По тонкому льду. Из книги Русские бабы на молитве

Жизнь мы переплываем, перебегаем, переезжаем, и в вечной этой дороге повсюду видим - Бога. Если и не видим, от этой мысли не отыдем. И, влача скитальную суму, на вокзале и в тряске вагонной, запалённой, все равно молимся - Ему. Чтобы не снились страшные сны. Чтобы не было Последней Войны. Чтобы жила на свете вся наша родня.
...а там - будь что будет. Крест Твой, Господи, ведь со мной, у меня.

***

Я помню Ад.
   Я забыла Рай.
Мне память выжгла война.
Громадный Времени каравай.
Бутыль родного вина.

Роднее крови лишь только Бог.
Кто Бог мне?
     Ему я мать.
Молитва. Голгофы пепел у ног.
И Мiра нам не сыскать.

Мы мчим вперёд. Мы едем назад.
Где Лысая та гора,
Где Крест, на коем мой сын распят,
Целуют его ветра.

И еду я вперёд ли, назад,
Глядят глаза лишь вперёд.
Я помню Рай.
     Забываю Ад.
Молюсь: никто не умрёт.

***

Я стояла пред каменным этим столом, не соврать, стояла.
И скатёрка свисала до полу снежным саваном, одеялом
Истончённым, ребячьим, века назад папиросой отцовой
поцелованным прокажённо, -
Камчатной, фарфоровой жизнью,
чугуном и жидкой сталью сожжённой.

Я стояла пред этим святым столом, себя спрашивала: верить? не верить? -
Все мы лишь Божьи слуги, лишь на побегушках весёлая челядь,
Так-то лучше: Царей казнят, а мы встанем в ряд, и ничего нам не будет, -
Мы не боги, мы так, при дороге, мы беглые люди.

Я стояла... а Хозяин на меня вдруг как покосится!
И я задрожала, бормочу: Господи, мне всё это снится -
Вон, живы отец мой и мать, вон друзья мои, а их убили,
Вон лица любимых, погребённых давно в лютой серебряной пыли!..

А они тут все, за столом Твоим, великий мой Боже.
Ты к Причастию нас созвал, и пришли напролом, -
а слишком поздно, может?..
Наготовлено нами на кухне железной рыбы, стального мяса...
И всё врём мы сами себе, что не знаем часа!

Так зачем Ты рабочей рукой, как клещами,
сцепляешь со сладкой кровью бутылку?!
Зачем кричишь мне: "На выход! С вещами!" -
и в руках Своих меня трёшь обмылком?
Зачем отщипнул кроху от площади, от зимнего каравая,
И тычешь мне в руки, и плачешь: "Душа твоя, она живая, живая!"

У Тебя на небесах все живы, я давно это знаю.
Хоть перережь все жилы - а смерть, она мне неродная.
За ночь одну до Распятия Ты сказал нам:
вкусите Меня, выпейте, растащите
На крошки, на пуговицы, на глотки, на хрипы, на теста комки,
на знамёна с кистями, на рьяные песни,
на красные пьяные нити...

Из жизни Моей, Ты сказал, вы себе тысячу жизней сошьёте.
Над жизнью Моей, Ты сказал, вы, истошно крича,
умрёте в любви и полёте!
Так что ты стоишь, девчонка?.. Давай!.. налетай!.. боли полная чашка!
И вымазана вольным вином невинной вьюги рубашка!

И хлеб тёплый еще... откуси... вдохни...
...запах рубахи отцовой.
Запах варенья матери в медном тазу. Запах соломы, половы.
Запах мёда и рыбы печёной. Тайная Вечеря длится.
А на краю стола в клетке нахохлился Феникс, зимняя птица.

И Ты, Господь, смеясь, открыл золочёную дверцу клетки.
И Ты сказал: лети, птица Феникс, шалава, шутиха, кокетка!
Лети, шматок золотого огня, попугай, правду лишь говорящий,
В мир Божий, ни на что не похожий,
слепящий, грешный, святой, настоящий.

И я причастилась. Вином запила благодать зимнего хлеба.
И мать моя мёртвая, и мой отец причастились зимнего неба.
И люди все за столом каменным, земляным причастились
Тела Господня и Божией Крови,
Вкушая хлеб, выпивая вино, забывая друг друга давно,
засыпая на полуслове.

***

Ничего, ничего, я шепчу себе, ничего, мы ещё поживём.
До того, до того, до того, как однажды умрём.
На чело, на чело положите немой поцелуй.
Ничего, ничего, это снег, лепет его в ночи перевитых струй.

Никогда, никогда, никогда я больше не буду такой -
Молодой, кровь с молоком, стоящей над ледяною рекой
В этой шубе волчьей,
В чужом кудрявом табачном дыму,
Около печи холодной, молча, в родном рыдальном дому.

Мир - родильный дом,
Мы рождаемся заново всякий раз.
Бог глядит нам в слепые прорези
прижмурённых от лисьего визга глаз.
Не забудь, не забудь, я шепчу себе, тот, под берёзой,
во мху синего инея
ржавый замок,
Что целовала ты на бессмертном морозе,
Под собой не чувствуя ног.

Подожди! Подожди! я кричу. Свечу зажги! Надвигается рать!
Не гляди, не гляди, не видать ни зги, как буду я умирать!
Да не буду, конечно, нет, врёт богослов, я останусь жить -
В этой белой палате, во вьюге бинтов,
Мне здесь голову не сложить.

Ты не верь, не верь, если скажут тебе, что меня больше нет.
Просто выйди и закрой дверь. Выйди и выключи свет.
Ничего, ничего, так шепчу себе, я ведь просто храм на Крови -
Мы ещё поживём, мы ещё поцелуем
на страшном морозе
стальной окоём -
в Вере, в Радости и в Любви.

...ты ещё помолись, поплачь, я с тобой вдвоём,
Ты ещё поживи, поживи.

ОБНИМАЮ

я опять тебя обнимаю
как и не было диких отчаянных лет
на столе от края до края -
только чёрствого хлеба нежный сугробный свет
только штукатурку жжёт икона святая
только в чашке холодной чай цвета вина
мой верблюжий хвост трава золотая
с берегов Байкала едва видна

я опять тебя обнимаю
там где жили люди их больше нет
только птичьих ангелов стая
мимо окон негативом и на просвет
бесконечно они улетают
исчезают их таянью нет конца
и начала
икона святая
от объятья не отвернёт лица

я опять тебя обнимаю
а давно пора бы забыть
плач привычней собачьего лая
смеха рвётся и гаснет нить
вот на этой панцирной сетке
за стеной Хасбулата поют
в этой звонкой каменной клетке
ледяной как сиротский приют

я опять тебя обнимаю
ну а может хватит уже
нас двоих - до Ада до Рая
до забвенья на рубеже
на столе перевёрнутом кружка
вниз вином
вверх оббитым дном
время сняло живую стружку
и теперь стучит молотком

и теперь гвозди так забивает
в домовину страшней огня
я кричу себе: я-то живая!
и не верю здесь нет меня
а я там в сибирской халупе
на столе огарок свечи
и на губы мои твои губы
налегают: молчи молчи

ХОД ЗИМНИХ ЗВЁЗД

Звёзды гордо плывут. Звёзды печью горят. Звёзды молча кричат -
Не прожечь времена, не утонет блесна, не вернёшься назад.
Я на рынке стою у седого лотка. Я сегодня куплю
Всю сладчайшую жизнь, всю солёную смерть, паруса кораблю.
Этот рынок ночной. Что же стало со мной? Что забыла тут ты -
Умирающий мех, исчезающий смех, луч погибшей звезды?
Эта красная жизнь. Помидор и гранат. Эта смерть на миру.
Звёзды кругом идут. Звёзды цугом горят. Я теперь не умру.
Я ещё не умру. Не сегодня-сейчас. Не в нигде-никогда.
Ещё праздник сверкает безумием глаз, и стоят города.
Я на рынке стою, я дарю жизнь мою, задарма вам отдам -
Это звёзды текут, вперерез бытию, по дрожащим губам.
Сердце - зверем - в руке. Я стою, как в тайге. Звёзды медно звенят.
Люди, люди, простите! Иду налегке. Как солдат на парад.
Сколько я погибала. Сколь пуль получала и в спину, и в грудь.
А потом - в небесах - начинала сначала отверженный путь.
Рыба, птица и лось! Мне любить довелось всё людьё и зверьё.
Виснет звёздная гроздь. Вылетает насквозь всё дыханье мое.
Лебединый Денеб. Соболиный Эреб. Золотой Альтаир.
Небо, лютый мороз, чернопламенный хлеб, свет изношен до дыр.
Рынок. Гордая ночь. Больше плакать невмочь. Песню вечную пой.
Моя жизнь, моя смерть, я лишь блудная дочь под великой звездой.

ЛИМОН

Я хочу очень, очень тихо сказать,
Не сказать даже - тихо пропеть:
Люди, люди, каждому - исполать,
Распахнуть голубиную клеть.

Век мой выпорхнул весь - да и был таков.
Хлеб любви, Боже, даждь нам днесь!
Я учусь молиться за всех врагов,
Кто мне смерти желает здесь.

Люди, ну и что, коль я тут умру.
Это - больно. И это - всем.
Постою на кедровом, вечном ветру,
Ничего о смерти не вем.

Погляжусь в бирюзовый, зеркальный лёд:
Я красива, сильна, как встарь!
Время тихо плывёт, мой еловый плот,
Белый флаг воздымает январь.

И беру, хулиганка, лимон с лотка,
В мёрзлом золоте - инея нить,
На судьбу, на гибель, на все века,
Где мне чистый огонь испить,

Где я буду, незримая, среди вас
Тихо, нежно идти-брести,
Улыбаться, плакать звёздами глаз,
С молодым лимоном в горсти.

КИТАЙ-ГОРОД

В Китай-городе у всех глаза раскосы.
В Китай-городе до пят у девок косы.
Из-под шапки беличьей и рысьей
По лицу мазнут улыбкой лисьей.
На стене кирпичной в час полночный
Зубчик хрустнет, как зубок чесночный.
А толпа в барашках, будто море!
Шапка царская горит на воре!
Взор татарский. Говорок нерусский.
Шаль цыганки - как цветы у Белорусской!
У ворон на сыр швейцарский - голод.
До чего Москва транзитный город!

У меня самой глаза, как у японки,
Подмалёваны французской тушью тонко.
Я у красной церкви, будто у костра,
Руки белые погрею до утра.
Снег серьгою злой вопьётся в мочку.
Мне родить бы сына или дочку,
Да водить кочанчики за ручку,
Да игрушки покупать в получку...
Снег жемчужный, шёлкова поземка...
У витрин, как у икон, я плачу громко.
Под китайгородскими шатрами
Жизнь - парсуна в тяжкой зимней раме.
И стою, размазавши слезинки,
Посреди Москвы - пустой корзинкой.

