Ворьё2-яверсия

Ворьё
Александр Карин
- Шас я наисую тебе кайтину: много, много сереньких шахт. Над ними – синий в звездочку дымок, а дальше тайга с бесплатными кедровыми шишками! Пошли за ними, дядь Толь…
- Ворьё, мне ж в третью смену…
- А Король тоже пойдет?
- Дык! Иначе шахта встанет. Твой дядя – самый главный работник!
- А баба говорит, что он врун и хочет на Гальке жениться!
- Ворьё, ты лучше расскажи, как ты валенок в карты продул?
- Невезуха! Не понимаешь, што ль?
- Завязывай играть. Ты ж – Ворьё, а значит – авторитетный парень!
- Пойдем в тайгу?
- Запросто!
- Ну тогда бегу к бабусе есть пельмени…
- Вот это – дело! Дай краба, Ворьё!
Довольный диалогом и польщенный этим необычайно интересным и красивым прозвищем, я, помню, жал его татуированную якорями руку и днями умучивал всех вопросом: «Когда дядя Толя придет»? А потому что вновь хотелось услышать это уважительное к себе обращение — Ворье...
Ведь в три-четыре года красота взрослых слов сравнима только с пением моей большой шахтерской родни за праздничным столом или птиц — многоголосье! Бывало, нянечка моя Клава отвлечется, а я — в валенки и к пивному ларьку. А там дяденьки так красиво высказываются: и «бля, и сука, и падла»! Я вернусь домой, пою «бля-бля-бля!». — Все смеются, но запрещают: «Это песня — взрослая».
Их не поймешь! Пойте тогда сами, ведь такие слова музыкальные...
А Король всегда меня дурит и не дает листать книжку «Капитан Врунгель»! Лежит на койке и ухохатывается в одиночку. Разве так родные дяди поступают? Да и вообще какой он Король? На картах они — огромные, бородатые и кудрявые, а мой — только кудрявый, худой и невысокий...
Украду книгу, лишь только к Гальке своей направится. Ох! Брюки наденет широченные, футболку белую с металлическим замочком на груди, а в задний карман обязательно складной нож положит. Мне его не дает. Нет, так себя настоящие дяди не ведут!..
Следующей осенью мне в школу. Я уже давно прочел «Врунгеля», «Хозяйку Медной горы», три тома русских народных сказок, а сегодня Славке-татарину отрубило в шахте ноги... Король плачет — друг!
      Мы с пацанами стояли днем вокруг заколотой во дворе свиньи, ждали, пока толстяк Сопрыкин опалит паяльной лампой ее хвост или уши и даст нам куснуть, а тут на тебе — Славке конец...
Всю ночь читал потом «Вий» Гоголя. Сплю на полу: - солдатская шинель дяди Пети, подушка и волосы дыбом!
***
Каким же был пресным первый класс!- нет собеседников, девчонки не читают мои записки о нежных чувствах,- буквы рисуют! Им бы о мужике мощном задуматься, а они с алфавитом носятся. От ярости снова листаю "Мцыри" - дикость в себе вырабатываю! Дождутся,- нападу Хазбулатом каким-нибудь! За столом, ведь, недаром родня про него поёт - уважают! Лепят пельменей мешок и уважают.

***
К зиме снова вернулся из тюрьмы отец. Какой странный год! Мы уехали от бабушки в свой дом на краю города. Папа сразу отучил меня курить. По просьбе старших я попробовал однажды украсть у него пачку папирос «Красная Звезда». Встал на табуретку, потянулся к табачной полочке над дверью в кухню и наткнулся на огромный кулак...
Очнулся от того, что пес Мурзик лижет мне ухо, а отец ругает его моими любимыми словами детства — и «бля», и прочими... Заслушиваться было некогда. Вышел я к пацанам, смахнул рукавом кровь с лица и сделал заявление: «Больше не курю!»
Второй класс я прожил у бабушки. Отец лежал в больнице. Прогульщика Короля выгнали с шахты и забрали в армию.
Теперь мне приходилось ходить в магазин за молоком, хлебом и спускаться в погреб сарая. Он кишел крысами. Вооружившись палкой, я обычно нагонял на них страху, а потом быстро-быстро наливал из бутыли бидон кваса, накладывал сетку картошки, банку соленостей из бочки и пробкой вылетал наверх. Мне это надоело.
Весной прочел я шведскую сказку и решил, так же как ее герой, вывести всех крыс из города. Весь день я вырезал волшебную дудку. Придумал даже некую завораживающую мелодию и к вечеру пошел «на дело». Красноглазые твари, минут пять слушали мой концерт, потом так яростно запищали, что я рванул домой, забыв закрыть крышку погреба. Неделю меня не могли заставить принести кваску. Я уяснил себе: сказка сказке — рознь!

***
Из больницы вышел отец. Заставил срочно прочитать «Мартина Идена».
