All Right или Налейте сэру на дорожку

БРАЙТОН

С неба – влагою весенней...
Что, опять идут дожди? –
Я на Брайтон в воскресенье –
Электричкой… Подожди…

Передернуло со всхлипом:
«What, again» сегодня «rain»?
С «Coney Island» да со скрипом
Заворачивает «train»...

С визгом грохает железка
Над чугунной головой...
Средь витрин рекламных блеска
Нестерпимый голый вой.

Зазвенело где-то в ухе,
Эхом ухнуло в висках:
Ух! – сегодня я не в духе,
А в ржавеющих тисках.

И как жертва для пираний –
На обочину, к столбу, –
Без зонта на «поле брани»
Пробираюсь сквозь толпу.

Словно зверь, сквозь чащу леса,
Разнообразье тысяч лиц.
Здравствуй, малая Одесса,
И вторая из столиц.

И чего вам не сидится
Дома в этакий денек?
Чем, извольте объясниться,
Этот Брайтон вас привлек?

Кинув тело с содроганьем
В вовлекаемый поток,
Про себя в сердцах ругаю
И толпу, и водосток.

Не от злого ль Демиурга
Дерзкий выброшен десант?
Мне б дойти до «Петербурга» –
До того, который «Санкт».

До того, что книжным миром
Тут зовется много лет –
Мне туда за сувениром:
Флагом – родины привет.

Баксов пять – смешная сумма! –
Доползти бы как-нибудь.
От толпы, дождя и шума
Тяжело сдавило грудь...

Запершило где-то в горле,
Стал от жажды кислым рот…
Вы зачем дыханье сперли?
Дайте, дайте кислород!

– Подышите над трубою
От машины выхлопной.
Вы, синьор, не с перепою?
– Я сегодня выходной.

– Отдышался? Вот и ладно…
Не болей и будь здоров!
–  Вам спасибо, что бесплатно
И совсем без докторов.

Докторов тех знал однажды –
Крепко выучил урок.
До чего же мучит жажда,
Хоть чего-нибудь глоток.

Еле двигая ногами,
На икоту исхожу,
В «Deli-Grocery» шагами
Мокрой курицы вхожу.

Кока-колой или Спрайтом
Жажды мне не утолить,
А «океевым олрайтом»
Только больше разозлить.

Что я, белая ворона?!
А возьму-ка я пивка –
«Экстры», баночку «Короны» –
Для хорошего рывка.

И с рывком – да на Багамы,
Смыть там брайтонскую спесь.
Что-то вдруг от шуму-гаму
Расхотелось быть мне здесь.

Ша! Сегодня всем прощаю! –
Успокоилось нутро.
Флаг желанный покупаю
Возле станции метро.

Может быть, кому и рай там,
А кому – и сущий ад,
Только сам-то этот Брайтон
Вовсе в том не виноват.

И причем толпа, строенья,
Пепси, пицца и хот-дог? –
Просто в дождь без настроенья
Я на Брайтон не ходок.

Снова лязгнула железка
На платформе подо мной,
Электричка, дернув резко,
Понесла меня домой.

Дождь все бил по крыше гулкий...
Может, ТАМ прорвало шлюз?
После этакой прогулки
Лишь один (в пакете) плюс:

Флаг российский прижимаю,
Избегаю лишних фраз,
Я повешу его к Маю
На балконе – в самый раз.

2008


БОРДВОК

Бордвок – деревянная набережная вдоль океанского залива
на юго-восточной оконечности Бруклина в районе Брайтон Бич.

В разгар удушливого лета
Несчастный бомж, бродяга, бич,
Как перегретая котлета,
Пришел к своим на Брайтон Бич.

Он их на «бордвоке» в беседке
Нашел на крашенной скамье...
Шла рядом в мяч игра без сетки,
И я – в сторонке, на камне.

Жара кусалась, как крапива,
Соленый пот гнала из тел,
Холодный бок бутылки пива
На солнце радостно блестел.

Даль океанская дрожала...
Бомжей звериное чутье
Моя бутылка раздражала
В надежде получить ее.

Поступок мой был делом частным,
Каких, казалось бы, не счесть,
Но… протянув ее несчастным,
Я оказал шайтану честь.

В крик чайки требовали дани,
Сойдут и чипсы на обед,
И в их зависшем ожиданье
Ничто не предвещало бед.

Все также важно по брусчатке
Одесса – мачеха ли, мать –
Вальяжно шла по брусьям шатким
С опаской каблучки сломать.

