Дочь Монтесумы

Глава 11, часть 2
Первая часть выше
Я снова попытался заговорить, но испанец, тот самый, что меня ударил, подлец с жестоким лицом бандита, выхватил шпагу и поклялся, что если я еще раз
открою рот, он проткнет меня насквозь. После этого я
предпочел молчать.
– Этот англичанин неплохо будет выглядеть на
рее! – проговорил все тот же испанец.
Де Гарсиа с безразличным видом мурлыкал какой-то мотивчик. Он посмотрел вверх на мачту, потом
на мою шею, улыбнулся, и его взгляд, полный ненависти, обжег меня, словно огнем.
– У меня есть предложение получше, – вступился
третий офицер. – Если мы его повесим, могут пойти
разговоры. Но даже в лучшем случае мы все равно
лишимся хорошего барыша. А парень сложен неплохо и протянет в рудниках не один год. Предлагаю продать его вместе с остальным грузом. А если вы против, я куплю его сам; мне такие в моем поместье пригодятся!
При этих словах лицо де Гарсиа слегка побледнело.
Ему, конечно, хотелось отделаться от меня раз и навсегда, но из осторожности он счел более разумным
не возражать.
– Что касается меня, – проговорил он, деланно по-
зевывая, – то я не против. Бери его хоть даром, друг
мой! Только смотри за ним получше, не то он воткнет
тебе стилет в спину.
Офицер расхохотался и ответил:
– Вряд ли у него будет такая возможность! Я в рудники не спускаюсь, а нашему голубчику придется провести остаток своих дней на глубине ста футов под
землей. Да и теперь, я думаю, тебе будет лучше внизу, англичанин!
Офицер окликнул матроса и приказал ему принести кандалы, снятые с мертвеца. Меня обыскали, отняли у меня все золото – то немногое, что со мной
оставалось, набили мне на ноги цепь, соединенную с
кольцом на шее, и потащили к трюму. Но прежде чем
я туда попал, я уже догадался, что представлял собой груз этого корабля. Он вез рабов, захваченных на
Фернандине – так испанцы называют остров Кубу. Он
вез их для продажи на Эспаньолу. И я был теперь одним из этих рабов.
Не знаю, как описать все ужасы трюма, в который
меня привели. Он был низким, не более шести футов
в высоту, и рабы в кандалах лежали прямо на дне судна, в затхлой трюмной воде. Их было здесь так много, что они могли только лежать, прикованные цепями к кольцам, ввинченным во внутреннюю обшивку
бортов. В общей сложности неделю тому назад сюда
впихнули не менее двухсот мужчин, женщин и детей,
но теперь рабов стало меньше. Уже умерло человек
двадцать, и это считалось немного, потому что обычно испанцы заранее списывают в убыток треть или даже половину «товара» своей дьявольской торговли.
Когда я очутился в трюме, мной овладела смертельная слабость. Я и так был едва жив, и меня окончательно доконали ужасные звуки, отвратительная
вонь и то что предстало передо мной при свете фонарей моих тюремщиков, тускло мерцавших в трюме,
куда не проникали ни свет, ни воздух. Не обращая на
это внимания, мои провожатые потащили меня вперед, и вскоре я уже стоял, прикованный к цепи посреди темнокожих мужчин и женщин. Ноги мои были в
трюмной воде.
Испанцы удалились, с издевкой бросив мне на прощание, что для англичанина и такая постель слишком
хороша. Некоторое время я крепился, потом сон или
обморок пришли мне на помощь, и я погрузился во
мрак.
Так миновали сутки.
Когда я снова открыл глаза, рядом со мной стоял с
фонарем тот самый испанец, которому меня продали
или просто отдали, и следил за тем, как сбивают кандалы с темнокожей женщины, прикованной к моей цепи. Она была мертва; при свете фонаря я успел раз-
глядеть, что умерла она от страшной болезни, с которой мне до сих пор не приходилось встречаться. Впоследствии я узнал, что она называется «черной рвотой». Женщина оказалась не единственной ее жертвой: я насчитал еще двадцать трупов. Их вытащили
из трюма один за другим. Многие другие рабы тоже
были больны.
Испанцы казались весьма встревоженными. Они
ничего не могли поделать с ужасной болезнью и решили только очистить трюм и проветрить его, оторвав
несколько досок палубного настила над нашими головами. Если бы они этого не сделали, мы наверняка
погибли бы все. Я уверен, что избежал заразы лишь
потому, что самое широкое отверстие в палубе оказалось прямо надо мной, и когда я выпрямился, насколько позволяла цепь, я мог дышать сравнительно
чистым воздухом.
Раздав нам воду и пресные лепешки, испанцы
ушли. Воду я с жадностью выпил, но лепешки есть не
смог, потому что они оказались заплесневелыми.
То, что я видел и слышал вокруг было так жутко, что
не хочется об этом писать. Солнце нагревало палубу,
и мы изнемогали от страшной жары. Чувствовалось,
что судно неподвижно: я понял, что ветра нет и мы
дрейфуем.
Поднявшись на ноги, я уперся пятками в стрингер
– продольное крепление корабля, а спиной – о борт.
В таком положении мне были видны ноги тех, кто
проходил по палубе. Внезапно перед моими глазами
проплыла сутана священника. Я подумал, что, наверное, это мой попутчик, с которым мы спаслись после
кораблекрушения, и постарался привлечь его внимание. После нескольких попыток мне это удалось. Как
только священник понял, кто находится в трюме, он
прилег на палубу словно для того, чтобы отдохнуть, и
мы немного поговорили.
Священник сказал, что на море штиль, как я и предполагал, и что на корабле свирепствует мор, уложивший уже треть команды. Он прибавил, что их поразила небесная кара за жестокость и злодеяния.
На это я ему ответил, что кара небесная постигла
не только захватчиков, но и захваченных, и спросил,
где сейчас де Гарсиа, или, как его здесь называют,
Сарседа.
Священник сообщил мне, что сегодня утром он заболел. Новость эта несказанно обрадовала меня, потому что если я ненавидел де Гарсиа и раньше, то легко представить, как возненавидел я его теперь.
После этого священник ушел, но скоро вернулся.
Он принес мне воды с лимонным соком, которая показалась мне божественным нектаром, хорошей пищи
и фруктов. Все это он передал мне сквозь отверстие
в палубе. С большим трудом я подхватил еду своими
закованными руками и тотчас съел все до крошки. Затем священник удалился, к вящему моему огорчению.
Причину его ухода я узнал только на следующее утро.
Прошел день, за ним – бесконечно длинная ночь.
Наконец в трюме снова появились испанцы. На сей
раз им пришлось вытащить сорок трупов, а больных
за это время стало еще больше. Когда испанцы ушли,
я опять встал на ноги и начал поджидать моего друга
священника. Но я ждал напрасно; он так и не появился.
Хагард