Когда ангелы плачут часть 2

Она проводила ночи в слезах и раздумьях. Глаза блестели, и она чувствовала постоянную боль внизу живота слева и под лопаткой при вдохе. Но, несмотря ни на что, продолжала работать и шить форму для солдат по пятнадцать часов в сутки. Но и в работе было не всё гладко. Старенькая машинка часто ломалась. Неожиданно один постоянный клиент, заказывающий спецодежду для Севера, отдал заказ на который она насчитывала по низшей цене заключённым ГУФСИН, и снизил заработную плату надомных швей до девятисот рублей в день. Пятнадцать рабочих часов с оплатой меньше тысячи! Банки и микрокредитные организации стали ещё неумолимее. Алчный скупщик ломбарда, принявший у неё почти всю мебель под залог, твердил при каждой встрече: "Да когда же ты заплатишь мне, мошенница!" Господи, чего от неё хотят все эти люди? Она видела, что её травят со всех сторон, и в ней зарождалось что-то отчаянное.
В это время мошенники, потерявшие всякий стыд, снова написали ей от имени опекунов, что слишком долго ждут накопившиеся долги, и чтобы она немедленно выслала сто тысяч в криптовалюте, иначе они сдадут в органы опеки, выздоравливающую Сабину.
— Сто тысяч, — думала Эльза. — Откуда мне взять такие деньги в один день?
— Нечего делать, — рассудила она, — продам остальное.
Несчастная, загнанная в угол молодая мать стала на путь, о котором раньше и думать не могла.
Это было ужасно, и невозможно описывать без слёз: ночные вызовы в сомнительные места, пьяные клиенты, склоки между такими же несчастными, побои от сутенёров, грубые таксисты, опасные типы — весь мрачный антураж подмосковного Серпухова.
Однажды вечером, после того как перестал идти снег, она сидела на подоконнике и, редактируя свою страницу, машинально общалась с несколькими постоянными клиентами.
Один был очень пьян и начал грубить. Эльза стала игнорировать его, но это ещё больше взбесило пьяного мужчину, который не имел в этот вечер средств, но очень хотел удовлетворить свои низменные желания.
— Я к тебе сейчас приеду, я знаю, где ты живёшь.
— Я вызову полицию, — ответила испуганная Эльза, которая и так была в постоянном стрессе и без сна уже несколько суток.
— Вызывай, — засмеялся он...
Через двадцать минут в ночном подъезде раздались шаги, в дверь громко стучали и нажимали на неработающий звонок, который окончательно сломался от агрессии.
Она вздрогнула от ужаса и подошла к дверному глазку.
За дверью стоял её отвергнутый клиент, в полицейской форме и не один. Она узнала его и, замерев от страха, вцепилась обоими руками в дверную в ручку. Раздавалось тяжёлое дыхание.
Ещё секунда — и дверь распахнулась от удара ноги.
Внезапно человек высокого роста в форме выделился из массы других, ухватил беспомощную, полуодетую Эльзу за край её кофты, и приказал:
— Иди за мной.
Эльза подняла голову, её гневный стон немедленно оборвался. Глаза потухли, она побледнела и вся дрожала от страха. Она узнала клиента, которого игнорировала в переписке. Кто-то из соседей выглянул на шум, но, увидев погоны и форму, захлопнул дверь. Ещё минута — и её втолкнули на заднее сидение служебной машины, дрожащую, униженную и избитую.
Минут двадцать они ехали в тишине по ночному городу. Эльзе было уже всё равно; под звук рации она смотрела, как капли дождя стекают по стеклу, превращая свет ночного города в растекающуюся акварель.
Неожиданно машина остановилась. Кто-то поднял её и повёл к светящемуся зданию полицейского участка. Она инстинктивно повиновалась. Ни он, ни она не проронили ни слова. Дождь лил, улицы были пустынны.
Скрипнула железная дверь, и она увидела дежурного за стойкой. Пьяный капитан, который тащил Эльзу, толкнул её перед собой. Кто-то запер дверь за вошедшими. Абсолютную тишину изредка нарушал старенький телевизор, по которому шли соревнования по гимнастике.
Влетев в помещение, она забилась в угол, испуганная и безмолвная, сжалась, словно загнанное животное.
Дежурный сержант поставил на стол графин с водой, убавил звук телевизора и направил на неё яркий свет лампы. Капитан сел, на потертый стул, достал из стола лист бумаги и, бормоча под нос, принялся что то усердно писать.
По негласным правилам областного городка, судьба подобных женщин была в руках полиции. Сотрудники поступали с ними по своему усмотрению. Кто конфисковывал у них последнее, пользуясь властью и их бесправием. Кто отпускал за взятку. Всё зависело от настроения и морального уровня дежурного.
Оскорблённый капитан был пьян но невозмутим; суровое лицо не выражало ни малейшего волнения. А между тем он был глубоко и серьёзно озабочен. Это был момент, когда он, бесконтрольно, но со строгой серьёзностью, готовился применить свои полномочия в порыве мести. Он чувствовал, что потертый стул превращается в судейское кресло.