Вам каблучки сломать не жаль ли?
Что каблучки, а ножку вдруг? –
Мужчины под руки держали
Своих брильянтовых подруг.

Мелькали бруклинские лица –
И комильфо, и моветон, –
Еврейско-русская столица
С нерусским именем «БрайтОн».

Пускай от родины далече,
Тому значенья не придам,
Гуляли ноги, руки, плечи
Господ, товарищей, мадам.

Средь тучных тел и милых граций
Чредой различных возрастов
Шли члены сводных эмиграций –
И будь здоров, и «мазл тов».

Младое племя с видом броским
Изображало шум и гам –
Тинейджеры, то бишь подростки,
Жевали смачно «чувинг гам».

А за столами из бетона
«Синьоры» бились в «шах и мат»,
И из того же моветона
Звучал отборный русский мат.

И у кафе, где пиво-раки,
За домино – и спор, и вой:
Один – за Путина – до драки,
Другой – за Буша – с головой.

Так все знакомо, аж до бзыка:
И этот мат, и это спор,
И эта грустная музЫка –
Бальзам на сердце с давних пор.

Пел гитарист вполне прилично,
Из струн выщипывая стон –
Мной уважаемого лично
«Вальс – Розенбаума – Бостон».

Хотя в ладах и нет гармонии,
И на артиста не тянул,
Старик поодаль на гармони
Про поле русское тянул.

Быть может, хватит, в самом деле,
Нам душу рвать тут, не тяни...
Бабульки в «вилчерах»* сидели,
Что одуванчики, в тени.

Сиделки скучные зевали,
Официантки как таран,
Всех принуждая, зазывали
Зайти в «Татьяну» – ресторан.

Там шримпы, туна, крабьи ноги,
На вертелах перепела,
И клиентура без тревоги
Все это ела и пила.

По мне, милее макароны,
В тушенном мясе чернослив
Под мексиканскую «Корону»
Иль тройку «Балтики» в разлив.

Приспело тут – совсем не рано –
Словечко крепкое ввернуть,
Но… ваше вновь к своим баранам
Хочу внимание вернуть.

И так, она звалась «Короной»,
Чтоб век мне лыка не вязать,
Среди бомжей бутылкой оной
Всумел я развязать.

Четыре пары, словно крюки,
В себе не сдерживая дрожь,
К «Короне» потянулись руки:
«Моя! Отдай! Пошел! Не трожь!»

Раз не предвиделось заране,
Теперь одно: кричи «разбой» –
Тут начАлся на поле брани...
Как там по-русски? – Мордобой.

В рычанье диком рвались глотки –
Вот если знать бы наперед, –
Сошлись в сраженье вражьи лодки:
На абордаж, братва, вперед!

Взметнулись, возмущаясь, чайки,
Чирикнул в гневе воробей.
Давай, земляк, не подкачай-ка,
Хватай, дери, кусайся, бей!

Клубок звериный рыл окопы,
Народ вокруг – какой каприз! –
Судил-рядил (и даже копы),
Кому достанется тот приз.

Пахнуло в ноздри эшафотом.
Из рваных ртов шел мерзкий сок –
Слюна, мешаясь с кровью, потом,
Лилась на огненный песок.

Но... обманув народ степенный,
Чертям назло, нежданно, вдруг,
Шипя пивною белой пеной,
«Корона» вырвалась из рук.

Бичей перекосились лица –
Хотя бы капельку сберечь, –
И продолжала густо литься
Цветисто-матовая речь...

Внезапно – черная фигура
(Не мы судьбой руководим), –
Отец родной, священник, гуру –
Арефьев, батюшка Вадим.

Ну, что, ребята, повезло вам!
Он их в беседку заманил,
Молитвою и Божьим словом
В минуту всех угомонил.

В толпе: «Вам это не Канада!
Мы не имеем с них покой!» –
– Да, бросьте вы, оно вам надо?
А раз не надо, то накой?

Мне от сидячки долгой ногу
Свело – похоже, затекла...
Река людская понемногу
Беспечно дальше потекла.

Судьбы-злодейки не испей-ка
Попробуй чаши ты до дна.
Что жизнь твоя – одна копейка,
Да и сама она одна.

Подошву жгло колючей ватой,
Тяжел без дома путь земной.
Себя считал я виноватым
В том, что случилось не со мной.

На брег бежали волны валом,
Им все равно – богач, бедняк.
Зачем меня так взволновала
Судьба измученных бедняг?

Чего там сыпать соль на раны,
Нутром я будто занемог –
Упав в в объятья ресторана,
Я «лучше выдумать не мог».

