октябрь

  У реки – сотни дроздов. Они и в приречных полях, в травах. Но по берегу – невиданное стойбище. Прекрасно их многоголосие: оно перекрывает симфоническим оркестром квохтанье, выщелки, сливаясь в хор, преодолевающий земное притяжение, поднимающий к молитвенным нищим лесам по берегу реки.
  А вдруг за рекой, совсем рядом стон, как будто беззащитный зверёк попал в капкан или петлю. Я встал на большой валун, уходящий в воду, прислушался. Время от времени плач возвращался: м-м-м, а-а-а, м-м-м… И я даже ждал сказочного явления страдающего зверя. Да-да! И всё это в звоне сотен птиц. И только после нескольких пауз и плачей, понял, что берущий за сердце стон исходит от попавшего в древесные тиски ствола… И всё равно ушёл от воды, нестеровских берез не без сомнения. И всё оглядывался. И пёс мой, Тихон Иванович, тоже тянул морду к тому берегу и молчал.
  На той стороне реки – готовые улететь, раствориться акварельные островки берёз. Над каждым из них – выдох бледно-синего, как будто невидимые грустные духи осени разожгли прощальные костерки. Щемящая законченность картин по всей речке: зелёный монолит ельника, нищие, сбившиеся в стайки березняки, дымки… И Вель моя с полинялым серебром тусклого солнца. В себе она, в шуме зябкого переката под Воронино. Чёрное, развороченное костьё черёмух. И в его архитектуре профили дроздов.
  Вернёшься домой, берёшь в руки альбомы Нестерова и Ромадина и всматриваешься в их осенние мотивы. Тихо на душе. Никакой суеты, как и в нынешней осени. Да и утренняя молитва в церкви Благовещения стоит в тебе.