Наступило лето. Мама отправила меня в загородный лагерь отдыха — убежал из него на второй день. Всю ночь пришлось идти по лесной дороге, а на рассвете сел на электричку и вернулся домой. Я даже не понял, за что меня так наказали. Ни свободы, ни книг, ни ворованных ранеток из школьного сада!
Осенью мы вновь вернулись в свой дом на окраине города. Родители подарили велосипед «Орленок». До бабушки я доезжал за двадцать минут, а до леса крутил часа три.
Выпал первый снег — красота! Необычайно стал интересоваться женщинами. Прочитал «Милого друга» Мопассана, но, видно, не хватило иллюстраций. Рассказал пацанам... Обещали помочь.
В субботу вечером мы соорудили из жердей лестницу и влезли по ней до второго этажа женской бани. Очень мешал пар, но все равно — главное увидел! Обменяться впечатлениями не успел — лестница рухнула, и я сломал ногу.
Пока лежал в гипсе, прикончил всего Мопассана и шахтерский роман «Жерминаль» Золя — написано неизящно...
Короля выгнали из армии. Он, со слов бабушки, служил поваром и сварил вместе с супом свой автомат. Кто его знает?..
Друга его, дядю Толю, посадили за вооруженный грабеж. Жертва этой статьи УК тятя сказал: «Больше не выйдет...»
Жалко "Ворье", чего ему не хватало?..
Прочитал «Графа Монте-Кристо» — твердо решил съездить во Францию — разобраться кое с кем...
У соседей кто-то запалил дом. Отец не сожалел — так коммунисту и надо!
Он сидел в огороде, в цинковой ванне, и обливался травяным настоем против хвори. Дым ему не мешал...
Приходил в гости "Король". Очень быстро ушел. Короли у отца не в авторитете.
Весной я украл мотоцикл «Козёл», то есть КМ-2. Как сын рецидивиста, нашего участкового Колю я не удивил. Из школы выгнали — вернулся в «девятку», к бабушке.
Папа сказал, что в следующий раз убьет собственноручно. По его приказу я тут же перечитал «Тараса Бульбу» — отцу можно верить...
Весной он уехал в Туву. Тамошняя бабка заговаривала ему отбитые на зоне почки и гангрену...
Еду к могиле отца. Я — в черной «тройке» и белых туфлях. Перед глазами — желтый, без запахов дым. Коричневые пейзажи бесследно сгорают вдали. Нет никого, кто бы выслушал. «Отец, — шепчу я, — отец!»
Впервые, осознанно, я помню тебя на постройке нашего дома. Бродяга, это был первый дом в твоей жизни! Ты стал честным, ты хотел работать, Сильвер, одноногий пират моего детства. Отпущенный властями по инвалидности, ты громко командовал строителями, - голосом и руками вбивая фундамент в сибирскую землю. Как не было десяти лет «отсидки», как сон, Магадан и Тобольск!
Мать любила тебя. Любая мечта одобрялась ею. Всю жизнь оставался ты эталоном мужчины, грозный Сильвер!
Боже... Как славно бились на его спине рыцари! Когда он сводил мощные лопатки, искусные наколки оживали и всадники кололи друг друга синими копьями.
Мой старый, татуированный родитель мертв. Листок «гор. справки» сообщил, что человек с его приметами не существует более с 1974 года...
Бежали куда-то люди, поездными свистками испевался вокзал, а я потерял отца!
Страшный шум в голове! Фигуры и детские лопатки летят вверх тормашками, раня мою оскудевшую память. Еду к могиле... Весь путь надо вспоминать о покойном. Но что?!
      Зима. Валяла пурга телеграфные столбы, и я не ходил в школу. Друг Васька позвал на лыжи, и до ночи мы катались, в обнимку слетая в овраги.
Выстрел! У домов завыла собака... Шарик! Я вспомнил, сел в снег, рыдал, угрожал взрослым бессмысленным матом.
—  Вася, убили! Ты помнишь? Чуваш... Дворняга его хромая...
—  Я помню. Кормили... С желтым пушистым хвостом!
Мы бежали... На каждый выстрел я падал. Три раза и нет друга детства. Шарик!
Семь мужиков. Одна радость на всех — попали!
Ах, Сильвер, зачем ты стоял рядом с ними?
Всю ночь я катался вокруг. Пес стыл...
Тогда, одноногий, я жаждал мести — убить Чуваша, тебя — ранить!
Семь лет, — пацан — не сбылось...
Ворот рубахи тверд. Брызнула кровь и моя лопоухая голова отскочила прочь. Скок! Скок! «Куда ты катишься, глупая, уж не к отцу ли?!»
Я плачу... Все темней и темней вокруг. Далеко на горе — Сильвер! Под ним вороной громадный конь.
—  Папа, отдай мне «Остров сокровищ»! Я не стану читать «Мопра», мне противен Рахметов!
—  Сынок, ты не сможешь бороться, мальчик в заячьей шубке...
      На поле, у дома, пеклись лепешки. Поле — сковорода, солнце — огонь, снежная наметь — тесто. Огромное круглое пламя весь день висело над тестом... Кругляшки были серыми и невкусными. Собаки ели. Я тоже.
