играем начистоту. Пэйган почувствовала тупую боль.

– Тогда я отвечаю – нет, – гордо произнесла она, уже чуть не воя от боли. Она отступила от него – злая, разочарованная. – Почему ты так невыносимо высокомерен?

– Ты просила меня быть откровенным. И опять ты позволила своей гордости заслонить от тебя реальную жизнь. – Он пристально смотрел на нее, пытаясь совладать со своим гневом. – Я поклялся, что не позволю тебе вывести меня из терпения.

– Тебя! Вывести из терпения?! – закричала Пэйган.

Абдулла схватил ее за руку.

– Нам пора обоим остановиться, – он с трудом овладел собой. – Нет смысла ссориться по поводу того, что произошло тридцать лет назад.

– По поводу того, что не произошло, ты хотел сказать, – возразила Пэйган с печалью в голосе.

– Того, что может произойти теперь, – мягко настаивал он, осторожно подталкивая ее к кровати.

«Он превосходно демонстрирует то, как можно, делая предложение, не сделать его», – печально подумала Пэйган.

– Абдулла, я не думаю, что подобный брак сможет когда-либо состояться.

Последние огни фейерверка погасли, и на город спустилась темнота.

– Но ты ведь согласишься поехать со мной в Канн? – он решил пойти на временное отступление.

– Если ты все еще хочешь, чтобы я поехала.

– Я думаю, мы оба должны подумать над тем, что можем потерять.

«Что он имеет в виду?» – напряженно размышляла Пэйган, точно так же, как несколькими часами раньше она прислушивалась к чьим-то шагам и не могла понять их направление. Любое направление казалось обманчивым. Но ей необходимо это понять!

– Да, я приеду в Канн, – пообещала она. – Сразу же после благотворительного гала-концерта.
 
12

ИЮЛЬ 1979 ГОДА

– Мы потратили дополнительно много денег на напитки, организацию приема и лотерею, – заявила шотландская герцогиня, оглядывая бальную комнату. Женщины с обнаженными плечами в ярких платьях из тафты беседовали с мужчинами в рубашках, усеянных бриллиантами, демонстрируя друг другу свои безукоризненные манеры.

Пэйган, лицо которой уже болело от бесконечно раздариваемых гостям улыбок, вполуха слушала беспокойное квохтанье герцогини о том, что в отеле едва ли хватит официантов для такого приема.

– Давно я не видела такого множества тиар, – говорила герцогиня. – Теперь ведь почти никто не носит настоящих драгоценностей. Николь Берминхем рассказывала, что, когда она в последний раз надела свои аквамарины, одна лишь страховка и оплата телохранителей обошлись ей в пять тысяч долларов, так что на следующий день она отправилась прямехонько на Кеннет-Лейн.

Пэйган встревоженно следила за стрелками часов, висевших над дверью. Еще пять минут, и ей придется произнести приветственную речь, а потом сопроводить две тысячи гостей в Королевский театр.

Неожиданно рядом с ней выросла фигура распорядителя.

– Ради Бога, простите! Можно вас на пару слов, миледи?

– Что случилось, мистер Гейтс?

– Я только что разговаривал с господином Циммером, он звонил из театра. Он сообщил, что у них там возникли какие-то технические сложности, что-то связанное с противопожарным занавесом. Поэтому он просил вас объявить гостям, что гала-концерт начнется на час позже, в восемь тридцать. Он просил не беспокоиться: ситуация под контролем, просто инженерам необходимо время.

– Как это неприятно, мистер Гейтс, – произнесла Пэйган вслух, про себя подумав: «Гребаный пожарный занавес!» – Пожалуй, я объявлю об этом прямо сейчас.

Она направилась к подиуму, взошла по ступенькам и взяла в руки микрофон:

– Дорогие леди и джентльмены…

– Занавес должен был подняться десять минут назад, но зал пуст! – в глазах Лили стояли слезы. Перед ней, прильнувшей к щели между полотнищами занавеса, простирались две тысячи пустых мест.

Распорядитель смущенно кивнул.

– Действительно, в театре до сих пор нет ни одного человека.

Даже под массивным слоем грима было видно, как исказилось от боли лицо Лили. Она нервно стащила с правой руки длинную черную перчатку.

– Я не могу в это поверить. – Она покачала головой, и три страусовых пера – корона принцессы Уэльса – затрепетали в ее прическе. – Что могло случиться? – Она прикусила нижнюю губу, пытаясь скрыть волнение, потом стала нервно оправлять телесного цвета облегающее трико.

– Не знаю, – менеджер взъерошил пятерней свои русые волосы. – Гости должны были прибыть по меньшей мере полчаса назад. Но здание совершенно пусто.