Сзади - крик,
     как в спину ткнули лапоть:
- Ай, красивым девкам стыдно плакать!
Я слезу утру и пожалею,
Что красиво плакать - не умею.


...а теперь я плачу тихо-тихо.
А теперь я плачу жизни мимо.
Стреляная баба-воробьиха,
В кандалах острожных и незримых.
Я прошла мои пути-дороги.
Войны, замирения, награды.
Никого в метели, кроме Бога.
Ничего ушедшего не надо.
Но однажды я в Москву приеду,
В Китай-городе явлюсь отважно,
И пойду по призрачному следу,
Моему, чужому - ах, неважно.
Отражусь в зеркальной я витрине,
В козьей шубе сивая старуха.
Снег восстанет солнечный и синий
Колыбельным сном Святаго Духа.
На колени, меж седых сугробов
Стану. На Кулишках Божья Матерь!
Доведи, Заступница, до гроба,
Постели ты на поминки скатерть
Нежную... Ударит зимний молот.
Сядет близ вина толпа земная.
И воздымет пламя Китай-город,
Песнею бродяжку поминая.

СРЕТЕНИЕ ГОСПОДНЕ

Я шла по льду, и на руках ребёнка
Несла я моего, несла, несла -
В безумный Мiръ, по заберега кромке,
В виду карбаса, якоря, весла;
Ступала, спотыкалась и шагала,
Летела, крепче тельце ко груди прижав,
Притиснув вопль конца, и лепеты начала,
Венчание на Царство, ночь держав,
Сверкающие в пальцах брачные бокалы,
Стаканы в подворотне, чтоб швырнуть,
Разбить у ног... я лучшей доли не искала,
Она взяла мя в плен и потянула в путь,
И вот бреду, и к сердцу прижимаю
Все голода тиски, все дыбы канонад,
В виду иной вражды слепая и немая,
А надо всё вперёд, и никогда назад,
По улицам, где не вздохнуть от смога,
По лязганью всех войн, по ульям всех трущоб,
Шепча себе: не падай, о, ещё немного
Преодолей, забудь и пир, и трон, и гроб,
О, Мати, не рыдай Мене, во гробе сущу,
Так выстонет мне Сын тот выдох мощевой,
Иди по заберегу, мёрзлым тальникам, алмазным кущам,
Пусть лютый колотун дымком над головой
Седой висит, рыбацким табаком, неутолимым нимбом,
Мороз мандорлой, шубой инея обнимет телеса,
Орел белёсыя пурги летает низко,
На дальнем берегу невнятны голоса,
А жмурься, ковыляй, бреди, ещё не вечер,
Младенец твой уснул, в мехах жара, тоска,
Ему твой лоб, щека - отчаянные свечи,
Горящие у тьмы, у неба, у виска,
Иди, прозрачный лёд голубизною тонок,
Он голубем парит, опасен и крылат,
Как сладко дремлет Мiръ, твой снег, ребёнок,
Не возвращайся никогда назад,
Там, впереди, метельной мошкарой толкутся люди,
Они так ждут тебя, ты песню им пропой,
На ледяном всевидящем, Эдемском блюде
Неси себя, дитя, крик вольный над толпой,
Звенящий систрами, кимвалами и арфой,
Киннором пламенным, и балалайкой, и
Гармошкою, жалейкой и кифарой,
Всем, что взахлёб поёт в рыданьи и любви,
Визг смерти, вопль роженицы, стон битвы,
Неистовое, пьяное "ура!",
Иди, тебе ни мантии, ни митры,
А только зимний ход, до ночи, до утра,
До прошлой гибели, до будущаго века,
До всех богов и после всех людей...
Иди... сегодня обещали много снега...
Ни озера, ни хижин, ни полей
Не видно...

...всё валит, и засыпает тропы,
А я иду, сын дремлет на руках,
Перебредаю войны и сугробы,
И воскрешённых во разъятых пеленах,
Всех Лазарей дрожащих мимо, мимо,
И мимо хризантем, Иаира дочерей,
Вдовиц Сарепта обочь, забываю имя,
А помню лишь одно: иди, иди скорей,
До храма донесу, там ждет великий старец,
Древнее только снег, он пышен, чист и бел,
Я распахну тулупа меховые ставни,
Войду в огнистой лавою рыдающий придел,
Ко мне шагнёт старик, из рук ребёнка вынет
И будет так стоять, без слова, без числа,
И буду так молчать, живой тоской навылет,
Смиренна и светла, я сердце родила
От бессердечья обезумевшему Мiру,
На плечи шаль ползёт, мех валится с плеча,
Чадит в ночи святая плошка с жиром,
И я стою, горю, горчайшая свеча,
Огонь летит и рвётся, догораю,
Превыше всех судеб, прощений и обид,
И пламя вбок и вверх, от края и до края,
И спит ребёнок, о, пока ребёнок спит...
А снег сребром валит, всё гуще, всё сильнее,
Всё полог падает, сияющий в веках,
И я стою одна, и тихо пламенею
Пред зимним стариком с ребёнком на руках.

ИСТИНА

Кто торгует Родиной. Кто торгует тьмой.
Полоумно мечется навсегда немой.

Я гляжу в молчании. Я стою одна,
Бедное дыхание, Лотова жена.

Крик был: не оглядывайся! Оглянулась я.
Рынок мой, позорище, новая семья.

Рынок мой, пожарище, лютая сума,
Господа-товарищи, братья задарма!

Так торгуют падалью, папертью на слом,
Руганью и памятью, хорами хором,

Похоронкой скомканной, стоном тишины,
В лоскуты раскромсанной горечью войны!

Так торгуют гадиной, жжёт подзубный яд,
Так торгуют краденым - всем глаза слепят!

А с несчастной истиной - снег глаза слепит -
Девочка, вся выстыла, на ветру стоит.

А почём же деточка, чуть видна-слышна,
А почём же, милая, истина одна?

Смотрит в душу дитятко бирюзами глаз.
Смотрит, как в последний или в первый раз.

Тихо льнёт улыбка бабочкой к губам.
Тихо шепчет: истина... я за так отдам...

Тихо поднимается нежных рук черпак.
Божию мне истину отдают за так.

Светлую мне истину дарят на века.
Льётся, льётся чистая синих глаз река.

И беру я истину, как котёнка, в горсть,
Вся в снегах неистовых, в дольнем мире гость,

А вокруг мя торжище пляшет и поёт,
А вокруг мя толпами мечется народ!

И никто не видит старуху в платке,
С ней девчонку малую, нежный снег в руке,

Плачут-заливаются, крестят дружку друг,
Навек обнимаются, не разнимут рук.

Хор (поёт, невидимый):

...Помилуй, судьба, всех своих окаянных,
Которым на жизнь эту больно и странно!
Помилуй юнца в невозможном наряде.
Помилуй старуху в дубовом окладе
Морщин... И девчоночку-телеграфистку,
Носатую, рыжую, хитрую лиску;
Помилуй учителя с мелом в ладонях,
Помилуй простынки казённых агоний;
Помилуй на сцене слепую певицу;
Помилуй толпу, все орущие лица,
Клянущие власти, вопящие Богу -
О том, как тут холодно и одиноко;
Помилуй дедка-рыбака у водицы -
Следит поплавок... рыба кудрится-снится...
Помилуй роженицы брюхо большое,
Младенца с кровавою, красной душою...
И там, где сливаются все наши вздохи
И слёз наших бедных цветные сполохи –
Помилуй, прости наркоманку с вокзала,
Что тихо про Ангела мне рассказала.

КРЕЩЕНИЕ ГОСПОДНЕ. ХОД НА БОГОЯВЛЕНИЕ В ВАСИЛЕ

Валенки в инее... Сердца все вынем
В тесной, к источнику шествующей толпе.
Вечно, всегда, присно и ныне -
Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе.

Я - со всеми в медленном ходе.
Боль неисходна. Печаль велика.
Прижимаю к тулупчику, при народе,
Бидон старинный для молока.

Лица мимо плывут, загораются,
Вспыхивают, исчезают: мороз
Накрывает их кружевною вьялицей,
Ледяным подзором непролитых слёз.

Но нынче... ах, радуются, как все ликуют!
Батюшка машет кропилом в выси.
Водосвятье сельское. Крылами целует
Меня - голубка белая в небеси.

Ах, снежный голубь, ах, нежный ветер!
Господи, как же блаженна я средь вас -
Люди, единственные на свете,
Жарко живущие здесь и сейчас!

Я вам - во служенье. Вы мне - в даренье.
В шали пуховой старуха поёт:
"Иорданския струи..." Богоявленье
Светлосияющее, по снегу ход

Невероятного, родного народа,
Каждый в толпе - своей жизни святой,
Крест купели, синие воды,
Небо индиговое, как под пятой

Ангела, будто бы все мы, гурьбою,
Дивно клубяся, морозом дыша,
По небу широкому идём за Тобою,
Ныне крещаемым, и голубка-душа

В дымной лазури парит над нами,
Валит изо ртов пар, из ноздрей,
Словно мы лошади, и везём пламя,
Везём в телегах пьяненьких рыбарей,

Ряженых в радуги коров и козляток,
Диких зверей, приручённых птиц,
Век живой воздушен и краток,
Ангел взирает из-под ресниц

На толпу, что важно течёт рекою
К бьющему середь леса ключу,
Я с бабкиным бидоном, с убитой тоскою,
Сердцем от радости громко кричу,

Вот он и батюшка со щёткой кропила,
Брызги серебряные летят
Мне в лицо, это Божья сила,
Летит тропарей белокрылый ряд,

О, Херувимы, о, Серафимы,
Вы мои вздохи, мои года,
Вы мои сельчане, вы мимо, мимо,
Вы в моём сердце, о, навсегда,

Это сияние, неистленье,
Этот сквозь иней радужный луч,
Праздничный ход на Богоявленье,
Лес кружевной, Супротивный ключ,

Я подставляю сосуд под рокот
Войн, перемирий, счастья, беды,
Я подставляю жизнь под ропот
Синей, холодной, святой воды,

И я во снег встаю на колени
Перед иконой, чья в жемчуге скань -
Здравствуй, Крещение из Крещений,
Радуйся, родимая иордань,

Радуйся, Бог наш, Господь Вседержитель,
Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе,
Только живите, люди, только живите,
Все, кто со мною идёт в толпе,

Кто изморщенный, кто румяный,
В катанках теплых, с кистями платках,
В нежном забвении, в памяти ранах,
Ныне и присно, и там, в веках.
***

Слышишь, больше нет этих чёртовых десятилетий.
Слышишь, и этих столетий проклятых нет.
Я покидаю лукавые нети, а может, дырявые сети,
Я выплываю - на Площади - в белый несмелый свет.