Он судил. Рассматривая дело, выносил приговор. Призывал на помощь всю мрачную изобретательность, обитавшую в его мозгу, для исполнения великой задачи. Чем больше он смотрел на эту женщину, тем сильнее росло его негодование. Он был и жертвой, и свидетелем, и судьёй возмутительного преступления. Он видел, как общество, в лице представителя закона, подверглось оскорблению со стороны существа, не имеющего ни гражданства ни прав ни покровителей.
Эльза молча уставилась почему то на инвентаризационный номер небрежно написанный красной краской на телевизоре, на экране шла легкая атлетика, какая то маленькая гимнастка прыгнула через снаряд и, пошатнувшись, упала.
Закончив писать, капитан поставил подпись, подозвал сержанта и, вручая ему лист, сказал:
— Возьмите и переведите её в изолятор.
Обратившись к Эльзе, оторвав её от экрана, произнёс:
— Шесть месяцев ареста.
Несчастная вздрогнула.
— Шесть месяцев! Шесть месяцев тюрьмы! — воскликнула она. — Шесть месяцев без заработка! Но что же будет с моей Сабиной? С моей дочерью! С моей малышкой! Я должна более ста тысяч опекунам, знаете ли вы это, господин начальник?
Она опустилась на колени на грязный пол, ломая руки, умоляла, унижаясь.
— Господин капитан, простите меня. Уверяю вас, я не виновата... То есть виновата, но я не знала, я не хотела. Да, я виновата в том, что рассердилась. Но поймите, в первую минуту человек не волен над собой. Вспылишь, не подумав. Я бы извинилась перед вами. О, с какой радостью я попросила бы у вас прощения. Простите меня, господин капитан. Вы не знаете, что в тюрьме я не смогу зарабатывать; а я должна заплатить сто тысяч, иначе мне пришлют моего ребёнка. Боже мой! Где же мне держать её? Я веду такую жизнь... О, Сабина моя! Ангелочек мой, что будет с тобой! Эти опекуны — люди без совести. Подавай им денег, и всё тут. Не сажайте меня в тюрьму! Если это случится, малышку сдадут в детдом; смилуйтесь над ней, добрый господин начальник. Будь она постарше, могла бы сама заработать, а сейчас что может такая крошка? Знаете, я не совсем такая падшая. Я не из подлости этим занимаюсь. Если пью, то от горя. Я не люблю пить, но вино обезболивает. Господин начальник, пожалейте меня.
Она говорила, припадая головой к полу, рыдая, обливаясь слезами, ломала руки, то прерываясь от приступа сухого кашля, то едва слышно шептала. Горе освещает особым светом отверженных. Оно преображает павшего человека. В это мгновение Эльза снова была прекрасна. Порой поток её мольбы иссякал, и она нежно целовала штанину с красным лампасом.
И каменное сердце тронулось бы такой мольбой, но ничто не способно тронуть бессердечного, затаившего обиду.
— Ну, — сказал пьяным голосом капитан, — я выслушал, Ты все сказала? А теперь отправляйся в изолятор на шесть месяцев! И никто не вправе это отменить!
При такой торжественной ссылке на "самого никто" Эльза поняла, что приговор решён и окончателен.
Она упала лицом на пол, шепча:
— Простите меня.
Капитан повернулся к ней спиной и потянулся к графину.
Двое дежурных подхватили её под руки.
Казалось бы, всё решено, но произошло нечто необычное.
За несколько минут до этой сцены в участок вошёл незамеченный человек. Он закрыл за собой дверь, прислонился к косяку и слушал отчаянные мольбы Эльзы.
В тот миг, когда дежурные взяли её под руки, чтобы заставить подняться, он шагнул вперёд, выступил из тени и произнёс:
— Стойте, подождите минутку!
Капитан окинул его взглядом и узнал депутата, сына местного криминального авторитета.
— Извините, Павел Сергеевич... — проговорил он, снимая фуражку, приветствуя не без сдержанной досады.
Слова "Павел Сергеевич" произвели странное действие на Эльзу. Она мгновенно поднялась с пола, оттолкнула полицейских обеими руками, двинулась прямо к депутату, прежде чем успели её остановить, и взглянула ему прямо в глаза растерянным взглядом.
— Ах, так вот ты какой, северный олень! — вскричала она, захохотала и плюнула ему в лицо.
Депутат спокойно вытер лицо платком и обратился к капитану:
— Капитан Степанов, освободите эту женщину.
Капитан испытал замешательство. Видеть, как она плюнула в лицо человеку которого боялся криминальный мир и уважали все силовики, это было уже само по себе невероятным. Но при этом она же отдает себе отчёт что с ней будет, её поступок может иметь самые неожиданные последствия. Эта мысль приводило его в смятение.
Когда капитан увидел спокойное лицо депутата, смиренно смявшего платок после плевка и говорящего: "Отпустите эту женщину на свободу", его охватило головокружение; он был настолько поражён, что утратил способность мыслить и говорить, сумма истинного удивления превысила вычислительные мощности его серого вещества. Он оцепенел.
 