Лили в отчаянии топнула серебряным каблучком.

– Пожалуйста, проверьте билеты еще раз! Действительно ли там указано верное время?

– Мы уже проверяли. С приглашениями все в порядке. – Распорядитель выглядел совершенно беспомощным. Благотворительные гала, организованные любителями, это сущий кошмар.

Циммер обнял Лили.

– Не плачь, дорогая, а то испортишь грим. Лучше всего вернись обратно в гримерную. Сташ сейчас выяснит, что за чертовщина там произошла.

Сташ ободряюще кивнул, потрепал Лили по плечу и заторопился к служебному телефону.

Циммер не сомневался, что должно было произойти нечто из ряда вон выходящее – грандиозная катастрофа перед отелем или авария Боинга-707 в районе Пикадилли, но в его обязанности входило прежде всего успокоить звезду.

– Соберись, Лили! Ты же профессионал. В театре происходили истории и похуже. Например, убили Линкольна.

Лили слабо улыбнулась в ответ. Циммер бывал незаменим, когда на площадке что-то не клеилось. Самые сложные ситуации он улаживал буквально в секунду. И чем глубже был кризис, тем хладнокровнее вел себя Циммер.

Сташ тем временем уже появился у Лили в гримерной.

– Тайна раскрылась, – заявил он. – Они все еще в отеле, так как кто-то позвонил туда и сообщил, что из-за технических проблем представление откладывается на час. Я говорил с леди Свонн, и она обещает, что гости будут здесь самое позднее через пятнадцать минут. Они уже заказали все лондонские такси.

– На то, чтобы рассесться, уйдет еще пятнадцать минут, – заявил Циммер. – Итак, Лили, у тебя есть полчаса, чтобы успокоиться, войти в роль и разогреть ноги.

Он был прав. Лили потянулась за своими грубыми, красного цвета гетрами.

– И проверь грим, дорогая. А то слезы немножко нарушили линию глаз. И сосредоточься на роли. Забудь обо всем остальном. Предоставь это мне.

Циммер прекрасно знал, в каком смятенном состоянии духа находится любой актер перед тем, как выйти на сцену. За полчаса до поднятия занавеса актер обычно сосредоточивался только на роли, гоня от себя прочь все посторонние мысли. И в это время лучше не подходить к нему, не пытаться его отвлечь. Хороший актер ткет полотно роли из своего внутреннего «я», и это процесс, происходящий на глубинных уровнях подсознания. Да, он разучивает свою роль, репетирует ее вместе со всем остальным составом, но именно перед тем, как занавес взметнется вверх, роль становится частью самого актера. Именно в этот момент рацио отходит на второй план и уступает место подсознанию, и именно тогда все, что накопилось за время репетиций, сплавляется в единый сгусток.

Через двадцать минут раздался стук в дверь и в гримерную Лили вошли смертельно расстроенная Пэйган в кремового цвета атласном платье с юбкой в форме тюльпана и Абдулла в украшенном изумрудами воротнике.

– Я не знаю, как именно это произошло, Лили, ясно только, что кто-то попытался разрушить наш праздник. Но мы не позволим им! Через пятнадцать минут у тебя будет полный зал.

– Все это очень мило с твоей стороны, Пэйган, но тебе ведь в отличие от меня не придется сейчас выйти на сцену, и улыбаться, и пытаться сразить их всех наповал так, будто ничего не случилось.

– Лили должна теперь остаться одна, – твердо заявил Циммер, нежно выпроваживая Пэйган и ее спутника из гримерной. Они прошли через кулисы, где уже томились в ожидании истекающие потом в этой жаркой июльской ночи актеры. Циммер прошел на цыпочках через всю сцену, заглянул в щель в занавесе и обернулся к Пэйган:

– Они идут. – Потом обратился к распорядителю: – Пожалуйста, попросите ребят из службы безопасности обыскать помещение. Проверьте каждое кресло, все помещения за кулисами, все туалетные комнаты. Расчистите подступы к театру на улице.– Но ведь это еще больше задержит представление! – воскликнул распорядитель, поклявшись себе, что никогда больше не свяжется с благотворительным гала.

– Очевидно, кто-то очень настроен против Лили, – отчеканил Циммер, – поэтому я вынужден настаивать на проверке помещения. – Он опять обратился к Пэйган: – Действительно, скверная история, и Лили в этот вечер придется туго.

– Я понимаю. И именно поэтому моя приветственная речь будет отличаться от той, что я подготовила заранее.