Надо льдом наклониться.
     В его зеркало на ходу поглядеться.
Исцарапано, посыпано чёрным перцем шлака,
     дворницкой солью густой.
Отражает холод мои румяные децибелы и герцы,
Зимний змей ползёт серебром под сапогом, под моею пятой.

Слышишь, я презрела подлый поток дней-ночей,
     годов, галчино голодных,
Разделили себя мы сами рисками, стрелами, лезвиями минут
На куски одинокой тоски!
А я лишь к радости годна,
Я - все к радости - в очередях... да теперь уж не раздают...

Где ты, Время? Убито?! О! победила тебя! запретила!
Заповедала: всяк теперь вечен, свободен, счастлив, велик!
...я всё вру вам.
     И ещё навру - с три короба, целый мешок,
     буду так утешать до могилы:
Горько плачет так над усопшей старухой
     метельно-белый старик.

Над колени с ним рядом в сугроб встаю -
     на Ваганьковском,
     на Миусском, Рогожском,
На Троекуровском, на площади Красной...
     у Лобного - под камнями -
     кровью плачет родня...
И берёт старик в яркой варежке руку мою
     и к груди прижимает, как кошку,
А другой рукой за плечо минутное, утопая, цепляет меня.

У него из кармана тулупа торчит беззащитное горло
     грошовой бутылки.
Это белая лебедь, водка, откупори - крылья вразлёт!
Два пряника сохлых, две конфеты издохлых
     на седой плащанице могилки,
Ну, поплачем и выпьем, закусим снежком, невелик расход!

Так стоим на коленях, ревмя ревём, со стариком чудесным,
Слышишь, а есть ли Время, нет ли его,
     нам уже все равно,
Слышишь, просто стоим на коленях и плачем
     у Царских врат
     над пьяною бездной,
И гудит, всё гудит над нами зимы коловрат,
     снеговейное веретено.

***

Нам будущее неведомо. Тёмной ночи темней.
В беду и бездну не верим мы. В хор Адских диких огней.
Коль страх - мы крестное знаменье глотнём водою живой.
О Время, ты выше знамени - над голою головой.
Ах, Время! Остановись же! Бегут оглашенно года.
Мы знаем: вкус терпкой жизни - на время, не навсегда!
И поцеловав, и к сердцу прижав любовь золотую свою,
Пойдёшь подворотней, как зверь дрожа, у Времени на краю.
И разве ты знала, с любовью простясь, порвав ожерелья нить, -
Ударят наотмашь, и втопчут в грязь, и будут ногами бить?!
Ты, Время! Тела нет у тебя, живого, как тело моё!
И крови живой нет у тебя, пропитывающей бельё!
И нет у тебя живой души, что криком железную клеть
Тщится разбить! о, только бы жить! о, только не умереть!
Да, Время! Ни капли не знала я. Я знала: тот дом на слом.
Да, Время, зачем побежала я тем проходным двором!
И ты не сказало ни слова мне... да нет человечьих слов...
...лишь тучи полночные, все в огне, и кровь неузренных снов.
...и зеркало. Мой последний сон. Слепое зеркало льда.
Ещё я теплая. Мир спалён. Призраки - в никуда.
Я только дым, улетаю ввысь, кровь пачкает чёрный лёд.
Ты, Время, стой, на меня оглянись. Запомни: руки вразлёт.

***

Время, стой!
...это я, как вкопанная, стою.
Я, в слезах, напоследок оглядываюсь на вас -
Мои женщины, бабы, девчонки, у Площади на краю,
На краю метели, над пропастью, на дне - алмаз.

Мои женщины, бабы, девчонки... я вами чуть побыла -
Вашей смерти допрежь, вашей вечной жизни опричь.
Вот машинка "Подольская" тарахтит на краю стола -
Нету сил разрезать силки, наметку остричь.

"Прощай молодость" боты купили себе и мужьям...
Прощай, радость, жизнь моя... знаю, едешь ты без меня...
Прощай, старый мой, волоку на свалку, седой милый хлам -
Гребешок со стразами, мясорубку,
     вишнёвую трубку, мраморного коня.

Знать, один ты должон остаться, мой старик, волшебный мой век!
Твои женщины, бабы, девчонки так долго ждали тебя с войны...
Все твои похоронки наново лепит гипсовый снег.
Все детишки мёртвые на небесах видят живые сны.

Чебурек твой горячий за грош купила на Площади... кусаю, реву...
Сочный, перечный дух, мясной... дымный мир зажала в руке...
Я ещё на Площади этой державной держусь на плаву,
Я ещё плыву, твоя женщина, баба, девчонка, наперерез пурге.

Все шалавы иссохли, курят в форточку, в зимний хрусталь,
В лёд кремлёвской пепельницы - окурок тычут, в костях пальцев мнут...
Все торговки сошли на нет, им товара - истлел! - не жаль,
Только жаль драгоценных, на дне шкатулки, жемчужных минут.

Мне шкатулку ту, зимний Палех, не выкинуть за гаражи.
Я храню там бабкин напёрсток. Материн крест нательный храню.
Отрывной календарь летит с гвоздя. Ты его удержи.
На столе разложи отцовы вилки-ножи - сколько раз на дню...

Ты на Площадь выбеги к ночи ближе! Ближе к огням!
Ближе к ладной кладке больницы, харчевни, суда, тюрьмы!
Мои женщины... бабы... девчонки... старухи... храм
Раскрывает врата. Сокровенный свет - из кромешной тьмы.

В ресторане напротив жрут отраву, в глотку вливают яд -
Услажденья апофеоз... вкуснота, до слёз...
     провались ты, Архангел с последней трубой!..
Время, стой!
...это, Время, гляди, мои бабы стоят -
Строго, прямо, в ряд, будто с Площади - сразу в бой.

БЕЛИЗНА

Я белая.
Ночью замешено тесто.
Слепит белизною зима.
Я нынче невеста.
И можно сойти с ума
От счастья быть в белом, в пуржистом, огнистом платье - один
Лишь раз надеть. В перекрестье похорон и годин.
Я белый, коряво вырванный из тетрадки в клетку,
     несмелый лист.
Пишу нелепо, негладко. Я белый тигр, белый лис.
Я белый кит, ума палата, упоительный Моби Дик,
Косатки, дельфины, скаты ловят мой тонкий крик.
Я белая. Бумага я старая, с краю горелая.
     Рвут меня, мнут,
Суют на растопку в печь, на кроху минут,
И жрёт огонь всё, чем на земле я жила -
Мечты, рыданья, выдумки, явь, всё горит дотла.
Я белый пух. Мной подушка набита навек,
И спит на моей птичьей неге иной человек,
Иные слёзы по наволке пятнами тихо плывут:
Ночная ладья, исчезай, этот берег крут.
Я нынче хозяйка. Я в белой холстине той
Кажусь себе на кухне Горой Мiровою, ризой святой,
Сверкаю, сияю!.. я баба на чайник... вот -
Качнётся маятник, качнётся тяжелый живот...
А вот в этом зеркале, не дай Бог заглянуть,
Я, в саване белом, пора собираться в путь,
В последний путь, ах, Господь, не хочется как,
Давай подложу Тебе, Распятому, под щеку горячий кулак...
Всё мягче бредить, мой милый... всё слаще спать...
Я белая простыня, устилаю Твою кровать,
И я не растаю в моих полях по весне,
И я воздымусь к небесам в соборном огне!
Ах, милый, зри, раскинулась белизна
Моя - на полмiра, на небо без края-дна,
На землю, изрытую рек слезами, такую мою,
Что глянет в душу мою глазами у меня на краю!
Я белая! Я сияю! Я просто одна звезда!
Лечу, а куда - не знаю, и может быть, в никуда,
И я превращаюсь в незримые, чисто-белые письмена,
И не прочесть, не вычесть, не выжечь,
     лишь я зарыдаю одна.

КОРОБКА С ИГРУШКАМИ

я не могу навек себя хранить.
я себя трачу, впору тихо выть.
я для чужих жемчужин - тленья нить,
оборванная гача, не пришить.
а мне кричат, вопят со всех сторон:
храни себя! и береги! и прячь!
не будь глупа! охота мир и гон,
он в каске красной, в колпаке палач!
я не могу при жизни в лодку лечь,
назначенную вечно плыть в земле.
моя игра совсем не стоит свеч.
светильник я - на мощном корабле.
я лишь игрушка с ёлки давних лет:
снимали, уронили, искры, треск,
осколков блеск, израненный паркет
и хвои плеск - халвовый арабеск
тяжёлой малахитовой гульбы.
гирлянды рвут
с отверженных ветвей.
мои коробки с красотой - гробы
навек, на пять минут, до злобы дней.
до детской полночи, где пьяный Дед Мороз
топ - на порог, и ляжет на звонок
всем телом, и в ночнушке мать без слёз
то завернёт, то отвернёт замок,
теперь же на колени, как в траву,
пред той коробкой, ветхой как Адам,
картон слоями слез,
слоями слёз плыву,
руками обнажаю стыд и срам,
сполохи, битвы, радуги любви,
посыпанные сахаром часы
стеклянным златом вызвенят: живи,
клади себя на колкие весы,
качайся, ветка,
руки запущу
в истрёпанный мой короб колдовской -
вот Дед Мороз... Снегурка... всё прощу...
забуду всё, а помнить мне на кой...
вот под ладонию незрячей - снежный шар,
сребряный дождь... Дюймовочкин хрусталь
насквозь пробит...
     а серпантин сожрал пожар,
фольговый воин отломил пищаль,
броня рассыпалась...
     гнездом пустым - колчан...
павлин топырит изумрудный хвост...
дай лапу мне, фарфоровый Полкан,
стеклян-туман заткал зиянья звёзд...
толкается в ладонь не голова -
грибная шляпка, красный боровик,
пред ящиком стою, едва жива,
еловый дым к устам моим приник,
я плачу, шарят пальцы... боль и жаль...
всё ближе дно,
и вот уже на дне
нащупываю призрачный корабль,
который сорок жизней снился мне...
жестяный бок... картонных три трубы...
да разве детям, нам, споют в тиши...
святую ёлку к празднику руби,
пеки пирог, жарь в масле беляши!
да больше лука злющего клади,
да гуще перец - углем - в мясо сыпь!
мокра игрушка, словно бы дожди...
вся горяча, что коревая сыпь...
не вижу из-за чада якоря,
не различаю имя из-за слёз...
о, ёлка, жизнь исчезла зряча... зря...
кто крестовину вынес на мороз...
в ладони я Титаник мой беру,
к лицу иконно, медленно несу,
целую - жертвоприношу костру -
всё, что всю жизнь держала на весу,
чем я всю жизнь дышала и жила:
смеялась мать... курил в окно отец...
под ёлкой засыпала у стола,
где стыл салат и таял холодец,
где мандарин по скатерти катил
военным Марсом, с севера на юг...
тони, лодчонка, больше нету сил,
колючих, хвойных больше нету рук,
а только есть великая любовь,
а только ждёт великая беда,
а только океан без берегов,
игрушек золотая чехарда.

