Средь шумного бала 3... АКТ

«Упырь»...
Если от Полидори, рассказ которого (мистифицированный изначально под Байрона) как-то мотивировал к собственным мистификациям уже нашего графа, то – «Вампир».
А что о своих, почти юношеских, шалостях А. К. не забывал до конца жизни, подтверждается хотя бы его воспоминаниями о пребывании в итальянском Комо (Ломбардия), случившемся в 1838-м. В письме Софье Андреевне в апреле 1872-го он отмечает и виллу Ремонди, и девушку Пепину, и кое-что ещё.
Помимо этого (ломбардийского) факта, а также некоторого влияния указанного сочинения какого-то итальянца (бывшего врача великого лорда), задавшего моду на элегантных вампирчиков в европейской литературе на долгие годы, у А. К. могли быть и иные причины-побудители – гораздо более глубинного и личного характера.

[Было уже довольно поздно, когда Завалевский, проводив Пужбольскаго в приготовленную ему комнату, вернулся в кабинет, где он велел приготовить себе постель на диване. Он потушил принесенную им свечу и подошел к раскрытому окну…
Майская ночь лежала кругом, безмолвная и прозрачная. Широкая полоса тени падала справа на землю от вековых лип, колоссальною группой подымавшихся с этой стороны сада, и сквозь какой-то причудливо очерченный прорыв в сплошной листве их вершин выглядывал золотым пятном щербатый месяц, словно лампада из глубины пещеры. Из сада несся проникающий запах жасмина; туманы поднимались над рекой…
То были знакомые с детства, с детства любезные Завалевскому туманы Алаго-Рога. Как в те младенческие дни, когда из этого же окна, погрузив в обе ручонки свою кудрявую головку, глядел он за реку с каким-то сладким чувством в трепетно бившемся сердце – и все ждал, все чудилось ему… вот, вот, сейчас, поверх лесу стоячаго, поверх той ольховой рощи, выглянет леший и нечеловеческим гоготом загогочет на весь лес… и он заранее, в чаянии близкаго ужаса, закрывал глаза и чувствовал на волосах своих чью-то мягкую руку, руку старика дяди, – и снова жадно глядел он вперед, и где-то внутри его сказывалось ему, что пока тут эта рука, ничего ему не сделает леший… как и в те дни стлались теперь над рекою сизыя пелены тумана, раздвигая ея берега до безконечной дали… Словно из лона глубоко дремлющих вод выростали, казалось, стволы ольх, серебримые бледным месячным сиянием… Но вот колыхнулся седой пар и, цепляясь за кусты, понесся вверх… вот вьется он среди стволов, – вот побежал разорванными клочьями, хватаясь за верховые сучья… Не воздушная-ли семья Вилл проносится там в фантастической пляске?.. Но снова темным очерком рисуются лесныя вершины на синей чаще неба, тяжелея падает туман и прыгает по земле большими белыми клубами, – и снова, тихо волнуясь, заливает даль серебримое луной марево безконечнаго озера…
«Призраки… все те же призраки… как и вся жизнь! vitae phantasmata, прошептал Завалевский, поворачивая к окну вольтеровское кресло покойнаго дяди и медленно опускаясь в него.]

От Маркевича. Только «яти» поменял, да твердыЯ знаки убрал. Да и то, мабыть, не везде.
Притом, что добрый дядя А. К. (Перовский-Погорельский), покидая этот мир никаким стариком ещё не был. В 49 лет-то...
Даже реальный (а может, и только формальный) отец графа – Константин Петрович Толстой – был семью годами старше.

[Граф Константин Петрович Толстой (1780 – 1870), сын генерал-майора графа Петра Андреевича Толстого (1746 – 1822) и Елизаветы Егоровны, урожд. Барбот де Марни (1750 – 1803). Брат художника графа Федора Петровича Толстого.
Внучатый племянник адмирала А. И. Круза, 2-юродный дядя писателя графа Л. Н. Толстого, 2-юродный брат графа Ф. И. Толстого-«Американца», 3-юродный брат философа П. Я. Чаадаева, 3-юродный дядя декабриста князя А. И. Одоевского, 3-юродный племянник генерал-фельдмаршала светлейшего князя Н. И. Салтыкова. Его 2-я жена: внучка гетмана и генерал-фельдмаршала графа К. Г. Разумовского, сестра: писателя Антония Погорельского и министра внутренних дел графа Л. А. Перовского, 2-юродная бабушка революционерки Софьи Перовской, 5-юродная сестра императора Павла I.]

Ежели в эту цифирь не затесалась какая-то, сугубо математическая, погрешность.
Кстати, приписываемое (молвой) отцовство (к А. К.) уже именно доброго дядюшки, в кровосмесительство – в случае лишь формального, со стороны Константина Петровича, представляется мне также вовсе не обязательным. В это хитросплетение мог затесаться и некто третий. Нигде больше следов не оставивший.
Ох, уж эти дворянские роды (и связи-скрепы-ценности)! Как стародавние, так и новоиспечённые.
А что до Упырей...
Вот, вчера (7 октября) Глебыч, за словом в карман не лезущий, всё в одно известное «днерождение» нечистика этого поминал. Так, это – Шура. Баловник ещё тот!
Правда, и я сам, два года назад, в «Разуме Бедном», вроде, как о том же заводил. Под Кима Волошина из Стругацких, с его сынком Васенькой...
Тьфу на меня!
Зато мне – в оправдание – пометка-отмазка: я ж таки – герменевт, символист, а где-то и мистик буду. В отличие от сугубого научника-рационалиста-нигилиста Невзорова.
Однако!
Тем более, что опять отвлёкся. От «шумного бала». С АКТ и милейшей Софьей Андреевной.

8.10.2024