Пэйган шла на середину сцены, ощущая, как дрожат ноги. Сделав глубокий вдох, она шагнула за красный занавес. На какое-то мгновение ее ослепили огни прожекторов. Она подняла руку, призывая к молчанию, и увидела обращенные к ней лица в первых рядах партера. Далее зияла чернота, хотя Пэйган знала, что зал переполнен. Она улыбнулась собравшимся и начала.

– Многое может нарушить самообладание звезды. Но есть один кошмар, который неотлучно преследует любого актера: то, что никто не захочет прийти на его представление. Потому что без зрителя нет театра. – Пэйган услышала глубокий вздох, пробежавший по залу, и продолжала. – Сегодня в течение почти целого часа этот кошмар стал реальностью для нашей звезды, для Лили…

Как только Пэйган закончила речь, несколько первых хлопков тут же переросли в громоподобную овацию. Пейган заторопилась за кулисы, занавес поднялся, а прожектора погасли, оставив сцену во мгле. Потом софит направил свой луч на одинокую серебряную фигурку Лили, стоящую на верхней ступеньке лестницы.

Овации продолжались и не смолкали целые пять минут. Аудитория стоя выражала свое восхищение. Наконец Лили запела: «C'est Paris…»

– «…Можно только восхититься ее удивительным мужеством» – это «Мейл». – Агент Лили бросил газету ей на кровать, стянул с рук черные кожаные перчатки и расстегнул шерстяное пальто. – «Таймс» называет тебя наследницей Пиаф и Гарланд, а «Сан» отводит первую полосу: «Драма богини секса». Они преподносят все это как самые животрепещущие новости. У твоего гала огромная пресса.

– А ты все еще не знаешь, кто организовал эту страшную шутку?

– Все, что мы знаем о нем, – его несомненное богатство. Шутка недешево стоила.

– Кстати, о расходах. Ты не забыл отправить деньги Терезе?

На ночном столике лежали изящные золотые наручники от Ван Клифа. Пустая бутылка от Боллинье стояла рядом с перемазанным губной помадой стаканом, полиэтиленовым мешочком с ватными тампонами и коробочкой с капсулами амилнитрата. Осколки второго стакана валялись на полу рядом с роскошным нижним бельем из ярко-красного атласа с черной каемкой по краям.

На Терезе был надет роскошный черный кожаный костюм и высокие черные сапоги на четырехдюймовой шпильке. Она нежно нашептывала чудовищные оскорбления на ухо грузному мужчине, лежащему на кровати.

– Пожалуйста, остановись, – взмолился он. – Не будь так груба, я не это имел в виду.

– Ты лжешь! – Она столкнула его с кровати, и он упал прямо на осколки стакана.

На четвереньках мужчина начал отползать от кровати.

Но Тереза быстро вскочила, воткнула в его жирную извивающуюся спину свою шпильку и замахнулась черным хлыстом.

– Не бей меня, пожалуйста, не бей! – захныкал он.

– Эти туфли недостаточно блестят. Ты плохо вычистил их, – заявила она, еще раз ударив его по спине, но подумав при этом, что лучше, пожалуй, не оставлять на теле слишком явных следов.

Как заправский ковбой, она, легко перехватив хлыст, стала мерно щекотать кончиком его уши.

– Поворачивайся! – скомандовала она, сообразив, что лучше закончить со всем этим как можно быстрее, чтобы не опоздать на теннисную тренировку в престижный в Вашингтоне клуб «Потомак». Она пнула толстяка в живот.

– Вылизывай мои туфли, быстро!

Человек подчинился, и Тереза увидела, что его бордового цвета член наконец-то начал отзываться. Задумчиво она пощекотала человека по спине хлыстом, потом отбросила хлыст на кровать, а сама склонилась над капсулами и тампонами.

Она продолжала сквернословить и время от времени проводила по телу человека своей щеткой для волос, а сама тем временем оборачивала капсулы в вату и носовой платок.

– А… А… А… – кричал он в экстазе. Нагнувшись, Тереза увидела, что его дружок уже почти готов к действиям. В конце концов, он не такой уж скверный старикашка и всегда бывал достаточно щедр. Она любовно наградила его еще парой пинков. Ведь ей же платили двойную таксу.

– Ты никогда не научишься делать это по-настоящему, слышишь ты, грязная свинья? – Она отодвинула ногу и потянулась за хлыстом. Потом резко повалила его навзничь и начала стегать мясистое тело. Левая ее рука потянулась к пенису. Правой рукой она схватила бутылку из-под шампанского, с силой ударила по свертку из носового платка и протянула платок к носу мужчины. Его бросило в жар. Тереза слышала нечленораздельные звуки – хрюканье, повизгивание, стоны, а его красные свиные глазки смотрели на нее в экстазе.

