Эротические стихи К. Кавафис 3
Хочу обратить внимание на некую размонтировку в датах, они двоятся, и видимо, Кавафис перестал стесняться гомосексуализма где-то после пятидесяти.
У входа в кафе ( пер. Ю. Мориц )
О чем-то рядом говорили, это нечто
мое вниманье привлекло к дверям кофейни.
И я увидел ослепительное тело,-
его, наверное, Любовь создать хотела,
свой горький опыт сделав мерой красоты,
вселяя радость, свет гармонии высокой,
волненье в строгие скульптурные черты
и тайный след своих ладоней оставляя
как посвященье - на челе и на устах.
1904?- 1915
Это явное обожествление, пусть и методом искусства, а стало быть - вполне себе языческое. В этой изящной маленькой вещице лишь три детали взяты из действительности: о чём-то рядом говорили, двери кофейни и горький опыт - несомненно, личный. На этом , так скажем, треножнике возникает курильница для ароматических веществ, в которую автор вложил труд, мастерство и любовь; тем она и дорога.
Однажды ночью ( пер. Ю. Мориц ) 1907- 1916
Была вульгарной эта комната и нищей,
над подозрительной таверной затаилась.
В окно виднелся грязный узкий переулок,
тоскливый узкий переулок. Где-то снизу
шумела пьяная компания рабочих,
играя в карты и пируя до рассвета.
И там на грубой, на такой простой кровати
я видел плоть любви, я видел губы,
пьяняще розовые губы сладострастья-
такие розово пьянящие, что даже в данную минуту,
когда пишу об этом столько лет спустя,
я вновь пьянею в одинокой пустоте.
Видно, не так уж хорошо всё это было... Какая-то двухэтажка, кабачок на первом этаже, на втором каморки для свиданий на час. Подозрительно затаилась! Кто там за кем наблюдает? Но один из любовников поэт, и вот, не из-за свойства памяти избирать хорошее, а благодаря мощнейшей лирической (чит. эротической ) струе, волшебное искусство преображает притон в дрожащее радужное пристанище молодости, телесной красоты и наслаждения. В эротизме Кавафиса есть культура и непосредственность, нельзя не чувствовать сопричастность одновременно горькому и ликующему воспоминанию. Он о губах пишет - как о цветке, розовом, душистом, свежем; хмелея, содрогаясь - и тем не менее неуклонно приводя читателя из понурой реальности сюда, где нет места вульгарному и уродливому. И, если бы не трезвое В данную минуту, я бы на минуту поверил, что Кавафис правда опьянен.
Самое время насладиться стихотворением
Когда воспламеняются ( пер. С. Ильинской) 1913, 1916 г
Пытайся их удержать, поэт,
хоть тень, хоть отблеск
видений своего эротизма.
Вложи их потаенно в стихи.
Пытайся их удержать, поэт,
когда воспламеняются вдохновеньем,
во мраке ночном или в ослепительный полдень.
Какой пульс! Молоток скульптора по резцу, мазок за мазком, напряженный подбор слов над листом бумаги, фрикции любовной страсти, нагота горячей кожи в жарком климате Александрии. Эротизм Кавафиса растет из того же корня, что и, скажем, античная колонна. Он окультурен, переработан, выдержан. И прошел проверку сокрушительного времени.
Начало ( пер. Е. Солоновича) 1915, 1921
Вкусили от запретного плода.
Опустошенные, встают. Не смотрят друг на друга.
Поспешно одеваются. Молчат.
Выходят крадучись - и не вдвоём, а порознь.
На улице тревожно озираются:
боятся, как бы чем себя не выдать,
не показать, что было между ними.
Но завтра, послезавтра, через годы
нахлынет главное - и смелости придаст
твоим стихам, берущим здесь начало.
Из человеческих отправлений растут не только стихи, но и дети, ну, а если твоя любовь гомосексуальная, то жертвуй детьми, и да родится поэзия. У чувственности нет пола, у искусства - тем более. Холодное любопытство в первой строфе сменяет интимное обращение во второй, грамматический, смысловой ступор стыда сменяют три интонационно плавные строки. Кажется, Кавафис вообще придавал большое значение фактору времени: через годы нахлынет главное. Надели значением один фактор, тут же появятся другие.
Рассмотрим напоследок стихотворение
Имен ( пер. Е. Смагиной ). 1915, 1919
"... Ещё дороже наслажденье,
когда оно болезненно и извращенно.
Есть редкие натуры - им растленье и болезнь
дают такой любовный жар и силу чувства,
каких не ведает здоровье..."
Отрывок из письма, что Имен написал,
патриций юный, широко известный
своим беспутством в Сиракузах
в беспутную эпоху Михаила Третьего.
Когда я впервые это прочел, то затих внутри. И матери больных детей любят горячее, как будто недомогание уравновешивается силой чувства. Ведь каждый человек по-родительски относится к своей любви, нянчит, лелеет ее. Это cultura - обработка, уход, возделывание, иначе все захиреет. Я никогда не был нравственно здоровым и страдал от этого, никакие мысленные доводы не смогут примирить человека с пороком, а искусство - может, эмоция - может. Я смутно припоминаю высказывание А. Пушкина, что есть явления, объяснить которые нельзя ни моралью ни нравственностью, но только средствами искусства. Я особенно настаиваю, что речь идёт не об оправдании ( глупость нуждается в правде, ум - в сострадании), а о примирении с пороком, его признании. Я рад тому, что Константинтинос Кавафис, как настоящий мастер, приведя отрывок из письма, никак его не комментирует, и уверен, что он был примирен со своим пороком плотски и внутренне так же, как я - с его помощью - со своим.
Свидетельство о публикации №124101505678
Тема пороков стара как мир, окно Овертона то сужается, то расширяется, как меха гармошки.
Но суды существуют и даже межгосударственные для пороков. Мне нравится как Вы пишите, речь, слог, хотя данная тема не интересна .
Добавлю, на чем споткнулась -- зря Вы себя принижаете в резюме .
Ахмерова Альбина 17.10.2024 10:16 Заявить о нарушении
В резюме немного самоиронии никогда не повредит...
Ваши стихи мне понравились, я буду вас навещать, с вашего...
Добра и здоровья.
Андрей Мужиков 17.10.2024 10:55 Заявить о нарушении