РУСЬ

Тонет Русь. Холстина белья.
Руки вверх. Дымы деревень.
Тонет старуха, Россия моя.
Крест надень.

Ты, в бане парясь, крест потерял.
Гремучий пафос ты нацепил.
В овраге язвой чернеет пал.
Молиться нет сил.

Как баня выстыла. Охватит дрожь.
Окно отсветит красной слюдой.
Не по хорошу мил, а по милу хорош.
Я рыба мыльная - под водой.

Тону, раба. Воздух хватаю ртом.
Я Земля-Рыба. Огромен плавник.
Я только сейчас. Никогда потом.
Я - материк.

Я страшно, медленно под воду иду -
Гигант плавучий, роскошь камней.
Чешую посейте мою в борозду.
Взойдёт - до скончанья дней.

Меня изнутри воды видать:
Громады жабр, громады гор,
Навыкате жемчуга благодать,
А хвост - костёр.

А хвост остёр, и остёр плавник,
Я Рыба-Осётр, торчит копьё.
Плыву, каменный материк,
Взрезаю плавнями бытиё.

Я Земля-Рыба, двояко дышу.
Я Земля-Птица, а плыть могу.
Я Земля-Псица, я вою в тылу,
За околицей, на снегу.

Не соблазни наживкой меня.
Брюхо не взрежь.
Я тону, твоего огня
Слепящая брешь.

Я тону. Я каменный вес.
Сквозь воду времён
Иду на дно, серебряный лес,
Царский - на грудь - медальон.

Святой Георгий, за битву крест,
На гимнастёрке болот.
Тонуть - геройский жест.
Гляди, народ.

Тони со мной. На моей спине
Теснись, топчись, пропадай.
Вспыхнет озеро в закатном огне.
Постой. Помолиться дай.

Я Русь-твоя-Рыба, я только миг,
Чёрный дым над костром.
Свёркнет со дна железный плавник
Розовым серебром.

Гляди, как тихо горит благодать
Огнём последней свечи.
Гляди, как могут рыбы рыдать
И камни плакать в ночи.

И звёздами тянется Лебедь-Гусь
За плеск херувимьих крыл.
Холстина белья. Тонет Русь.
На знаменье нету сил.

***

...когда вдохну последний воздух мой
и хрипы время мне последнее изрубят
себе шепну
сейчас вернусь домой
в Элизиум где ждут меня и любят

в родной Эдем где яблоки висят
и мандарины - слитками в пещере
откуда больше не вернусь назад
в любви и вере

где лягу спать - на краешке жилья
в той раке золотой
ладонь под щёку кротко
не благоверная не мученица я -
бессребреница сирота юродка

на этом дне
в чудесном вечном сне
не вспомню как охваченный огнями
кричал Титаник хором в уши мне
о том о том что будет с нами

и как я плакала цепляясь за штурвал
за релинги за родинки за кнехты
за всё что рот мой на прощанье целовал
пред тем как стану имярек и некто

ведь там на дне там нет могильных плит
помянников и памятников гордых
там светится обшивкой где болит
там рыбой золотой горит
где горько

***

в Рождестве девство сохранила еси...
не проси бессмертия, не проси.
не проси славы: похвалы - ничто.
руки вдень во старое, военное пальто.
не проси богатства, никогда не проси.
ни сокровищ, ни яхонтов на небеси.
лишь огромные, с землю величиной, облака
плывут... не дотянется сиротская рука.
не проси отмщения, не проси.
во успении Мiра не оставила еси,
Богородице... лоб прижми ко стеклу.
холод, голод. Игрушкой - ты - на полу.
сотни войн водят вокруг тебя хоровод.
эта вечная жизнь. Краткий живот.
до мгновенья, когда родишься опять,
никого из милой родни не сыскать.

Божья Мать Ты нас всех вчера родила
а сегодня время сгорело дотла
а назавтра время - под брюхом овцы
Агнец Божий ножи начала концы
Тайной Вечери тысячи тысяч огней
довоенный кагор из стакана пей
из стакана гранёного Божию Кровь
День Победы не надо тяжёлых слов
так в военном пальто за столом сиди
гаснут планки орденские на груди
гаснет крестик медный под ветхим бельём
Богородице выпьем и ещё нальём
всех помянем кто сгиб в последнем бою
всех кого на старых снимках люблю
а превыше снимков - икона Твоя
на краю любви на краю бытия
Ты накинь Покров
не оставь еси
...не проси бессмертия не проси

***

Воскресения день, просветимся, людие!
Я Мiръ ваш безбрежный несу вам на блюде -
Беспредельный, бессчётный, бесстрашный, бессмертный:
Упованный, упорный, безумный, безмерный.
Вся толпа, да, под куполом мощным и грозным -
Замалёванным синью святой, многозвёздной,
Каждый лик то в потоках солёных рыданий,
То улыбкой горящий во мраке преданий...
Люди, люди! Округ изумлённо толпитесь.
А вас солнечно вяжут сиянием нити -
Тот полярный уток, тот - в зените - мафорий,
Серафимы крылатые в чёрном просторе...
Я во храме стою! Среди вас, дорогие!
Всяк одеждой окутан - сердца лишь нагие,
Дорогие, стучат обречённою кровью:
Колыбельным левкасом - к небес изголовью...
Всяк мне дорог, хотя никого тут не знаю!
Человек или зверь, или роза шальная
Запредельного снега, посмертного лика,
Вспоминального века, последнего мига!
Всяк мне близок - слепым волосёнком на коже,
Кто со мною стоит?.. именую Тя, Боже!
Ты вот в этом, в ушанке замурзанной, старце -
А в кармане - бутыль - для сугреву - что Святцы...
Ты вот в этой лукавой, две коски, девчушке -
Тонких русых кудряшек сосновые стружки:
Привела её бабка под купол за ручку -
Ах, смертельно больную, любимую внучку...
Ты вон там, далеко, у планетной апсиды,
Все кометами вспыхнут немые обиды -
Тихо крестится, плачет мужик бородатый,
Будто завтра, в метели, идёт во солдаты...
Да мы все, о, мы все во солдаты уходим!
Мы ревём при народе! Блажим при народе!
А расстреляны - вспыхнем безвинным весельем,
Неприступным, победным костром Воскресенья!
Вы не бойтесь, мои легкокрылые люди!
Непомерно-грядущее мёртвых разбудит!
Вот катит из-под купола - раннею ранью -
Так давай же обнимемся, до задыханья!
Всяк из нас хоть во Пасху - и любит, и верит!
Всяк из нас хоть во Пасху не помнит потери!
Вот монахиня рядом тихонечко плачет -
Обнимаю её всей душою горячей,
Так притисну к груди, жизнь мою удалую,
Троекратно, прощально и встречно целую!
Вы родные мои! Ледоходные льдины!
Вы пройдёте, растаяв - а непобедимы!
Я девчонка, юница, старуха меж вами -
Обнимаю вас крепко огнями-руками!
Осенённо крещу вас кострами-глазами!
Обливаю слепыми дождями-слезами!
Вы собор мой, ночной, незабвенный, суровый,
Праздник мой, налетающий снова и снова,
Купол мой, раскрывающий Рая ворота,
Стон и смех мой, звезда золотого полёта!
И, пока мощный хор нам гремит Аллилуйю,
Я тебя обниму, я тебя поцелую -
Мой Пасхальный, погибший в пылающих войнах,
О, воскресший мой Мiръ, так улыбка спокойна,
Мой скуластый, в поту, седина и ушанка,
Уходящий в бессмертие с нищей гулянки,
Ну же, шаг лишь ко мне деревянной ногою,
Пуст рукав, пусть я буду твоею рукою,
Твоей памятью, светлой водою ирмоса,
Твоей заметью северной, белые косы,
Бормотаньем твоим и спиртовым дыханьем,
Всем забвеньем твоим, всем твоим вспоминаньем,
Видишь, дед, обняла тебя крепко, навеки -
Крепко небо! Целуемся мы, человеки.
И никто нас на куполе том не напишет.
И никто не поднимет нас выше и выше.
Стой себе на земле, обнимайся с родными,
Бормочи, умирая, любимое имя.
Повторяй, воскресая, предвечную ноту
В лучезарном кондаке большого полёта!

...и во храме пред тем стариком на колени
Я встаю, посередь заревых песнопений,
Многоликого хора, толпы моей кровной,
Деревянная церковь, тяжёлые бревна,
Светозарная роспись, рекой льется фреска,
Мой ты бакенщик, бедный рыбак, где же леска,
Обвяжи нас, Господь, Твоей сетью насущной,
Я лишь рыба Твоя, во народе плывуща,
Я лишь свечка Твоя, блюдо паникадила,
Я сандалья Твоя, я с Тобою ходила
Вдоль по нашим снегам, по чащобам печальным,
Дай мне нынче во храме кулич Твой Пасхальный,
Кус мне радости дай, что для всех, для народа,
Для любви, для ее непостижной свободы.

***

Мой род и род. Как всё, как все, прейдет.
Мой древний род, во время уходящий.
Мой солон рот. Опять иду в поход -
За днесь любимым, вечно настоящим.

О, божество, мой Род. О как же ты силён.
Из тыщи лиц. Палит их смех, и слёзы
Текут по ним, в ночь родов, похорон,
В ночь войн и во грядущие морозы.

Мой род... Я вижу сотни, тысячи фигур.
Я зрю толпу, затылков миллионы.
Они идут, тьма умников и дур,
Тьмы тем юродивых, пророчеством спалённых.

Мой род... Катает тесто на столе,
О, на доске, в муке, святая бабка
Моя... Очки на лоб... читала на земле
Акафист Ксенье Петербургской, ёжась зябко.

Мой род... Отец мой. Палуба стальная корабля.
Ещё не живописец, не художник,
А штурман-рулевой. Вдали земля.
Неравный бой. И он, ещё безбожник,

А имя Бога шепчет... на губах
Мальчишьих - имя - пламенем победы...
И палуба кренится. И во льдах -
Мой призрак - Время - страшною торпедой.

Мой род! Ах, тётки в ситчиках мои
На танцплощадках, и баян играет...
Ещё не знаете вы - от любви
Кто воскресает, кто и умирает!

Мой род во мне рождается - Христос:
Пока жива, пока шепчу словами
Вас всех... вся изойду лучами слёз,
Раскатанная тестом между вами,

Печённая блином и беляшом,
Вся выпитая грозной рюмкой водки,
Забыта в зимней баньке я ковшом,
Я вбита, гвоздь, в сапожную колодку,

Снарядом всажена в орудие войны -
Да чтобы победить!.. и порвана струною
В моём рояле, чтобы видеть сны,
Чтоб всё сыграть, что деялось со мною...