«Сколько еще этот старый ублюдок сможет выдержать?» – в недоуменном раздражении размышляла Тереза. К моменту возвращения в Париж ее рука совсем отвалится.

– Будьте так добры положить это перед уходом в красную папку, – попросила Джуди. В ее офисе все нужные материалы с пометкой о назначении и конечной дате исполнения раскладывались по красным пластиковым папкам. На каждой из них стояло кодовое слово: «входящие», «в процессе обсуждения» и «исходящие». Все входящие документы рассматривались в самом начале дня, еще до редакционной летучки.

Секретарша вышла, а Джуди пододвинула к себе материалы по рекламе на август. Похоже, картина в следующем месяце будет еще более удручающей, чем в июле. Впрочем, лето всегда мертвый сезон для рекламодателей.

Раздался стук в дверь, и вошел Тони.

– Вы оставили эту папку в машине, Джуди. Мне очень жаль, что мы потеряли леди Мирабель.

Джуди удивленно подняла глаза. Том ведь говорил, что никто не знает об этом. Выходя, Тони фактически столкнулся в дверях с Томом, который в это время входил. Подождав, когда дверь закроется, Том сказал:

– О'кей, Джуди. Мы готовы к прорыву, если он состоится. Единственное, к чему я пока не готов, это сдать в залог наши часы.

Каждый вечер, когда все расходились по домам, Том в тайне от сотрудников начинал работу по подготовке журнала к возможному закрытию. Постепенно он перевел всю собственность «Вэв!» на баланс фирм, специально для этого созданных. Таким образом, все более или менее ценное – от арендованного помещения до мотоцикла мальчика-рассыльного – было спасено на тот случай, если придется начать все сначала. Том проверил контракты со всеми сотрудниками и, не ставя в известность Джуди, договорился с конкурирующими изданиями, что те возьмут на работу несколько лучших редакторов, и таким образом будут сэкономлены деньги, которые надо было бы выплатить им в компенсацию. Это была его стратегическая политика против возможного сокрушительного удара. У него уже не осталось сожаления по годам их с Джуди делового триумфа, а только твердое намерение выжить. И как он надеялся, его трезвая голова и умение вести дело позволят сохранить крышу над обоими домашними очагами. Кейт ничего не знала о надвигающейся катастрофе, но их городская квартира и загородная резиденция уже были переоформлены на ее имя. На имя его бывшей жены и двух сыновей также был переведен срочный вклад, к которому пока никто не имел права притрагиваться. Том всегда был более реалистичен, чем Джуди. И хотя он часто шел в бизнесе на риск, этот риск был тщательно выверен. Хороший картежник всегда распознает неудачу, коли уж та вздумает к нему подкрасться, и тогда он бросит карты на стол и скажет: «Привет!»– Боюсь, что их придется расстрелять, Сулейман, причем чем скорее, тем лучше. Отдай приказ.

Генерал Сулейман, отсалютовав, вышел из комнаты. Абдулла откинулся на стуле и позволил себе на несколько минут прикрыть глаза. Он нащупал ту точку на переносице, массируя которую можно было снять напряжение. Потом он поднялся и по зеленой траве Сент-Джеймского парка двинулся по направлению к своему лондонскому посольству, вглядываясь в серую громаду Букингемского дворца. Он вернулся из Венеции два дня назад и обнаружил, что в государстве сложилась очередная кризисная ситуация.

Его предки не знали радостей и сложностей цивилизации. Их жизнь была проста, потому что ничто не могло нарушить веками создававшийся порядок: ни страсти, ни привязанности. Но чем обладали его предки-бедуины, так это величайшей роскошью свободы – их существование обусловливалось грубой реальностью и безжалостными законами пустыни, но душевно они были свободны. И неожиданно Абдулла почувствовал острую тягу к суровому умиротворению пустыни. Он тяжело вздохнул и прошел в кабинет.

– Ну что? – откинув назад тяжелые каштановые волосы, Пэйган с тревогой посмотрела на Абдуллу. Кажется, за эти два дня, пока он решал судьбу террористов, ее возлюбленный постарел на десять лет.

– Казнь. – Абдулла, избегая смотреть на Пэйган, уставился на свободный стул рядом с ней. Его насупленное лицо и защитного цвета униформа резко контрастировали с обивкой мебели из голубого шелка. – Мой отец был прав: забудь вкус милосердия, когда имеешь дело с врагом.

«Кошку не надо приучать сидеть возле огня, а бедуина – быть жестоким, – подумала Пэйган. – Жизнь в пустыне жестока, и жестоким становится каждый, кто там выживает. Существование там беспощадно, и еще беспощаднее должно быть наказание».