Слова неожиданного заступника произвели не менее сильное впечатление на Эльзу. Она поднялась с пола,  рукой ухватившись за край чугунной батареи, словно человек, у которого подкашиваются ноги. Оглядевшись, она начала бормотать шёпотом, будто в бреду.
 
— Отпустить на свободу! Освободить меня! Я не переживу шести месяцев тюрьмы! Кто же это сказал? Не может быть, чтобы это сказал он! Я ослышалась. Не мог это быть этот злодей-депутат! Не так ли, добрый господин дежурный, это вы сказали, что меня следует отпустить? О! Позвольте мне всё рассказать, и тогда вы, наверное, выпустите меня. Этот негодяй-депутат, мелкий мерзавец, во всём виноват. Представьте себе, господин дежурный, он выгнал меня с подпольной швейной фабрики из-за глупых бабских сплетен. Разве это не подлость? Выгнать бедную девушку, которая честно трудится. После этого я уже не могла зарабатывать достаточно, и случилась моя беда. Во-первых, господам полицейским следовало бы запретить дешёвую рабочую силу из ГУФСИН сбивать цены бедным швеям. Я сейчас объясню вам, в чём дело. Вот вы, например, живёте шитьём спецодежды, зарабатывая тысячу двести, и вдруг цена падает до девятисот — на что жить? Крутись как знаешь. У меня маленькая дочка Сабина, и я была вынуждена стать... Понимаете ли вы теперь, что во всём виноват этот мерзавец-депутат и владелец фабрики? Конечно, я виновата в том, что задела самолюбие постоянного клиента. Но вы испортили мне одежду и избили. Сутенёрша даёт мне всего один наряд  для выездов, и я ей должна. Вы видите, что я никогда не делала зла нарочно. Ей-богу, господин дежурный, я говорю правду. Я вижу других женщин, гораздо хуже меня, а между тем они живут счастливее. О, господин капитан, скажите по правде, ведь это вы приказали отпустить меня? Наведите справки, спросите у моего арендодателя: я плачу ему теперь исправно и в срок; вы узнаете, что я веду себя прилично. Ах, Господи! Пожалуйста, извините меня, я нечаянно вас оскорбила и задела этим дурацким игнором.
 