Мой род... я лишь твой алый, талый рот...
Да старческий уже... в морщинах-сетях...
Кривится он... о счастии поет...
О том, чего не будет уж на свете...

Но и о том, что только лишь придёт!
О том крылатом Ангеле, что снидет
И раскатает тесто, и замрёт
Над белою мукой, и вдруг увидит

Над колченогим кухонным столом
Меня - с очами византийских списков,
А дома нет, пошёл давно на слом,
А океан нахлынул слишком близко,

На стёкла окон - бешенством снегов,
Волнами вьюги горестной и кроткой...
Родные, вот она и вся любовь,
Всё масло, соль, равнина сковородки...

***

Ах, обнять бы всех!.. времена на смех
Не поднять... таковы неисходные...
По дороге идти между мук и утех...
Поминая шаги Господние...
Ах, да смейтесь вы!.. не сносить головы.
Хулиганила, непотребничала,
Во грехах, что гуще чёрной травы,
Всё валялась - пьяной царевною...
Ах ты путь мой, путь!.. Вот возьму на грудь
Я тебя, мой путь, - истомилася!..
Так мне больно, путь... отдохну чуть-чуть...
Дай забвения сладкой милости...
Шире руки раскинь!.. Вьётся синь-полынь
Да по ветру - вьюгой серебряной...
Я кричу: отзынь!.. визг: на кичку сарынь!..
Глотку жгу напевами древними...
Да, я древняя вся! И живу не прося!
И живу, на ветру скитаючись!
Утром щиколки мне целует роса...
Плачет тучею небо усталое...
Ах, иду-иду!.. Сколько раз в году
Вы в меня - то снежки, то булыжники?..
А мою ли песенную страду
Не услышите, вы, чернокнижники!..
Я и солнечных книг, я и лунных книг
До пяти смертей начиталася...
А ко мне щекой снег седой приник,
В лучезарной, холодной жалости...
Ах ты снег мой, снег!.. Может, ты человек!..
Лишь под коркою льда блестящего...
Да и я человек!.. Да и Мiръ - человек!..
До конца своего... настоящего...
Да и Бог - человек!.. не умрёт вовек...
А умрёт - воскреснет... под пыткою...
Вот он, свет мой, свет из-под тяжких век!
Век, зашитый белою ниткою!
Вот погибель моя!.. А танцую я!..
Шире, шире руки раскинула!
Эх, народ-народ!.. вся моя семья!..
Серебристый мой ствол осиновый!..
Иглы сосен-пихт!.. я - живая пищаль -
Вдоль по рельсам, да по серебряным!
Мне канатом - сталь! Ничего не жаль!
И ни верности... и ни ревности...
Образ Твой Пречист... Боже, палый лист...
Боже, светишься весь прощением...
Там, за далью рельс, Ты для всех воскрес -
Из кадила времён каждением!
Наважденье мне... ах, гореть в огне...
Я согласна, в мешке-моем-рубище -
Вдоль по рельсам идти, Боже-Боже, прости,
Всерыдающей и вселюбящей!
Я устала молчать! Я хочу кричать!
На весь мир Твой, Боже, неистовый,
И босою стопой прожигать Твою гать,
Мчаться по ветру медными листьями!
Я согласна всем - да, всем! - умереть!
Каждой кошкою, каждой мышенькой...
Всем родиться! Всеми глотками петь!
Не споёшь всего... не надышишься...
Ах бы, жить да жить!.. Целый век иль два!..
Что за шум за спиною?.. поезд ли?..
Ах, задавит... и пусть... я останусь жива
С нежным, Живым в помощи, поясом...
Ах, сомнёт - и пусть... и не обернусь...
Голова не гола - свечусь кикою...
Не мешок - парча... низка перлов-бус...
А рубины с плеча - земляникою...
Не руби мя сплеча!.. я ж твоя свеча...
Я ж ещё погорю... не гаси меня...
Дикий, смертный гудок... как жизнь горяча...
Только пламя... ни воли... ни имени...
И на рельсы сребряные так упаду,
Распластаюсь... снега узорные...

...задавили бродяжку... загасили звезду...
Безымянную... беспризорную...

***

Ты мой маленький, щеник мой, гриб-боровик,
Ты ведёшь через жизнь мя, прекрасен твой лик,
Ты ведь Ангел, кудрявый ты мой Ангелок,
Видишь, алым окрасился нежный Восток,
Ты ведешь мя, мой свет, через Ад, через Рай,
Ты мне шепчешь неслышно: тётенька, не умирай,
Ты такая ведь добрая... знаю, грешна,
Кто не грешен, а жизнь драгоценна, одна...
Он мой маленький Данте, рыбацкий костёр,
Через реку мой брод, мой святой Христофор,
Мой младенец Христос, Мiръ не зрю я от слёз,
Нежный шёпот, мой ландыш, сквозь осень пророс,
Он качается, тает позолотой икон,
Знаком ИХТИС, ладьёй, где индиговый звон
С колокольни над ясной закатной рекой,
Он ведет мя, он мне в руку вцепился рукой,
И послушно за ним я иду, я молчу,
Жги, мой Ангел последний, надежду-свечу,
Нам осталось гореть, нам осталось идти
Лишь вперёд, жизнь сжигая в горячей горсти,
Ты веди мя, мой Ангел, туда лишь, вперёд,
Где никто, о, никто никогда не умрёт,
Ну а я, так и быть, я согласна, умру,
Улечу я листвой на осеннем ветру,
Золотого сиянья у небес не отнять,   
Ты веди мя, мой сын, свою бедную мать,
Я покорно молчу, я иду за тобой,
Повторяя кондак пересохшей губой,
Повторяя тропарь кровеносной душой,
Повторяя любовь обожжённой рукой.

***

Праздник, это праздник, пусть на полчаса!
На столах навалена всей земли краса:
Персики пушистые, вина - южный зной,
Вспыхнут перевитою сладкою струёй!
Хрустали гранёные! Олово, латунь,
Рюмки, чаши сонные, блинная ладонь!
Чокаемся, хлопаем друг друга по плечам:
Здравия желаем дням ли, ночам!
Это праздник Времени! О!.. догадка жжёт.
Хочу слово выдохнуть, да замолк мой рот.
Глотку перехватывает рыболовный прут,
А вокруг - распятые радостью - поют!
Вносят торт на блюде!.. тесто вдруг косит
Головой отрубленной... виноград висит
Кистию бессильною... звон созвездий чист...
Золотыми листьями... ропотом монист...
Ах, пирог возлюбленный! Где мой острый нож!
Пополам разрубленный, нынче не уйдёшь
От насквозь пирующих, жарко-жадных ртов,
На тебе жирующих, рыбонька-любовь!
Ихтис, первозванная!.. на краю взошла,
Лодкой бездыханною ляжет вдоль стола,
Носом осетровым - с заката - на восход:
Рюмки полны крови - веселись, народ!

О, замри, веселие! Карнавалий, встань!
Грянет Воскресение сквозь оклада скань.
Встаньте все, бокалом пусть задрожит душа:
Бог идет! Окончен Путь! Невесомый шаг...
Бог идет с улыбкою к вашему столу.
Бог подцепит вилкою рыбную стрелу.
Ему - табуреточку: мол, садись, пируй
С нами... ну, со встречею... под свиванье струй...

Тихо! Тихо! Встанет Он под высверки ножей
Над столом безумным, над сгибаньем шей
В ожерельях зрячих и слепых камнях,
Очами, косящими в факелах-огнях!
И замрёт неистовый Валтасаров пир,
И молчанье чистое вытрется до дыр,
И в ночи хохочущей, страшной тишине
Молвит Он тихонечко, ветром по стерне,
Скажет Он раздумчиво, медленно, как снег
Падает под тучами с поднебесных век,
Выдохнет Он песнею, музыкой огня:
- Завтра все воскреснете. Празднуйте - Меня.

Смолкли железяки все. Смолкло всё стекло.
За столом притихшим Время потекло.
И текло пьянее пьяного вина,
Дрожало сильнее, чем острая струна,
Плакало все громче, безутешней вдов,
Плакало огромней, чем в ночи любовь,
Подставляй стаканы, чашки и бокал,
Он пришел так рано, никто и не ждал,
Он пришел внезапно, как и говорил,
Нынче или завтра, с крыльями, без крыл,
И на пир явился, на безумный пир,
И за нас молился, за безумный Мiръ,
Пьяное застолье, рыбы-хрустали,
За терпенье боли да за соль земли,
И сидели, смертные, все мы как один,
За судьбу ответные, за пиры годин,
За кусок ржаного, рюмочку накрыть,
За имя святого, что всю жизнь носить,
Да в лицо глядели, счастливы, Ему,
Пока не истлели, не ушли во тьму,
Да шептали песнею на исходе дня:
"Завтра все воскреснете. Помните - Меня".

***

Я ночьми душу жгу мою, живую свечу.
Над людьми душу жгу мою, молюсь да молчу.
Прости мя, кто может.

Вот люди, люди, люди идут предо мной,
Таково медленно, снова бредят войной,
Угрюмо, солдаты, тёмной стеной,
Лишь лики горят вапой золотой.
Прости мя, кого обидела.

Боже, мучим Ты был сильнее мя.
Боже, на Кресте плыл Ты в полымя.
Разразилась гроза на исходе дня.
Прости мя, кого больно ранила.

Люди, люди. Они взирают на мя.
Будет, будет молонья Последнего Дня.
В перекрестье зраков дрожу. Дрожит земля.
Прости мя, кого убила.

Ты прости, младенец убитый мой.
Прости мя, любимый, бесноватый немой.
Ты в дрожанье музыки вернулся: домой.
Твой надгробный камень - за тою горой.
Прости мя, кого забыла.

Люди, люди... Стойте! Хотя б на миг!
Затыкаю ладонию длинный крик.
Вы идёте по мне. Я ваш материк.
Рукописный, пречистый ваш патерик.
Прости мя, кого шла мимо.

Люди, лю... Человек! Столь бедный на вид.
На плече у него птичка сидит.
Со плеча у него птичка - в полёт,
И чирикает, плачет всю ночь напролёт...
Прости мя, кто завтра умрёт...

Ах ты матинька, птичка, голубка моя!
Я крылами моими повторяю тебя.
Я и клювом, и зобом воркую, теку
Тайной музыкой, что суждена на веку...
Прости мя, кто нынче уходит.

Моя птиченька, нищей согласна я быть.
Птица-радость, согласна в геенне - любить!
Прости мя, кто хочет родиться...

Ты же видишь: я только птица, как ты.
Певчей глоткой киплю у последней черты!
Люди, люди, вы мимо моей маяты...
Мимо птичьих песен шальной красоты...
Я такая ж, как вы... от версты до версты...
Где снега и снега... где кресты и кресты...
Прости и помилуй мя, Боже.