Пэйган понимала бедуинскую природу Абдуллы, но не знала, сможет ли она привыкнуть к нему.

– Твой отец никогда не имел дела с исламскими фундаменталистами, – заметила Пэйган, подумав про себя, что старый мошенник вообще имел дело только со своими многочисленными кузенами, которые все норовили воткнуть нож в спину друг другу.

– Это действительно так, но тогда приходилось иметь дело с другими фанатиками.

– А церковники об этом разузнают? – Пэйган понимала, что казнь террористов может превратить их в национальных героев.

– Не сразу. Когда они узнают об этом от других заключенных, будет уже слишком поздно. Трудно будет играть на событии через несколько месяцев после того, как оно произошло. А даже если эти люди были популярны в своей местности, то большего взрыва эмоций, чем при их аресте, уже не последует. Самое большее, что удастся организовать церкви, это какую-нибудь демонстрацию. Мне кажется, влияние религии наконец-то начало ослабевать. Она использует невежество людей. Но Сидону удалось преодолеть расстояние в несколько веков за тридцать лет, и то же самое можно сказать о любой стране в Персидском заливе. Но я не хочу, чтобы Сидон пошел по пути Ирана, не хочу видеть мою страну втянутой в пучину невежества и предрассудков. Мой долг привести государство в двадцатый век.

Он вскочил и в волнении заходил по комнате, вспоминая Сидон, зажатый между Арабскими Эмиратами и Оманом. Он увидел верблюдов, соседствующих с «кадиллаками» на дорогах, проложенных через пустыню, вспомнил проявляющиеся на каждом шагу следы феодальной нищеты и частично воспринятой современной изощренности.

– С тех пор, как я стал королем, я избавился от одиннадцати революционных группировок, – голос его был мрачен. – Во главе каждой из них стоял кто-нибудь из моей родни, и все они казнены.

«Неудивительно, что у Абди всего лишь один наследник», – подумала Пэйган.

– Все они хотят лишь одного – власти. И церковники тоже, с той только разницей, что предательство свое они освящают именем Пророка. Они сеют смятение и страх в народе моей страны, который, как каждый народ, ненавидит перемены. Стране действительно трудно отойти от традиционных путей развития и прийти на дорогу, проложенную западной цивилизацией. Люди предпочитают вернуться назад, в средние века.

– Но ведь тот же выбор стоит и перед тобой, не правда ли?

– Что ты имеешь в виду? – искренне удивился Абдулла.

– Ты тоже застрял между двумя мирами. Ты не можешь стать абсолютным правителем, как твой отец…

Рожденный на Востоке, Абдулла был отдан учиться на Запад, специально для того, чтобы впоследствии он смог свободно иметь дело с западными правителями. Западная половина его собственного «я» научила Абдуллу критическому отношению к народу: он отказался от одной культуры, но не был принят и другой в ее русло. В результате он чувствовал себя в изоляции, и Пэйган это давно уже поняла.

Абдулла протянул руки к Пэйган и поцеловал ее чуть вздернутый нос.

– Задачей моего отца, – сказал он, – было заставить кочевника построить дом. Потом – убедить, что в доме необходимо построить уборную. Я же, когда стал королем, должен был объяснить им, что надо стоять перед писсуаром, а не забираться на него верхом. Церковь же пытается им внушить, что писать в пределах дома – грех перед Аллахом.

У каждой женщины периодически возникает потребность переставить в доме мебель. Максина в таких случаях начинала передвигать с места на место сокровища замка Шазалль. Много лет назад она спасла их от плесени и моли, открыв шато для посещения публики. И этот представший гостям во всем своем великолепии старинный замок тогда очень помог семейному бизнесу по производству шампанского.

Когда Пэйган прибыла в шато де Шазалль, ее провели в широкую, выдержанную в желтых тонах галерею на втором этаже, которая официально именовалась «исторической», домашние же ее звали «аллея предков».

Максина, стоя на стуле в одних чулках, вовсю орудовала кухонным ножом, царапала вкривь и вкось тяжелую золотую раму.

– Что ты делаешь, Макси? – Пэйган послала ей воздушный поцелуй. – Зачем уродуешь раму?

– Я ее не уродую, а довожу до кондиции. Она теперь будет выглядеть старой и почтенной, будто провисела на этом месте несколько веков, а не три дня.

– Но в чем смысл?

– В роскоши старины, – Максина спрыгнула со стула и чмокнула Пэйган в щеку. – Именно так должны выглядеть аристократические дома. Каждый, у кого есть деньги, может позволить себе приобрести отличную новую вещь, гораздо труднее добиться того, чтобы комната приобрела тот едва уловимый флер, который возникает, когда ты видишь, что бесценная картина висит рядом с видом Сорренто – акварелью твоей прабабушки.