Оба — и депутат, и пьяный капитан — слушали её с глубоким вниманием. Пока она говорила, депутат пошарил в кармане пиджака, достал смартфон с множеством входящих звонков, поставил его на беззвучный режим и убрал обратно в карман дорогого костюма.
 
— Сколько ты говоришь у тебя долгов? — спросил он у Эльзы.
 
Она, глядя на дежурного, обернулась к депутату.
 
— Разве я с тобой разговариваю? — спросила грубо, затем снова повернулась к полицейским: — А видели вы, как я ему плюнула в рожу? Ах ты, мажорный бездельник, избранник народа, ты и сюда пришёл добивать меня, — а что, я не боюсь тебя. Я боюсь только господина дежурного. Боюсь одного доброго моего господина капитана!
 
И, снова обращаясь к полицейскому, продолжала:
 
— Нужно же, господин капитан, быть справедливым к людям. Я ведь понимаю, что вы справедливы. Вы прощаете меня, жалея ребёнка, потому что, если меня посадят на шесть месяцев в тюрьму, я не смогу содержать свою дочь. О, уверяю вас, господин капитан, что никогда больше не буду! Сегодня, видите ли, я вспылила, потому что не спала, к тому же, как уже говорила, я не совсем здорова, кашляю, у меня внутри точно горячий штырь стоит. Врач говорит: "Нужно вам на юг". А я бежала с юга — там война.
 
— Вот, приложите руку сюда, потрогайте.
 
Она перестала плакать, говорила ласково. Взяв грубую руку капитана, приложила её к своей нежной обнажённой груди и смотрела на него с надеждой и отчаянием. Внезапно спохватившись, принялась поправлять свой внешний вид, опустила складки кофты, подол которой опустился почти до колен во время её отчаянных движений, и направилась к двери, дружелюбно кивнув полицейским.
 
— Ребята, — проговорила уже севшим голосом, — господин капитан позволил меня освободить, я ухожу.
 
Она уже взялась за ручку двери, ещё шаг — и была бы на улице.
 
Капитан стоял до этого мгновения, шатаясь, опустив глаза в пол, словно огромная статуя, поставленная зря среди живых действующих лиц сцены и ожидающая, чтобы её убрали прочь.
 
Возня с железной дверью разбудила его. Он поднял голову с выражением безграничной властности, которое становится тем грубее, чем ниже стоит представитель власти, выражением, кровожадным хищника.
 
— Сержант, разве вы не видите, что задержанная пытается совершить побег! Кто вам приказал её отпустить?
 
— Я, — отозвался Павел Сергеевич.
 
При звуке голоса капитана Эльза затряслась и выпустила ручку двери, как застигнутый вор роняет украденную вещь. Она обернулась к депутату, и с этой минуты, не произнося уже ни слова, не смея даже свободно вздохнуть, она поочерёдно переводила глаза с депутата на капитана и с дежурного на депутата, смотря на того, кто говорил.
 
Как бы то ни было, но вслед за тем, как депутат произнёс последнее слово, полицейский капитан, бледный, решительный, с посиневшими губами, со взглядом, отражающим хмельное отчаяние, с заметной дрожью во всём теле, обратился к депутату и, опустив глаза, твёрдым голосом произнёс дерзкую фразу:
 
— Уважаемый Павел Сергеевич, вы требуете невозможного.
 
— Что вы сказали? — переспросил депутат.
 
— Задержанная оскорбила лицо при исполнении.
 
— Выслушайте меня, капитан Степанов, — возразил депутат спокойным уверенным тоном. — Говорю вам, выслушайте меня. Вы человек адекватный, и я считаю возможным объяснить вам происшедшее. Расскажу всё по порядку. Сегодня на горячую линию поступил звонок, когда вы задержали эту женщину. Соседи позвонили мне, я поговорил с одной очень уважаемой пенсионеркой — она бывший заслуженный тренер по лёгкой атлетике — и узнал, как всё было. Эта задержанная не виновата, и по закону арестовать её нельзя: она ничего не сделала, о чём свидетельствует переписка в её аккаунте.
 
