Когда ангелы плачут часть 3

Когда мать Эльзы носила её под сердцем, Белград, где жила вся их большая семья, кто-то зачем то безжалостно бомбил. После её рождения прошли  несколько мирных лет, но затем она стала свидетельницей того, как некто большой и страшный приставил автомат к животу её матери — это случилось прямо в кафе среди бела дня. Вторая война в Сербии была ужасна. Спасаясь от неё, мать с дочкой бежали к бабушке на Донбасс, где наконец обрели мир и покой, почувствовав, как никто другой, истинную цену тишины. Эльза росла и постепенно забывала то, что испытала в детстве; всё казалось далёким и призрачным. Но назовите это роком, судьбой или цикличностью истории.
И вот Эльза, уже сама мать с маленькой дочкой на руках, вынуждена поспешно покинуть родной край, потому что туда вновь пришла война.


Небольшая дощечка, подвешенная на двух верёвках под веткой старого дуба, служила самодельными качелями. На них, обнявшись, сидели две очаровательные девочки — одной около трёх с половиной лет, другой примерно полутора; младшая устроилась на коленях у старшей. Платок, ловко завязанный вокруг веревок качели, предохранял их от падения. Любая мать, увидев эту простую конструкцию, сказала бы: «Вот какая славная игрушка для деток».
Дети, одетые мило и с некоторой изысканностью, сияли, словно розы среди зелени; глаза их светились радостью, свежие щёчки улыбались. У одной были каштановые волосы, другая — тёмноволосая. Их наивные личики выражали удивление; рядом цветущий куст источал аромат, который, казалось, исходил от самих детей. Младшая девочка показывала своё платье всем, кто обращал на них внимание, с той невинной нескромностью, свойственной детству. Над их нежными головками, сияющими радостью, нависали гигантские ветви, толстые и старые, почерневшие от недавнего дождя, как свод зелёной пещеры. В нескольких шагах женщина, присевшая на пороге небольшого гостевого домика — должно быть, их мать — приветливая и трогательная в эту минуту, покачивала детей, не спуская с них глаз, боясь, чтобы они не упали, с тем животным, но небесным выражением, которое свойственно матерям. При каждом движении качелей ветка скрипела, девочки ликовали; яркое солнце участвовало в их радости, и ничто не могло быть очаровательнее этих маленьких ангелочков.
Покачивая своих деточек, мать напевала фальшивым голосом песню, тогда очень популярную:

— Знаешь ли ты, вдоль ночных дорог...

Песня и созерцание малышек так поглотили её, что она не замечала происходящего вокруг.
Между тем кто-то подошёл, когда она вновь начинала первый и единственный ей знакомый куплет, и вдруг рядом раздался робкий голос:

— Какие у вас миленькие девочки, здравствуйте.

— «Шла босиком, не жалея ног...» — продолжала мать напевать, затем повернула голову. Перед ней, в нескольких шагах, стояла женщина. У неё тоже был ребёнок, которого она держала на руках, и большой клетчатый китайский баул, казавшийся очень тяжёлым.
Ребёнок этой женщины был одним из самых чудных созданий. Это тоже была девочка примерно двух с половиной лет. Изяществом наряда она могла поспорить с другими двумя: панама из тонкого полотна, ленты на фартучке, аккуратная юбочка. Девочка была розовощёкая и здоровая. Глаза большие, ресницы великолепные. Она спала сном безграничного доверия, свойственного её возрасту. Объятия матерей сотканы из нежности — дети спят в них сладким сном.
Что касается матери, то вид её был жалкий и печальный. Одета как беженка, но без баула могла бы сойти за обычную домохозяйку. Она была молода. Хороша ли собой? Возможно; но в таком наряде это было незаметно. Волосы, из которых выбивалась мелированная прядь, казались густыми, но скрывались под грубым платком, узлом подвязанным на затылке. Смех мог бы открыть её прекрасные зубы; но она не смеялась. Глаза её, казалось, недавно высохли от слёз. Бледная, усталая и немного больная, она смотрела на свою дочь с особенным выражением матери, спасшей своего ребёнка. Большой синий рабочий фартук, вроде тех, в которых работают швеи, неуклюже прикрывал талию. Руки загорелые, со следами труда, указательный палец жёсткий и исколотый иглой; на плечах накинут прозрачный дождевик; растоптанные кроссовки завершали облик. Это была Эльза.
Эльза, которую трудно было узнать. Но если внимательно посмотреть, красота её всё ещё сохранялась. А былой наряд — воздушный, с рюшечками и оборками и благоухающий сиренью — испарился, как блестящий иней, который принимают за бриллианты на солнце; иней тает, и остаётся почерневшая ветка.
Десять месяцев прошло с начала войны на её родине. Что случилось за это время? Угадать нетрудно.
Её мужчина ушёл на фронт добровольцем, и наступили лишения. Эльза потеряла подруг и родных — мать, сестру, бабушку. Осталась одна. Когда ушёл отец её ребёнка — увы, такие разрывы бесповоротны — она осталась совсем одна, с ослабшей привычкой к труду и лёгкой работе по дому. Но как там работать, если дом разбомбили? Из-за войны она забросила единственное швейное ремесло, которое знала, и старалась не думать о будущем — оно было туманно. Ресурсов никаких. Эльза с трудом читала, а писать по-русски и вовсе не умела. В детстве её учили только родному языку, Еще она бегло говорила на сербском и могла только подписать своё имя.
В постоянном отчаянии она пыталась дозвониться до мужа, но тщетно. Что теперь делать, что предпринять? Не знала, к кому обратиться.
В основе её натуры были скромность и доброта. Она смутно почувствовала, что ей грозит нищета или придётся пасть в порок. Необходимо было мужество; оно у неё нашлось. Решила покинуть родной край. Там, в большой России, быть может, кто-нибудь приютит её и даст работу; но надо было решиться. Неясно осознавала необходимость разлуки ещё более тяжкой, нежели первая. Сердце болезненно сжималось, но приняло твёрдое решение.
Эльза обладала стойкостью. Храбро отреклась от нарядов и облачилась в рабочую одежду, а весь свой шёлк, вещи, ленты и кружева надела на дочку — единственную оставшуюся у неё гордость, и гордость святую. За какие-то месяцы она потеряла  почти всё, что имела, если не считать небольшие сбережения.