– Да, но рама-то здесь при чем?

– Каждый, у кого есть деньги, может купить в магазине картину в раме, сверкающей свежей позолотой. Но только в том случае, если здесь же жили многие поколения твоих предков, ты будешь чувствовать себя уютно рядом с абуссонским ковром, вытершимся по углам, ситцевыми занавесками, выцветшими от того, что провисели на этом самом окне более ста лет, и вручную расписанными китайской акварелью стенами, которые тоже уже несколько потускнели, потому что их разрисовывали в восемнадцатом веке мастера, приглашенные твоими предками из Китая.Когда Пэйган прибыла в шато де Шазалль, ее провели в широкую, выдержанную в желтых тонах галерею на втором этаже, которая официально именовалась «исторической», домашние же ее звали «аллея предков».

Максина, стоя на стуле в одних чулках, вовсю орудовала кухонным ножом, царапала вкривь и вкось тяжелую золотую раму.

– Что ты делаешь, Макси? – Пэйган послала ей воздушный поцелуй. – Зачем уродуешь раму?

– Я ее не уродую, а довожу до кондиции. Она теперь будет выглядеть старой и почтенной, будто провисела на этом месте несколько веков, а не три дня.

– Но в чем смысл?

– В роскоши старины, – Максина спрыгнула со стула и чмокнула Пэйган в щеку. – Именно так должны выглядеть аристократические дома. Каждый, у кого есть деньги, может позволить себе приобрести отличную новую вещь, гораздо труднее добиться того, чтобы комната приобрела тот едва уловимый флер, который возникает, когда ты видишь, что бесценная картина висит рядом с видом Сорренто – акварелью твоей прабабушки.

– Да, но рама-то здесь при чем?

– Каждый, у кого есть деньги, может купить в магазине картину в раме, сверкающей свежей позолотой. Но только в том случае, если здесь же жили многие поколения твоих предков, ты будешь чувствовать себя уютно рядом с абуссонским ковром, вытершимся по углам, ситцевыми занавесками, выцветшими от того, что провисели на этом самом окне более ста лет, и вручную расписанными китайской акварелью стенами, которые тоже уже несколько потускнели, потому что их разрисовывали в восемнадцатом веке мастера, приглашенные твоими предками из Китая.

– Но для чего это все-таки нужно?

– Снобизм, моя дорогая. На нем и строится новый стиль в декораторском искусстве. Очарования старины в доме можно добиться только в двух случаях: во-первых, если это подлинная старина, и во-вторых, если у тебя толковый декоратор.

– Ты когда-нибудь перестанешь работать, Максина?

– Но работа доставляет мне больше удовольствия, чем отдых.

– Ой, только мне об этом не говори! Ты же знаешь, как я ненавижу все, связанное с дизайном и моделированием. Если в магазине есть то, что мне нужно по цвету, вещь обязательно окажется неподходящего размера. Причем всегда. София хочет, чтобы к ее дню рождения я переделала ее спальню, а мне даже страшно об этом подумать. Она мечтает о полосатой мебели из сосны и викторианской, отделанной медью кровати.

– Я могу за это взяться, если захочешь, – предложила Максина. – Но только не полосатая сосна и медь, это слишком устарело. – Она взяла Пэйган за руку. – А теперь пойдем, я покажу тебе твою комнату, и ты расскажешь мне, зачем тебе понадобилось так срочно меня увидеть. Что такое стряслось, о чем ты не захотела говорить по телефону? Почему ты не смогла дождаться нашей совместной поездки в Канн?

– Я хотела спросить твоего совета. Но сначала мне нужно переговорить с Чарльзом.

– С Чарльзом? Господи, что ты собираешься с ним обсудить?

– Политику. Восточную политику.

После обеда Пэйган и Чарльз уселись на зеленом кожаном диване в библиотеке. Она знала, что у графа де Шазалль есть связи на Ближнем Востоке и что, женившись на Максине, он в числе прочих ее друзей познакомился и с Абдуллой.

– Чарльз, я хотела бы поговорить с тобой об Абдулле, – бодро начала она, но смутилась. – Ну, ты знаешь, Абди, плейбой западного мира.

Чарльз налил себе бренди.

– Так к нему относятся только на Западе. А в его собственной стране и вообще в государствах Персидского залива он считается храбрым и волевым лидером. – Чарльз сделал глоток. – Абдулле лучше других восточных правителей удается вести свое государство по дороге двадцатого века, пусть даже в данный момент у него возникли серьезные проблемы.