И вот мне — тридцать. На это поле приехали двое — цыганка и я.
Гадаю: «Как могло получиться, что отчий огромный дом — мал?! Зачем он врос в землю и плечи-крыша устали?»
Цыганка — юна. Она поет, как Ляля Черная. Я сражен и еду с ней на гастроли. Брошено все: семья, работа, друзья. Я — цыган, конферансье с бородой. Любовь!
      Поезд. Желтый без запаха дым. Все ближе и ближе к могиле отца. Крест или береза над ней?
Я посажу цветы, георгины... Да! Ты любил: бордовые, белые, крупные.
Помню, они росли во дворе, мать носила их тебе в больницу — гангрена! Ее цвет — желтый. Как мощное дерево листья, потерял ты палец, ступню, колено... Воля — железна, лицо — истерзано.
Мама работала сутками. Счеты с деревянными кружочками, бухгалтерские книги, твои синяки — вот реквизит ее жизни. Шесть раз мы уходили от тебя к бабушке. Каждый раз ты возвращал нас без слов, одним своим приходом: - черный костюм, желто-зеленые глаза в крапину, трезв и с тростью.
Баба Акуля верила — ты не станешь нас больше бить.
Ширк, ширк... — напутствовали ее тапки.
Дам-с! Дам-с! — обманывал твой протез.
Я помню и другие звуки, Сильвер...
Твой отец приходил по субботам париться — чекушка водки, обед и борьба! Я очень боялся, - все было всерьез: крушились телами стулья, в азарте ломались книжные полки! Дед и отец. Мои!..
... Голова в порядке — все помню. Нет боли, нет шума.
Мне стукнуло двенадцать, мы с мамой уехали. Было трудно. В чужом городе жить трудно.
Быстро ты отыскал нас, Сильвер! Дом продан и пропит, лицо в боевых шрамах.
Ночь. Залаял Рекс, смолк... Папа! Разодранные в кровь руки, в нечистой одежде, с полуубитым Рексом. Опять?! Сильвер, Сильвер... В запой в чужих дворах ты укрощал собак. Что это — нехватка боя? А жизнь?! Зачем тебе были нужны еще и поединки с домашним зверем?
С рычанием волок ты собак по сугробам: кровавился снег, терялся протез — из детства ты полз, Сильвер!
Собаки... Часть детства.
Мама закрыла дверь. Тебя прогнали, ты умер, не видя сына в изголовье.
Тяжелый поезд. Он так нагружен, еле ползет.
Папка, мой папка с большими руками и порванным сердцем! Зачем ты ушел и я дозревал сиротой? Так много скололось с души, так рано усталость пришла... Я — твой наследник. Я взял, что досталось...
—  Пап, а давай будто станция, будто приехали? Дед вон встречает... Ты знаешь, он тоже помер. Все похоже, только ты от пьянства и гангрены, а он по случаю...
В день семидесятилетия поехал твой родитель к сестре в Абакан, сошел не на той станции и побрел...
На третий день нашли. Упал дед в яму и никак не мог выбраться. Всю траву ободрал, до самого верха. Хотел жить, а не получилось, помер.
—  Глаза слезятся... Винишка б, а?
—  Не пей, не воруй!
Только и слышал я в детстве.
—  Дай коня, отец!
—  Не пей, не воруй!
Поворачивается татуированной спиной Сильвер и уезжает.
—  Отец! — кричу я. — Папа...
Горстка людей в медных панцирях колет друг друга синими копьями!
О, как вкропились вы в мою жизнь, всадники с диким оскалом! Драный храп лошадей, сглоданные трензеля, голод боя и сбитые птицы детства...
Прощай, Сильвер!
Еду к могиле отца. Я — в черной «тройке» и белых туфлях. Еду в который раз по невидимым рельсам памяти.
…А далее... как в песне: «Не жди меня, мама, хорошего сына. Твой сын не такой, как был вчера»...
      Перевод некоторых слов на русский язык, или продолжение сюжета:
"Утренник, вечерник" — время выхода карманников на работу.
"Марка" — автобус, троллейбус, трамвай.
"Бригада" — коллектив карманников.
"Подсадной, цветной" — работники милиции в гражданской одежде.
"Нав;л" — посадка в транспорт.
"Вася" — вокруг смотрящий; распознает подсадных и цветных.
"Толкачи" — обычно двое из бригады, толкающие граждан, пока третий обворовывает.
"Л;пень" — пиджак.
"Дурка" — сумка.
"Шмель, лопата" — кошелек.
"Змейка" — застежка сумки (молния).
"Разбить" — открыть сумку.
"Перелом" — момент вытаскивания кошелька.
"На прОполь" — передача украденного, члену бригады.
"Премия" — мелочь, золото.
"Мандолина" — набор отмычек для открытия сейфа (со слов моего папы).               
 Консультант по «Фене» Михаил  Иванович Самолетов