В одно прекрасное весеннее утро, тридцати двух лет, покинула Каховку, неся на руках ребёнка. Всякий, увидев их обеих, сжалился бы. У этой женщины было только одно утешение — этот ребёнок, а у ребёнка никого не было, кроме неё. Эльза выкормила свою дочь, это надорвало ей грудь, и она слегка прихрамывала.
Около полудня, проехав в поисках мирного неба в микроавтобусе для беженцев, они очутилась в Крыму, недалеко от Ялты, вдоль Алупкинского шоссе.
Когда она блуждала среди домов, населённых отдыхающими, эти две крошки, ликующие на качелях, словно ослепили её — остановилась перед этим радостным видением.
Две девочки околдовали её. Любовалась ими в умилении. Присутствие ангелов подсказывало, что где-то близко рай. Малютки были очевидно счастливы! Смотрела на них, любовалась, до того растроганная, что в ту минуту, когда мать сделала передышку между куплетами песни, не вытерпела, чтобы не подойти ближе и не сказать:
— Какие у вас хорошенькие девочки, здравствуйте.
Самые суровые существа обезоружены, когда хвалят их детёнышей.
Мать приподняла голову, поблагодарила и пригласила сесть на плетёное кресло рядом с домом — сама она сидела в таком же. Женщины разговорились.
— Меня зовут Татьяна, — сказала мать двух девочек. — Мы живём здесь и сдаём несколько комнат отдыхающим.
И, всё ещё занятая песней, замурлыкала по инерции:

Сердце его теперь в твоих руках, Не потеряй его и не сломай.

Эта женщина, Татьяна, была натуральная рыжая, изящная, худая — тип женщины-спортсменки во всей её грации. У неё были жесты и повадки гимнастки. Ещё молода — лет тридцати, не больше. Если бы она выпрямилась, то, быть может, её миниатюрное телосложение ещё больше расположило бы путешественницу, усилило доверчивость, и случилось то, что случилось.
Вот от каких мелочей иногда зависит судьба. Беженка рассказала свою историю в немного изменённом виде.
Она домохозяйка и швея, муж ушёл на фронт, связи нет уже три месяца, место, где жили, превратили в лунный ландшафт, и вот пошла искать спасение и мирное небо на чужбине; в Крыму вторые сутки, автобус высадил их в Ялте.
Сначала шли пешком по побережью; дочка тоже немного шла сама, но совсем чуть-чуть — ведь такая ещё крошка; потом надо было взять её на руки, и сокровище уснуло.
При этих словах с такой страстностью поцеловала дочь, что та проснулась. Ребёнок открыл глаза, голубые, как у матери, и стал смотреть — на всё и ничего — с тем серьёзным и порою строгим видом маленьких детей, который составляет тайну их лучезарной невинности среди потёмок нашей судьбы. Словно они осознают себя ангелами, а нас — людьми. Потом ребёнок засмеялся и, хотя мать удерживала, соскользнул на землю с неудержимой энергией маленького создания, которому захотелось побегать.
Вдруг она увидела двух других на качелях, остановилась и немного высунула язык в знак восхищения.
Татьяна отвязала своих дочек, сняла их с качелей и сказала:
— Играйте теперь все втроём.
В таком возрасте дети быстро сходятся, и через минуту обе сестрёнки уже забавлялись с новой подружкой, копая ямки в песке — громадное наслаждение!
Обe женщины продолжали разговор:
— Как зовут вашу девочку?
— Сабина.
— А сколько ей лет?
— Еще чуть чуть и три.
— Точь-в-точь моя старшенькая.
Между тем три девочки приняли позу глубочайшей тревоги и благоговения; случилось событие: из песка выполз большой жук; им было немного страшно, но они были в восторге.
— Дети, — спросила Татьяна, — а вы уже познакомились? Вот они все, ни дать ни взять, три сестры!
Это слово было искрой, которую ждала другая мать. Она схватила Татьяну за руку, пристально посмотрела и сказала:
— Вы можете оставить у себя моего ребёнка?
У Татьяны вырвался удивлённый возглас, не означавший ни согласия, ни отказа.
Мать Сабины продолжала:
— Видите ли, я не могу взять с собой дочку в те края, куда иду искать работу. Работа не позволяет. С ребёнком не найдёшь места. Такие черствые люди в Подмосковье. Сам Бог привёл меня к вашему дому. Когда увидела ваших крошек, таких миленьких, опрятных и счастливых, меня всю перевернуло. Подумала: вот славная мать. И прекрасно, они будут сестрицами. К тому же я скоро вернусь. Согласны оставить моего ребёнка?
— Надо подумать, — проговорила ошеломлённая, но приветливая Татьяна.
— Я буду платить шесть тысяч в месяц.
Тут мужской голос крикнул из палисадника:
— Можете не беспокоиться насчёт денег. Мы и так сможем прокормить её.
— Девочка маленькая, не так много ест — а у нас своё хозяйство, — сказала Татьяна.
— Пожалуйста, возьмите её, — умоляла мать-беженка.
— Наши девочки занимаются гимнастикой, может, и ваша будет, — прибавил мужской голос.
— Да и весной мы поедем на смотр в Москву, — с гордостью сказала Татьяна. И, между невинным хвастовством, напевала вполголоса:

Знаешь ли ты, вдоль ночных дорог...

— Ну что же, я заплачу, — сказала мать, — у меня есть тридцать тысяч. Мне останется кое-что, чтобы добраться до места, если поеду на поезде. Там заработаю и, когда встану на ноги, приеду за своим сокровищем.
Мужской голос продолжал:

— А есть ли у девочки вещи?
— Это мой муж Сергей, — сказала Татьяна.
— Ещё бы не было вещей у моей малышки. Я сразу догадалась, что это ваш муж. И какой гардероб! Роскошь! Всего по дюжине, и новые платьица, как у принцессы. Вот он весь в моей сумке.
— Надо эти вещи сложить в шкаф в её комнате, которую мы выделим, да, дорогая? — молвил мужской голос.
— Как же не оставить-то! Было бы мило, если бы я оставила дочку без гардероба!
Фигура хозяина появилась возле плетёной мебели.
— Ну и ладно, — сказал он.
Доверенность и все документы были оформлены. Мать провела ночь в одной из комнат для отдыхающих, все таки выложила на стол деньги и оставила ребёнка; потом с шумом застегнула снова свой клетчатый баул, похудевший после того, как вынули из него детское, и пустилась в путь, надеясь скоро вернуться. Такая разлука легко свершается, но какое потом наступает отчаяние!
Соседка этих гостеприимных супругов встретила Эльзу по дороге, когда она уходила, и, вернувшись, рассказывала:
— Я только что видела женщину, которая плачет на улице, так и надрывается.
Когда мать Сабины ушла, Сергей сказал жене:
— Надо будет сводить малышку на первое занятие по гимнастике, пусть занимаются вместе с нашими.
— Конечно, дорогой, и мне придётся готовить на одну порцию больше, но это так мило, — ответила жена.
Шли месяцы, Сабина показывала отличные результаты, сошлась с приёмными сёстрами, и они вместе ходили на занятия по гимнастике. Примерно через год она получила третий юношеский разряд, прошла отборочные испытания, её приняли в международную сборную. У маленькой гибкой девочки прекрасно получалось выполнять программы с лентой и мячом. Сабина чувствовала себя в коллективе легко; командный дух, стремление к результату, атмосфера спорта — всё это сделало из неё настоящего профессионала. Приёмные родители гордились ею, но, к сожалению, не могли связаться с родной матерью, чтобы поделиться достижениями горячо любимой дочки: потеряли с ней связь, сим-карта была заблокирована, а страничка «ВКонтакте» захвачена мошенниками. Вечерами вся их семья часто обсуждала, когда же вернётся мать Сабины и как сильно она будет рада успехам дочери. И сёстры, и приёмные родители так привязались к Сабине, что уже не представляли, как могут куда-то поехать без своей милой сестры. Так часто бывает, когда близкие люди из-за отсутствия информации страдают и переживают, как это делала Эльза. Если бы она только знала, как хорошо её дочери, что её любят, она растёт и развивается, получает образование. Сабина имела уже целую золотую медаль за победу в командных соревнованиях. У неё уже был свой капитал, звание и многочисленные поощрения от тренеров и Федерации спорта.

Но её мать умерла в Серпухове в свои 31 год; её огромное материнское сердце не выдержало перепада чувств и контраста — от нищеты, насилия, оскорблений, произошёл резкий подъём к неожиданной заботе, любви, теплу, встреча с незнакомым человеком, который проявил к ней доброту, сострадание, ласку, готов был помочь ей и погиб из-за неё. И то, что она увидела свою здоровую, красивую, счастливую дочь на пьедестале почёта с золотой медалью в руках в окружении хороших и честных людей...
Да, она умерла, лежа на холодном полу в полицейском участке, но умерла от счастья, которое не испытывала уже так много лет.
;Умерла когда плакали ангелы.