– Что ты имеешь в виду? – Вначале Пэйган слушала вполуха, но теперь ей захотелось, чтобы Чарльз рассказал больше. Теперь, когда Абдуллы не было рядом с ней, Пэйган умудрялась упоминать его имя в каждом разговоре, к месту и не к месту.

– Как и все другие обладатели нефтяных сокровищ, сидонцы смущены порядками, царящими в западном мире, и крайне озабочены своей национальной идентификацией. – Чарльз сделал еще глоток «Наполеона». – Продолжать?

Пэйган кивнула.

– Ванды фундаменталистов получают поддержку от коммунистов. Если Абдулла не сумеет совладать с этой ситуацией, будет потерян не только Сидон: красный флаг взметнется над самым важным со стратегической точки зрения участком Персидского залива.

– Я даже не представляла себе…

– Сопоставь это с иранской ситуацией, вспомни, что Хомейни вытворяет на той стороне Персидского залива, и ты поймешь: дело может кончиться тем, что исламские фанатики будут контролировать восемьдесят процентов нефтедобывающих районов в мире, а приказы им станут отдавать коммунисты.

– Неудивительно, что Абдулла так всем этим озабочен, – пробормотала Пэйган.

– Сидон – невеселое и совершенно сумасшедшее место. Впрочем, весь регион Персидского залива сейчас пребывает в полном безумии. Я вел дела с саудовскими принцами, которые надевают шелковые рубашки, пьют виски и говорят по-английски лучше, чем я. Но дома их матери и жены носят традиционные черные паранджи, под которыми – моднейшие европейские туалеты и роскошные украшения от Кристиана Диора и Картье. Женщины никогда не появляются на публике и надевают всю эту роскошь, просто чтобы выпить друг с другом чашечку чая. Да в общем, ни на что другое они и не способны.

– Что ты имеешь в виду?

– Так как они фактически отлучены от общественной жизни, у них начисто отсутствует инстинкт социальной ответственности. Так, например, они ничего не делают, чтобы помочь бедным в своей стране.

– А как, по-твоему, должна себя вести саудовская принцесса? – Пэйган старалась придать своему тону абсолютно безразличный тон.

«Ага! – подумал Чарльз. – Вот оно!»

– Она не должна проводить все свое время, уставившись в видеомагнитофон, сплетничая и поедая пирожки. Она обязана организовать поддержку детей, стариков и бедных. То есть она должна работать примерно так же, как ты работала для Центра по изучению раковых заболеваний.

– Ты действительно так думаешь? – безучастный тон сохранить не удалось. Она вскочила, нервно схватившись за вазу с пионами. Вся библиотека была уставлена пионами и розовыми геранями в вазах из голубого китайского фарфора.

На следующее утро Максина предложила подруге прогуляться по парку.

– Хочу, чтобы ты облегчила душу, – сказала она, когда они брели по лужайке. – Итак, что случилось?

– Максина, почему мужчине так трудно произнести «Я тебя люблю»? – выпалила Пэйган.

– Ma chere, они говорят это, только другими словами. Например: «Я не был бы здесь, если бы это было не так» или «Я бы женился на тебе, не так ли?».

 – Максина, почему мужчине так трудно произнести «Я тебя люблю»? – выпалила Пэйган.

– Ma chere, они говорят это, только другими словами. Например: «Я не был бы здесь, если бы это было не так» или «Я бы женился на тебе, не так ли?».

Пэйган остановилась и молча слушала.

– Слова не имеют значения, – продолжала Максина. – Важны поступки. «Люблю» в принципе может сказать любой. Но гораздо важнее при этом, как он себя ведет.

Пэйган по-прежнему молчала. Они вошли в увитую зеленью беседку и уселись рядом с покрытой местами лишайником статуей Аполлона.

– А как ты думаешь, что скажет мир, если я выйду замуж за Абди? – произнесла она на одном дыхании.

Максина вскочила с такой скоростью, что чуть было не уронила свои солнечные очки. Значит, Чарльз был прав!

– Ты хочешь сказать, что он сделал тебе предложение?

– Да, но я пока не дала согласия. Именно поэтому я и хотела с тобой поговорить. Ты помнишь, как он вел себя… когда мы были юны. Поэтому я и не сказала «да».

– Но почему? – Максина не могла поверить своим ушам.

– Потому что, выходя замуж за Абдуллу, я также заключаю брак с его страной, его народом, его нефтяными месторождениями, его местом в ОПЕК, его коммунистическими бандами, темным населением и его униженными женщинами. – Пэйган прикусила нижнюю губу. – Я не сумею справиться со всем этим. Это до смерти меня пугает.