***

...Ты не ешь скоромного.
Не молися чуду.
Все меня запомнят.
Все меня забудут.

И в норе укромной.
И на стогнах лютых...
Все меня запомнят.
Все меня забудут.

На тюрьмы полатях,
Во Эдемских кущах
Буду я лежати,
Трубы Судной ждуща.

Плача, умирая,
Жалок голос, тонок:
Раю ты мой, Раю,
Я же твой ребёнок...

Жизнь - великим чудом.
Смерти ход огромный.
Все меня забудут.
Все меня запомнят.

***

Уведи мя мальчик мой милый нежный мой проводник
От земли где пылают могилы где войны Адский лик
Уведи ото лжи заржавленной ты шепни мне: люби
Моё сердце свечою оплавленной так горит над людьми
Крепче крепче в руку вцепляйся тяни всё вперёд
Мой последыш наследник царский синий мой ледоход
Уведи мя от хвори дикой от египетской казни той
Что горит воспалённым ликом давит душу пятой
Ты веди мя веди за собою во смарагдовый дивный Сад
Заживу я жизнью другою меж лисят и волчат
Мандарины сбирать в корзинку песню сладкую петь
Забывать про мои поминки разбивать золотую клеть
Жизни очень мало осталось избичуют её дожди
Мальчик мой возымей ко мне жалость от судьбы уведи
Улыбаешься ты бестревожно пот на пухлой губе
И ведёшь мя по бездорожью и ведёшь по судьбе
И оглянешься лишь однажды сквозь кудрей золотую нить
Когда я умирая от жажды слёзы лишь буду пить

ТРАВА

Зелёный бархат молодой травы.
И шёлк вина, и россыпи халвы,
И праздничным ожогом - поцелуи,
Пожатий плеск, неуловимых рук
Колёса, грозы встреч, дожди разлук,
Пророчьих молний золотые струи.

Я лишь узор цветочный на ковре.
Еси преобразился на горе
Фавор. Узор по вороту хитона
Огнём пылает. Кровью. Халцедон
И яспис, и чужой Армагеддон -
Не град, не гром, не пламя с небосклона.

Ступай по мне. Ромашкой под пятой
Усну. Немного так, вот так постой -
Пусть тайный ветр холстину развевает.
А обочь - Илия и Моисей,
Атлас зари, и бархат жизни всей,
И тихо так дрожит нога живая,

И давит нежный цвет Твоя стопа…
А смерти нет. От счастья я слепа.
Притиснута к земле, червям, арахнам
Пятой горячей, крепкою Твоей,
А Ты… глядишь на лики всех людей:
Без горечи, без памяти, без страха.

Гвоздика я. Примятая трава.
Иди по мне то тяжко, то едва
Ступай, сладчайшим ветром Елеона,
Айя-Софии медною ладьёй,
Слезами Лии, Евы ли седой,
Троянской тьмой охотничьего гона,

Рыданьем взрывов, поясом дымов,
На виселицу вновь ведут любовь,
На столб кровавый в виде буквы ТАУ,
На поношенье, на позор, на вид,
Ещё Твой лик во бронзе не отлит,
Крылатой фреской не горит со славой,

Ещё на тихой исповеди не
Дрожит епитрахиль в Твоем огне,
Не жжёт костром затылок, скулы, шею,
И люди не клянутся лишь Тобой,
Как днём Последним, Судною трубой,
Лишь о Тебе, единственном, жалея.

Я лишь трава. Примятая полынь.
Ступай по мне! Меня Ты не покинь.
Вомни меня в святой, родной суглинок.
Вот час зачатья вылепил гончар.
Вот час прощанья - выше всех начал,
Всех хороводов, свадеб и поминок.

Колышусь я, тепла, нежна, мягка…
Иди по мне. Все дни и все века.
Иди ко мне, палящей и зовущей,
В цепях орущей, во любви нагой,
В казнящих пущах попирай ногой
Седой емшан, в веселых Райских кущах.

И здесь, в Раю, колибри обочь нас,
Лазурный махаон, павлиний глаз,
Златые арфы стонут и хохочут…
И только я, примятая трава,
Люблю едва, живу, дышу едва,
Твой дикий шёлк, постель Твоей полночи.

Твой чужестранский, Гефсиманский сад…
Там мандарины, яблоки висят,
Трава бормочет… голос мой все глуше…
Никто в ночи не выйдет на парад.
Никто, Ты знаешь, не придёт назад
Из тех краёв, куда уходят души.

Снимаю я зелёное бельё.
Землей смешаю костевьё, живьё.
Раздам недужным, немощным и нищим.
И вижу я - сквозь зимнее жнивьё -
Зарей - Преображение Твоё:
Язык свечи, надмирное огнище.

О, подожги траву сухую, мя!
Все плавни, луговины, зеленя,
В узорочье моем цветочек малый!
И пламя пусть - на небеса - стеной!
Огонь - то путь, и Ты в огне со мной,
И я инакой доли не желала.

Пожгут мя?! Ещё гуще отрожусь!
Испепелят?! В подземье отражусь,
В поднебесье, смарагдовом зерцале!
На пальцах, на устах горда, горька,
Солёна, льдяна, иней у виска,
Лишь радужки… слезами… замерцали…

ВОЗДВИЖЕНИЕ КРЕСТА ГОСПОДНЯ

Возноситься... падать смело... падать больно со высот...
Всё метаться утлым телом по предместию невзгод.

По задворкам, по заброшкам, по упрямым чердакам.
Занесёт меня порошей. Занесёт во Божий храм.

Каменный корабль, в дух дыма, в заберег печали врос.
Тыквы куполов и дыни, и притвора дивный скос.

Притворяйтесь, что вы Божьи, плачьте из последних сил!
Сброшу платье Мiра кожей, чтоб Господь меня простил.

Нет. Грешна пред той Иконой на колени я вставать.
Зрю иные батальоны, зрю иную благодать.

Новых войн идут солдаты. Всё ряды, ряды, ряды.
Всех убьют. Видать, так надо. Молчаливы. Не горды.

У Николы возрыдаю. У Луки иных времён.
Крест суровый воздвигаю - из меня сработан он.

Растопыриваю руки. Мученик, молись, виси!
Под ногами - смерти люки, над затылками - венцы...

Я - твое живое древо. Слышишь шум моих ветвей?!
Не Лилит я и не Ева, не кормилица зверей!

Я стою в пустынном храме, ноги прямо, руки врозь,
Я как черненькая курочка с седым жнивьём волос,

А вокруг полиелеи, а вокруг мя ектеньи,
А вокруг мя Литургии незакатные слои!

Ах, пошто, раскинув крылья, не могу-могу взлететь?!
Пойте! трогаю в бессильи демества златую сеть!

Разорву судьбу кондаком! Ночь стихирою взорву!
Шире, шире руки, страхом полнюсь... Крест я - наяву...

Крест, ведь, людие, он мертвый! Это древо, постучи
Кулаком темно и мерно, в холода сожги в печи!

Крест, ведь, людие, он твёрдый! Твёрже стали! Что алмаз!
Вот крестом седая тётка встала, людие, меж вас...

Крест... ведь это я... как больно... Господи... зачем Ты так...
Господи... не буду больше... наведи на мя Твой зрак...

И повисните на жизни, все живые, на моей -
Все, кого приговорили к лютой казни средь людей,

Все, ко мне приколочёны тяжким ржавым гвоздевьём,
Ненавидящи, влюблённы, в одиночку ли, вдвоем,

Прянет мощною толпою, робко никнет ко Кресту
Тьма, на свет волчино воя, грязь, проклявши чистоту,

Клевета, ударив правду и наотмашь, и тишком,
Радость, мандарином Рая, и тоска, к ребру ножом,

Все ко мне и льнут, и липнут... я ж кричу, немая, в ночь:
Я страданье ваше, люди! от меня бегите прочь!

Лучше буду я сиротий, жгучий Крест сама себе,
Руки раскидав в полёте, как плясунья во гульбе,

Лучше я в родных замёрзну, в умирающих полях,
Звёздной полночью морозной, при зальделых ковылях!

Больно!..
...от любови больно в этой жизни завсегда.
Тяжким звоном колокольным прожжены мои года.

Храм. Сажусь я прямо на пол, на гранитную плиту.
Не стыжусь я выть и плакать, подносить ладонь к лицу.

Утирать огонь шелками, слышать вьюги призрак-визг,
Никакой не Крест, а девка, вся зарёванная вдрызг.

Просто баба, уж старуха, надо мной смеётся клир.
Завывает завируха, крестит снегом бедный Мiръ.

Иерей вздыхает рядом. Шепчет: Господи, спаси.
Чадо, детонька, отрада, до конца свой Крест неси.

***

Входят глаза мои в небо последнее.
     Гуляют там.
...по синим сонным полям,
     по синим лугам...

Глаза на свободу отпущены.
     Громок приказ.
Глаза гуляют по небу в последний раз.

А сколько каждый из нас
     в Мiру проживёт?
Закину лицо.
     Облаков тяжёлый, бешеный ход.
Стою. Жду выстрела, боли, огня.
...Всеми глазами входит моё небо в меня. 