— Но эта женщина сейчас тут, на этом месте, оскорбила вас, избранника народа, — сказал капитан.
 
— Это моё личное дело, — ответил Павел Сергеевич. — Я полагаю, что оскорблённый — я, и вправе решить это дело, как мне захочется.
 
— Прошу извинить, но вопрос об оскорблении должностного лица и депутата принадлежит ведению правоохранительных органов.
 
— Капитан Степанов, — возразил депутат, — высший суд — суд совести. Я слышал рассказ этой женщины и соседей, и я знаю, что делаю.
 
— А я, Павел Сергеевич, не знаю и не понимаю, что тут происходит.
 
— В таком случае исполняйте, что вам приказывают.
 
— Я подчиняюсь своему долгу. Долг велит мне приговорить эту женщину к шести месяцам в изоляторе.
 
Разъярённый неповиновением, Павел Сергеевич ответил тихо:
 
— Послушай, ты, мусор, что я тебе скажу. Она не будет сидеть ни одного дня, понял или нет?
 
При этом возражении пьяный капитан осмелился решительно посмотреть в глаза чиновнику и, не спуская взгляда, ответил ему, хотя тон его слов был глубоко почтителен:
 
— Я в расстроен, что мне приходится ослушаться вас, Павел Сергеевич; это случается со мной впервые, но вы примите в расчёт моё замечание, что я остаюсь в пределах моих обязанностей и полномочий как ответственный по городу.
Конечно из уважения к авторитету вашего отца. Но я видел всё своими глазами. Она оскорбляла меня, прикрывшись чужим аккаунтом, и занималась проституцией, находя клиентов в сети. Она совершила преступления против личности, которых спускать нельзя! И во всяком случае, депутат, это случай нарушения прав и закона, за который отвечаю я, и потому эта женщина останется в камере предварительного задержания.
 
Тогда молодой человек скрестил руки и произнёс строгим голосом, которого ещё никто не слышал от него в участке, следующие слова:
 
— Случай, о котором ты говоришь, принадлежит ведению муниципальной полиции. На основании статей девятой, одиннадцатой, пятнадцатой и шестьдесят шестой Уголовного кодекса, подобные проступки не являются уголовными. Я приказываю освободить эту женщину.
 
Подпитый капитан прибег к последнему аргументу.
 
— Но, Павел Сергеевич...
 
— Я тебе, Степанов, напомню статью 81 закона от 13 декабря о произвольном аресте.
 
— Но, Павел Сергеевич, погодите...
 
— Хватит разговоров.
 
— Но послушайте...
 
— Вали нахер, — приказал взбешённый депутат. — или ты хочешь решить этот вопрос по улице?
 
Оскорблённый и униженный перед подчинёнными, Степанов принял удар стоя, прямо в лицо, как солдат в бою. Сопя, он выполнил воинское приветствие без головного убора и, переполненный злостью, шатаясь удалился по коридору полицейского участка.
 
Кто-то из полицейских сделал звук телевизора погромче, чтобы разрядить обстановку; там шла лёгкая атлетика.
 
Эльза посторонилась от двери и взглянула на Павла в недоумении, когда тот прошёл мимо неё. Однако и она сама ощущала глубокое потрясение. Она присутствовала при противостоянии двух противоположных сил за её собственную судьбу. Видела своими глазами борьбу двух людей, державших в своих руках её свободу, жизнь её и её ребёнка, их будущее. Один толкал её в мрак, другой стремился вынести на свет Божий. Эта борьба, наблюдаемая сквозь увеличивающую призму страха, казалась ей сражением двух титанов — один говорил как демон, другой — как её ангел-хранитель. Ангел победил демона, и дрожь пробегала по её телу при мысли, что этим ангелом, спасителем её, явился именно человек, ненавидимый ею, тот самый владелец подпольного швейного цеха, которого она так долго считала виновником всех своих несчастий, именно Павел Сергеевич! И как раз он спас её в ту минуту, когда она так подло оскорбила его! Неужели ошиблась? Неужели должна всё перевернуть в своей душе? Она ничего не понимала и дрожала. Слушала в замешательстве, смотрела растерянно и при каждом слове, произносимом Павлом, чувствовала, как в сердце её тает и распадается накопившаяся ненависть, и как из глубины души поднимается какая-то согревающая, неизъяснимая теплота, в которой были и радость, и доверие, и любовь.
 