– Что за чушь! Вспомни, как ты сумела совладать с аудиторией в Королевском театре. Ты справлялась с болезнями Кристофера, ты собрала тысячи долларов для института по проблемам рака. У тебя уникальный дар справляться с любой ситуацией, правда, в том случае, если ты не влюблена. – Максина сняла очки и внимательно посмотрела на встревоженное лицо подруги.

– А вдруг он бросит меня, как это уже один раз случилось?

– К сожалению, очень мало женщин осознают, что после унижения жизнь продолжается. И почему он вдруг тебя бросит?

Пэйган нервно вскочила.

– Давай еще пройдемся.

Они молча зашагали вдоль высокой стены кустарника, обрамлявшей парк. И неожиданно леди Свонн прорвало:

– Я спросила его, собирается ли он сохранять мне верность. И эта скотина заявил, в общем, он дал понять… ну, короче, этот гад ответил мне следующее – не знаю, буду ли я верен тебе, так как не уверен, что это в принципе возможно.

Пэйган так точно изобразила напыщенную манеру Абдуллы, что Максина не выдержала и расхохоталась.

– Но это очень умно с его стороны и совсем не означает, что он намерен бросить тебя. Как раз наоборот! Он поступил в высшей степени честно.

Пэйган смотрела на Максину так, будто это была гадалка, предрекающая судьбу:

– Но я не думаю, что гордость позволит мне закрыть глаза на толпы юных блондинок с большими титьками. В теории, возможно, но на практике я вряд ли буду на это способна.

– Гордость всегда вставала препятствием между тобой и Абдуллой. Его яростная гордость и упрямая твоя. Неужели ты еще не осознала, что одно из достижений, которые приходят с возрастом, – это умение идти на компромиссы, умение отдавать и получать.

– Да, я это заметила у тебя и Чарльза – ты отдаешь, а он получает.

Они дошли до изящных чугунного литья ворот и повернули назад.

– Чарльз очень заботится о моем достоинстве, – гордо ответила Максина. – Ну, почти всегда. Да, у него случаются романы на стороне, но он очень рассудителен, и он никогда не унижает меня. Почти никогда.

– Да, ты именно это ставишь во главу угла – твое достоинство и спокойную жизнь. Но чем же твое достоинство отличается от моей гордости, Максина?

– Я делаю ставку на девяносто процентов пирога, а не на пятьдесят процентов алиментов. – Максина резко сняла очки.

– Ну, вот мы уже заговорили о разводе, а я еще ведь пока и не вышла замуж, – рассмеялась Пэйган, и Максина начала понимать, отчего Абдуллу иногда так выводит из себя ее очаровательное легкомыслие.

– О, Пэйган, – вздохнула она, – но ведь Абдулла тот человек, о котором ты мечтала всю жизнь. По-моему, ты должна скакать от радости при мысли, что выходишь замуж за человека, в которого была влюблена столько лет.

– Быть влюбленной и любить – это разные вещи, – ответила Пэйган. – Я не могу себе представить, что полюблю Абдуллу так же, как я любила Кристофера. Он действительно знал обо мне все. Мы доверяли друг другу и потому не боялись показать свои слабые места. Но я никогда не рискну продемонстрировать их Абди. Да и он не доверяет никому.

Вдали показались башни замка, сверкающие на солнце.

– А как насчет тех изумительных вещей, которым его обучали, когда ему было шестнадцать? – напомнила Максина.

Пэйган заколебалась.

– Когда мы в постели, технически он великолепен. Но эмоционально в это не включается. Этот каирский наставник обучил его всему, что касается эротизма, но ничего не рассказал о любви. А я не хочу, чтобы в моих отношениях с мужчиной существовал лишь секс. Я хочу тепла, доверительности и взаимной заботы.

– Но может быть, тебе удастся его изменить? – Максина допустила типичную ошибку всех женщин: предположила, что изменить мужчину возможно в принципе.

– По крайней мере я не так тупа, чтобы на это рассчитывать.

– Но если он сделал тебе предложение, а ты не уверена, что можешь его принять, почему бы вам тайно не обручиться, скажем, на полгода, так чтобы мир ничего об этом не знал? Тогда у тебя будет достаточно времени, чтобы разобраться в собственных чувствах. И эта ситуация тебе ничем не повредит.

Солнечный свет играл в окнах замка. Пэйган еще раз быстро прокрутила ситуацию в голове. Самым заманчивым в идее Максины было то, что она получала возможность отложить решение.

– Максина! По-моему, мы справились с этой проблемой, – улыбнулась она, глядя, как играют под лучами июльского солнца брызги фонтана.
Ширли Конран