ПОСЛЕДНИЙ ВАГОН

Всё вокруг меня рушилось и сгорало дотла.
Я ночною столицею, я плясицею шла.
То ль пьяна, девка крашена, то ли вусмерть трезва,
Застывая безбашенно, на морозе трава.
В полночь наипервейшая шелестит седина.
Плечи - жёсткая вешалка. В пёсьей шубе. Одна.
Все ворота закрылися. Зимний уголь и дым.
Одинокими крыльями машет мне Серафим.
Это рушится, падает не бетон, а земля.
Стынет болью и падалью, под ногою пыля.
Бормотала я: матушка, слышишь, не умирай!
Ты сосновая матица... ты в печи каравай...
А вокруг меня клёкотом - иноземная молвь.
Площадь Красная - рокотом. Площадь Чёрная - тьмой.
Я, танцуя, вышагивала, я юродкой брела -
Пламя лисьею шапкою ночь сжирало дотла.
Из бумажных стаканчиков горький чай я пила
На краю всех обманщиков, на отшибе стола.
Ярославский, Казанский ли, Ленинградский вокзал!
Что ж ты, троица Райская... мне ж никто не сказал...
Что ты, троица Каинова, где колючка и наст...
Ни греха. Ни раскаянья. И никто не предаст.
Мне б согреться, о публика! Мелочь, блеск чешуи...
Я станцую по рублику, вам спляшу, соловьи!
Ах, лапша ты разваристая, кофе-чай ты спитой...
Потанцуем, товарищи, мой вальсок золотой!
Моё танго маманькино... резвый батькин фокстрот...
Я вчера была маленька... а сегодня - вперёд...
Я вчера была старенька... а сегодня - в расход...
Херувимская барынька... скоро поезд уйдёт...
Ну, беги ты, плясавица! Он на третьем пути...
Чисто петь. Не гнусавиться. Да по рельсам идти.
Да по шпалам бревенчатым, задыхаясь, бежать,
Да от смерти до вечности - повернуть рукоять...
Вот седая старушенька за составом бежит!
А земля вокруг рушится! А столица дрожит!
О, смешная бабулька-то, рот сердечком, хоть вой!
Снег вином белым булькает во бутыли ночной!
То ль пьяна, вся изморщена! То ли ведьма она!
То ль святы ея мощи! Без дна глубина!
Всё бежит, ах, за поездом, кости вытянув, мчит,
Не догнать, уже поздно, крик вороной летит,
Крик летит шестикрыло в Серафимью пургу,
Дай мне, Боже, дай силы, добегу, добегу,
Я смогу, я настигну мой последний вагон,
Втащат за руки, гигнут, засвистит мой Харон,
И присунут ко рту мне горло фляги чужой,
И я сделаю жадный глоток мой большой,
Выпью жизнь мою, Мiръ мой и родимую смерть,
Время, ты умираешь, а мне - не посметь,
Но я знаю: случится, вот сегодня, сейчас,
Поезд мчится, молиться надо горечью глаз,
Вы глаза-мои-рыбы, уплываю, плыву,
Неба мощную глыбу, как ребёнка, зову,
Ноги ставлю на буфер, ближе к сердцу суму,
И гляжу, как столица улетает во тьму,
Я метелями плачу, фонарями горю,
Нищей речью горячей о любви говорю,
Этот поезд последний, рельсы рыб солоней,
Я последней обедней, я безумней огней,
Я в пургу улетела, не вспомянь, не жалей,
На последний - успела ночью смерти моей.

БЕССТРАШИЕ

А мы дороги не боялись, нет!
Мы хлеб ломали, дул судьбинный ветр,
И на ходу мы прыгали в вагон,
Катил под склон, а миг сверкнёт - на склон!
Такие годы были. Гибло всё.
Всё попадало в разрушенья колесо.
Так с пьедестала падала страна,
Одна на всех, для одного - одна!
Откалывались от неё куски.
Орали мы и пели от тоски.
От голода: картошечку на сале
Так жарили!.. вокруг неё плясали...
На площади стояли, руки голые сцепив:
Нет, танки не пройдут!.. - наш крик, мотив,
Наш вопль: живи ты, Родина! живи!
В который раз - да, на костях и на крови...
Войны мы не боялись. Нет, о нет!
На выстрелы наш был один ответ:
Что ж, под ружьё! Под тяжкий автомат!
За Родину! Глянь - тысячи стоят...
А кто не с нами - значит, против нас!
Но мы не знали лисьих лживых глаз,
Но мы так верили: грохочет наш состав
Поверх обмана, в синь небесных глав!
Из нас был каждый - куполом златым!
Да, голодали! Кудри-гарь, пожарищ дым,
Шальные торжища, где куры, шапки, лук
И пишмашинки во дрожащих граблях рук...
Зарплату нам - яйцом да утюгом!
Парадное дежурство - в горле ком!
Убийство богача, а пуля сквозь стекло,
Из рук валится летописное стило...
Россия гибнет, так тогда казалось нам!
"Да никогда!" - орали. Стыд и срам,
Кто каркает в сугробе, вороньё,
Кто плюнет во бессмертие твоё!
Кто не увидит воскресение: вокзал,
И бег народа, что судьбу в лицо узнал,
Что - на плечи котомку и баул,
Что в зале ожиданья до Христа - уснул!
Мы сорвались. Во тьму! На рельсы! В свет!
Мы, люди, смерти не боялись, нет!
Мы кровью знали: что ж, погибель вот! -
А там, за спинами, восстанем мы, народ...
И потечём - по россыпям дорог!
И побежим - в березовых серёг
Златую и пчелиную пыльцу!
Нас Херувим крылом погладит по лицу!
Нас много! Мы все - ягоды, зерно,
Кирпична пыль, велика быль, мы все одно,
Мы глухи к визгу ненависти: нам
Пред боем знамя прижимать к губам!
Да, знамя красное, всё в золоте кистей.
Всё легендарное. В земле оркестр костей,
Все скрипки рук, все ксилофоны ног,
Гремят все битвы, каждый одинок,
За счастье погибая, всяк бежит
Вон из вокзала, паровоз дрожит,
Нам снова плыть во времена без дна,
Нас снова ждёт гражданская война,
Переплывём, крылато перейдём,
Да, аки посуху, под ветром и дождём,
Ведь гибель Родины - залог ея любви,
Моя родная, не умри, живи,
Ты выстои, тебя перевяжу,
Влечу в вагон, иду как по ножу,
Палят и празднуют, целуют плоть, гранит,
Рожают тряско, плачут в море панихид,
Мы помним всё, мы выжили тогда,
Да нам сегодня горе не беда,
Мы не боимся боли - мы есть боль,
Родная, дай обнимем, мы с тобой,
Да всяк есть ты, всяк воробей из нас,
Орёл, парящий в перекрестье глаз,
Тот полководец, гулкие войска,
Тот машинист, беспалая рука!
О, нас не запугаешь! Стреляные мы.
На шрамы и рубцы - возьмём взаймы
Кровавые, иные письмена,
Ко рту мы купол поднесём - без дна!
И выпьем! Ну, давай! На посошок!
Мы не боимся Ада: с нами Бог.
Метель, ты с нами. Зимняя Война.
Дорога с нами. Вечная она.

***

Как я живу! Себе не верю.
Тела двери
Распахнуты душой!

И я не помню все потери.
И слёзы близ любви чужой.

Как хищно в яблоко вгрызалась!
Змеюки не страшась...

Вся - дымом - боль.
Вся - жестью - жалость.
И под подошвой - грязь.

Но только там, о, подними же
Лицо зарёванное... ближе,
И выше, тише и тесней,

Отчаянное пламя лижет
Твой сухостой ночей и дней

Сияющих.
     Ты только ветка.
И подожгли! Горящий глаз.
Ты уголь. Пепел. Света метка
На тьме. Гляди. Уже погас.

СОШЕСТВИЕ ВО АД

Настанет день - снега пронзят стопу.
По хрусту выбитых ступеней,
Неся суму на рыбием горбу,
Я в Ад спущусь, кухарка поколений.
У всех царей и смердов на глазах
Сойду во тьму болотную и жижу.
Есмь грешна, потону в людских слезах.
Сквозь их алмаз - навоза не увижу.
И будет тяжко падать медный снег
На лёд, расчерчен циркулем метели.
Ко мне сойдёт не Бог, не человек,
А я лежу в пелёнках, в колыбели -
На Ада дне,
     где чад, и дым, и смрад,
Где корчусь в кружевных тряпицах в крике! -
Я в Ад сошла! Я не вернусь назад!
Не убоюсь я ни холопа, ни владыки!
Вот лоб мой освещает, как свеча,
Сноп самоцветов на груди скелета,
Мех волчьей шубы с царского плеча,
Всю в мыле петлю, дуло пистолета -
И смехом искажённое лицо,
В слезах, в дождях, всё мокрое, слепое, -
Моё лицо, тугое, как кольцо,
Объемлющее Время ледяное.
А я целую всё, что мне мне под рот
Кладётся, тычется в ладони и колени -
Коврижку сохлую, игрушку-самолёт,
Бумагу ломкую церковных песнопений,
Для штопки пяток деревянный гриб,
Барометр, он грозит Великой Сушью,
Дитячий крик или старуший всхлип,
Парилку: точно Ад, там дымно, душно,
Пихтовый веник там гуляет по спине,
Там гаснет лампы золотая шишка, -
Целую всё,
     а всё горит в огне,
Сгорает вмиг, невидно и неслышно,
А я целую, Ад, огонь слепой,
Всё, что любила до конца, до края...
Ад, мучь не мучь, я остаюсь собой,
Ведь я качалась в колыбели Рая!
Да, там, где мне берет вязала мать!
Где я гусей гоняла по деревне!
Где восставала яростная рать
Святых узоров из пещеры древней!
Мой дивный Рай! Я там не умерла,
Ни в корчах дифтерита, ни в подвале.
Летела рюмкою с закраины стола -
И в брызги, вдрызг! И снова наливали!
Ты, Ад, нишкни! Меня не испугать.
Ни голодом, ни ложью, ни войною.
Я и одна - отверженная рать,
И знамя красное, и небо ледяное.
Да, знамя алое, всё в золотых кистях,
В Раю несла его, вцепляясь в древко,
Перед народом, презиравшим страх,
Нахальная, отчаянная девка!
Безумица, да, оторви и брось!
Сама я шила красный бархат рытый!
Молчи, мой Ад. Замри. Не надо слёз.
Жизнь - настежь. Да и смерть - открыта.

...и только на коленях достоять.
Всё вытерпеть.
...вот колоколец донки.
Ты, сатана, ты смех отца не смей отнять,
Рыбалки радость, радугу ребёнка,
И тёплый дождь, и рыб ночной парад...
Звон, тишина, и чешуя напропалую
Из-под ножа летит...
...и многоглазо Ад
Глядит, как жадно нежный Рай целую.

ПОЮ СТАРОВЕРСКУЮ ПЕСНЮ
СО СВЕКРОВЬЮ МОЕЙ
ВЕРОЙ ЕМЕЛЬЯНОВНОЙ

Овчина и бархат, золотное шитьё...
Сгорели заплоты. Иное бытиё.
Идёт из мрака уткой жирною - изба...
Не Страшное Судилище, а восстают гроба...
Мою свекровушку видала я лишь раз.
Ей пела соловушкой, и слёзы - из глаз.
Она же вся морщиниста... живого места нет...
Лицо - печёным яблоком. Очей фосфор-свет.

Мiръ медленно крутится. Страшен циферблат.
Мелькают знаки-символы. Войны звенят.
Гремят куранты. Кукушке куковать.
Лязгает в госпитале смертная кровать.
Пылают сапфиры врачебных ламп.
Пылают рубины зверьих лап.
Железная миска. Свекровь, ты чья жена?
Погиб мой свёкор. Сожгла война.

А вот она и новая, свежая война.
Свекровушка, Верушка, зачем ты одна?
Четверо детишек, живых твоих душ -
Один из них да стал мне суждённый муж.
Ну что же, давай рядком сядем, вдвоём!
Давай, свекровка, песнюшку затянем-споём -
Песню старинну, брёл по брегу казак,
Осетра спымал, да погиб за так.

Ах, Господь, пропал ни за понюх табака -
Муж твой, казак, войнушка нелегка!
А ты, моя свекровушка, на земельном дне
Спи-усни, покойся, Мiръ видь во сне.