Когда пьяный демон проиграл и удалился, Павел Сергеевич обернулся к Эльзе и сказал медленно, с трудом выговаривая слова, как серьёзный деловой человек, не желающий выдать эмоции:
 
— Я выслушал вас, ничего не знал раньше из того, что вы рассказали. Верю, что вы говорили правду, чувствую, что это так. Не знал, за что вас выгнали из моего швейного цеха. Почему не обратились прямо ко мне? Ладно, не в том дело. Теперь вот что: я погашу ваши долги перед банками и микрофинансовыми организациями, заберу от опекунов вашего ребёнка, или вы поезжайте к ней — как хотите. Живите здесь, в Серпухове, или в Москве, где удобно. Беру на себя ваши расходы и содержание, обучение вашего ребёнка. Можете, если желаете, не работать больше. Буду давать вам деньги, сколько понадобится. Вы снова станете для всех порядочной женщиной, когда будете наконец счастливы. И даже знаете, что я вам скажу: если всё, что вы сказали, правда, а в этом не сомневаюсь, то и в настоящую минуту, да и никогда вы не переставали быть порядочной и чистой в глазах людей, которые вас окружали! Вы несчастная, и вы настрадались, но этому пришёл конец.
 Это превышало силы бедной Эльзы. Ей вернут Сабину. Она избавится от невзгод и поднимется со дна этой жизни! Будет свободной, счастливой, честной и иметь при себе свою девочку! Разом, после всех бедствий, очутиться в таком раю! Она смотрела глазами помешанной на человека, обещавшего ей всё это, и только могла прорыдать: ах! аххх! ахх! Ноги её подкосились, она опустилась на колени перед молодым человеком, и, прежде чем он успел помешать ей, он почувствовал, как она схватила его руку и прильнула к ней губами.
 Он аккуратно поднял её, попыталась устоять и покачиваясь, упала на своего спасителя, крепко обняв его; слёзы счастья текли по её щекам.
 Плача от радости, она смотрела через плечо своего ангела на тот телевизор; там шла лёгкая атлетика, российская сборная выступала за рубежом.
 Сквозь слезы она увидела маленькую девочку лет пяти, которая стояла на пьедестале, и ей вручали золотую медаль.
 Эльза заметила в ней что-то родное, присмотрелась сквозь слёзы и узнала свою дочь.
 
Да, это была Сабина, её крошка, о чём ясно было написано в бегущей строке. Бедная женщина не поверила своим глазам.
 Она только сильнее прижалась к своему спасителю.;И да, точно: ведущий спортивной передачи брал интервью у мужчины, в котором Эльза узнала опекуна, тому, кому два долгих года назад она вверила своё сокровище.
Осознав это, она упала без чувств. Полицейские бросились поднимать её безжизненное тело.
В это мгновение послышались тяжёлые шаги по коридору; из темноты, сопя, вышел капитан Степанов. В одной руке он держал бутылку водки, в другой — складной автомат Калашникова. Глаза его пылали злобой. Это был не капитан, а демон: огромная тень за его спиной раскинулась словно крылья, глаза горели адским пьяным огнём.
Одной рукой он навёл автомат на своего обидчика, прорычал зверски матерное проклятие и с нескольких метров разрядил весь рожок в "ангела". Звуки автоматной очереди, как гром, разорвали пространство, ствол изрыгнул пламя.
Ещё мгновение — и Эльза очнулась от шума, увидев эту картину. Убийца навёл на неё раскалённое дуло, но щелчки затвора дали знать, что патроны кончились.
Его тут же схватил наряд и повалил на пол; раздались крики, шум, сирены; люди забегали по коридорам.
Но она ничего не слышала. Она подползла к кровоточащему телу своего ангела, нежно обняла его и легла на его окровавленную, бездыханную, полную свинца грудь. Так она полюбила в первый раз.