Ах, розвальни-полоз, да снежный городок!
Бурливый Енисей, живорыбный садок!
Держи, моя ласковая, крепче осетра -
Горит война превыше костра...

Свари ты в котле иные времена!
Выпьем водочки, выпьем до дна!
Стопку под ушицу! Мамонька, не плачь!
Мама, не рыдай, время - лошадью - вскачь...

Песня старинна! Розвальни летят!
Чёрный на монашке, угольный наряд!
Крестишься двуперсто на Божию Мать
Чимеевскую, мvра боле не сыскать...

Родная моя! Родимый мой прах!
А вот вся живая - в соломе, на санях!
А вот староверский, бешеный взор,
А вот во срубе приказан костер!
А пред казнью - пряничек тебе:
Кроха прилипла мятной родинкой к губе!
А пред гибелью - сладимый пирожок:
Бог тебе в липкой ладошечке сберёг!

Ты моя свекровушка, пьяна без вина,
Вера ты Емельяновна, казачия жена!
Вишь, какие настали времена -
А ты там под землёю, а ты-то там одна!

Милая! Да всем нам покидать окоём!
Ищу черты твои да в сыне твоём!
Глажу мужа моего по морщену лицу,
Как ты своего, егда вёл тя к венцу...

Да только пой со мной, да рюмка через край!
Да только песню стару тяни, не бросай!
Да шла тропинка мимо кузни той,
Игде разрыв-трава горит под пятой...

Ах, пой ты, пой, да начинай стократ!
Ах, жизнь, жизнюшка, да не придёт назад!
Мохнатою шубою раскинулась Сибирь
На лавке еловой, в чаю - Китай-имбирь,
Ложкой зазвениши - золочёный ток
Ударит: лимонник, синий Восток,
Свечи толсты у Ветхаго Завета в ряд,
На фото желтеющем солдат, ещё солдат,
Ружья-винтовки, морозная тьма,
Думка-подушонка, вышила сама,
Пылает в оконцах радужна слюда,
Я боле не увижу тебя никогда,
А кто боле меня не увидит никогда,
Об том молчать и петь, за верстою верста,
Я боле никогда в Сибирю не дойду
На лютом, на волчьем, сребряном холоду,
Ты пой, моя свекровушка, голосом дрожи,
Да мне ничегошеньки про тот свет - не скажи...

***

Мiръ - не покойник, которого надо обмыть,
Мiръ - не смертельно больной, и нельзя прикасаться к одежде;
Мiръ - он тянется, длится, вьётся, как нить,
А клубок заново не смотать, чтобы сделалось всё, как прежде.

Заболел ты? При смерти? Так я о тебе помолюсь.
Помолюсь так, что не пристанет ни язва, ни мор, ни проказа.
Это служба моя такая: мыло, банный веник и дуст,
Хлорка, известь и щёлок, и навек погибает зараза.

...Мiръ, ты врёшь все. Ты болен! И я твой врач.
Я лечу тебя этими страшными, жгуче простыми словами:
Отче наш, и Богородице Дево, хоть плачь,
И Сорокоуст, и вот Он, крылатый, в метели идёт между вами.

Ну, зови же скорее, бедный, болезный, к себе меня,
И прибегу, задыхаясь, глазами светясь, путаясь в рясе -
Я успею до твоего погребенья, до этой тяжёлой вспышки огня,
До хоровода воплей, до рук в умирающем плясе.

А я-то, я-то!.. мнила, ты вечно, Мiръ, будешь жить!
А ты, дурачок мой, безволосый смычок, из жизни не извлечёшь ни звука.
И, увидев меня, последней Вере ты жалко выхрипнешь: "Пить".
И последней Любви протянешь дрожащую руку.

Только я на колени встану у последней койки твоей,
В последнем твоём полевом госпитале, пахнет потом и кровью,
Последняя твоя сестра, красный крест, меж последних твоих людей,
Последнюю воду в кружке поднося ко рту твоему, к изголовью.

ПО ТОНКОМУ ЛЬДУ

Как сто лет назад, выйду на берег я.
Как долгих назад сто лет.
Вот холод реки - вся моя семья.
Другая была, да нет.

По льдам изумрудным зрачками веду.
Глазами всё обниму -
Себя, что идёт и скользит по льду,
Сияя, скользит во тьму.

Иду, молода. Зеркало льда.
На берег тот, через лёд.
Иду в ночи. Иду в никуда.
Во вьюгу. В зимний полёт.

Горит Альтаир переливчато, зло.
Все звёзды хором горят.
За пазухой - сердце. Боль. Тепло.
Шубёнка, ветхий наряд.
    
Собачья шуба. Пёсья звезда.
Я с берега на берег - шасть!
Бегу, танцуя. Мороз. Молода.
Перебежать. Не упасть.

Я только лодка, живые бока.
Пристрелят. Утопят. Пусть.
Мои глаза прожигают века.
А ноги бегут наизусть.

Вот справа мост. И слева мост.
Ах, лёд трещит под ногой...
Да, я добегу по воде до звёзд,
Сквозь долгий собачий вой!

Я жизнь эту, люди, переплыву.
Смешаю радость и страх.
Я жизнь эту, люди, святой назову,
Рыдая, каясь в грехах.

И, стоя в ночи на крутом берегу,
Последнем крутом холоду,
Всё буду глядеть, как я бегу,
Бегу по тонкому льду.

***

Долго вёл меня мальчонка
Между облак, между туч.
Завивались кудри тонко.
Вспыхивал забытый луч.

Над расколотою бездной
Крепко за руку держал.
Так мы шли с ним, занебесным,
Вдаль, к началу всех начал.

Вот - порог переступили.
...под ногами, горяча,
Бездна славы, бездна силы,
Шестикрылая парча.

Нежно обернулся, тихо.
Задохнулась во слезах.
Золотая соловьиха,
Пой теперь на небесах.

И вздохнула я так глубко,
Так свободно и легко.
Звёзды снеговою крупкой
Посекали мне лицо.

Молча плача у порога,
Предстояла я в Раю
И протягивала Богу
Песню бедную мою.

ОБЩАЯ МОЛИТВА

Ну, давайте прижмёмся друг к другу в тёплой тьме намолённого храма.
Он широк и безбрежен, как родная земля иль река.
Кто-то в дальней толпе, у притвора, тоненько вскрикнет: "Мама!.."
Это малый ребенок. Жарко ему. И шубейка ему велика.
Это я воскликнула! Это детство маму зовет. Это плачет старуха.
Это каждый из нас, тёплый, страждущий и живой,
То кричит, то смеётся, то рыдает тихо и глухо
В храме сумерек, шевелящихся золотой свечною травой.
О, давайте тесней придвинемся... правда, странно,
Что мы завтра все - о да, все-все-все!.. - умрём...
Что не встанем по грому будильника, затемно, рано,
Чашкам-плошкам молясь пред кухонным алтарём...
О, вся Божия утварь, вся бабья крабья посуда,
Расползается, разбивается на мильоны кусков...
Не собрать, воедино не склеить осколки! О, где ты, чудо?!
Сколько детских могил... сколько юных седых висков...
Мiром Господу, о, помолимся! Я так больше молиться не буду.
Хотя буду, буду, конечно, коли Бог даст жизни ещё -
Мне лукошко её протянет, отчистит тусклую её полуду,
И затеплятся губы во мраке свечой, солёно и горячо...
Люди, ближе! Да я сама к вам, милые, больней притиснусь и ближе.
Я сама без вас - просто снулая рыба, отброшенная щепа.
В пряной, нежной тьме храма я лица сквозь радужный ливень вижу,
Через слёзный дождь, от молчаливой вашей любви слепа.

И восстанет Молитва - до небес, столбом пламени, столпника жестом:
Эти вскинуты обе руки - всего народа, навеки и навсегда -
К сини кубовой купола, к золочёной окладовой жести,
К этой радости преблаженной: счастье, скорей сюда!
Мы устали брести сквозь снега и огни! Мы безумно устали!
Мор и глад нас косит... настали последние дни?..
О!.. не верим... мы столько лет шагали людьми из стали,
Были - гвозди крепкие, а теперь... спаси-сохрани!

А теперь мы нежные, мы трепещем неистово осенним ветром,
Жмёмся мы тесней друг к другу во старом храме, нас много так,
Мы - людское море, молчаливое, без берегов, без ответа,
Просто бьющее волнами в каменной смерти кулак!
Просто вместе вот это, единственное, выдыхаем:
О, помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей... -
И колышемся мы Живым в помощи пламенем - от края до края,
От судьбы до судьбы, что все драгоценней, больней и страшней.
Ну, давайте так взмолимся, чтоб Господь нас услышал -
Нас, навек ли, на час дерзко вброшенных в Мiръ, вот сюда,
Чтобы мы проросли Богородичной травкой, шептали все тише
О любви... чтоб горели над теменем храма, в полночи звезда...
О, теснее и ближе! Из-за слёз уже ничего не вижу.
Только чувствую жар ладоней, локтей, лбов, щёк и сердец,
Только Бог нами всеми, огромной толпою во храме, тихонечко дышит,
И мы - лёгкие лишь Его, от хриплой хвори свободные наконец...
Мiромъ Господу мы помолимся! А как же ещё молиться!
Все заштопаем чёрные дыры пламенем, вечным огнём!
Мы - бессчётные люди, рыбы, звери, змеи, букашки, птицы,
Все к Твоим кровавым ногам в неисходной молитве прильнём!
Да, в молитве этой последней, горячей, слепой, незабвенной,
Зрячей, зрящей всё насквозь, через все пространства и времена,
Посреди родимой, великой, ромашковой, васильковой Вселенной,
Потому что родина, люди, навеки у нас одна,
И одна любовь, хотя вот она вам, растащите, рвите на части, делите,
Я всего лишь один из Христовых хлебов, коими всех Он кормил
Посреди Войны, середь Мiра, и рыбы рвали ловчие нити   
Средь родильных пелён, в виду изумрудного дёрна свежих могил,
Я стою в толпе посреди моего нерушимого храма,
А быть может, меня-то в нём, срок придёт, отпоют,
И услышу под куполом: в широкой толпе, там, на краю, кто-то крикнет: "Мама!.." -
И воздрогну: это мой ребенок, а жизнь уместилась лишь в пять минут,
Это мой забытый, мечтаемый, избиенный, на юру казнённый младенец,
Богомаз-мой-умелец, мой геройский меч-кладенец,
Мой Роман Сладкопевец, мой царь Давид, иных времён песнопевец,
Ну давайте всем мiром помолимся, это ж ещё не конец,
И прижмёмся теснее, и крепко обнимемся, сестры и братья,
Если так обнимемся, нас не возьмёт никакая беда,
Это общей молитвой к небесам возносится позднее наше объятье,
И оно не закончится, не разомкнётся, люди, уже никогда.