– За эмигрантов! – пью до дна я...
– Что говорите? Вот ю сэй?
Гуляй, страна, кому – родная,
Кому – чужбина – ЮЭСЭЙ.

*Вилчер (анг.) – инвалидная коляска.

2007


ТАЙМС-СКВЕР

То со скрипом, то со стоном
«Трэйном «Би» от «Брайтон Бич»
Едем с гостем над Гудзоном…
– Как тебе «Манхеттен бридж»?

Едем-едем этим летом,
Легким, теплым вечерком –
Подавай ему Манхэттен,
Он с «Таймс-Сквером» не знаком.

Друга следуя заказу –
Он в Нью-Йорке в первый раз, –
Все дела бросаю сразу
И – вперед  без лишних фраз.

На пути – подземки панцирь.
Вам открою тут секрет:
Серых, скучных, грязных станций,
Как в Нью-Йорке, в свете нет.

Друг мой: – Что ни говорите, –
Ухмыляется хитрО, –
Далеко «столице-Сити»
До Ташкентского метро.

Спорить  с ним о том не смею:
– Да куда уж там – едва.   
Стоп, машина! – на Бродвее,
Номер стрита 42.

А теперь держись, земеля!
Шаг, другой, затем прыжок,
И из мрака подземелья –
Прямо в каменный мешок.

Небоскребы, небоскребы,
Сплошь металл, стекло, бетон –
С безразмерною утробой
Мегаполисный  питон.

Светофоры, переходы,
«Басы», желтые такси,
А различного  народу –
Будто в бочке иваси.

Ноги, руки, плечи, лица –
Вечный с шествием парад –
В центре красочной столицы
Совершают променад.

Тут и там – глаза, улыбки,
Вспышки камер, позы тел –
На экране  ярком, зыбком
Белозубый беспредел.

Здесь – художники, артисты,
Рикшей с «вело» не учел,
Гости города, туристы –
Муравейник с роем пчел.

Кто играет, кто рисует,
Кто бейсболки продает,
Кто поет, а кто танцует,
Кто в экскурсии зовет.

На Бродвее нету брода,
И похож он на базар,
Здесь со статуей свободы
Можно сняться за доллАр.

Магазины, рестораны,
Банки, разные кафе…
– Придержи-ка, брат, карманы:
Мы с тобою подшофе.

Море  плещется рекламы,
Очаровывает свет,
Слепит, кружит панорамный
Цвета с гаммой винегрет.

Звезд кино и «шоуарта» –
Океан, куда ни кинь,
А с Бродвейского театра
Смотрит строго «Лайон Кинг».

Чуть поодаль – котировки
«Доу Джонса» и «Насдак»,
Лично мне до монтировки,
В котировках – не мастак.

«Уаhoo», «Kodak» и  «Бадвайзер»,
«Panasonic», «Chevrolet»
Батарейкой «Энерджайзер»
Заряжают на сто лет.

Вот и центр, вот трибуна,
Люди, сутолока, гул –
Ярко-красная лагуна
Среди «билдингов»-акул.

Кровью светятся ступени –
С виду этакий интим,
Как и все, мы без стеснений
На ступенях тех сидим.

И в глаза друг другу – вспышкой,
Снизу вверх и сверху вниз...
У меня уже отрыжка:
– Надоело, хватит, «please!»

Всё! В глазах рябит, кружИтся
Каруселью голова!
Мне, похоже, будет сниться
«Энерджайзер» с мордой льва.

 – Ну, довольно, кроме шуток!
Не пора попить, поесть?
Кислотой шипит желудок:
Окажите, братцы, честь.

– Может, в этот… «итальяно»?
Кухня – пальцы облизать!
И – в объятья ресторана
«Bond – названье! – 45».

– «Нi!», «salute!», «buon giorno!», здравствуй!
Шум, толпа! – не отдохнешь!
Лобстер – мне, а  другу – пасту,
Пару пива, «ёшкин клёш!»

– Нет, у турков будет лучше,
Итальяшки пусть простят.
– Но зато здесь цены круче:
На двоих – сто пятьдесят.

Кончен бал, погасли свечи,
Шум остался позади.
Стук колес казался вечным…
– Вон он, «Бруклин бридж», гляди!

Отдохнули... Я спокоен,
Пивом булькает нутро…
Чем же друг мой недоволен?
Тот в ответ бурчит:
– МЕТРО!

2009


ИЮЛЬ

Что у черта на закорках,
На беду свою в аду,
Я, слагая поговорки,
Днем в расплавленном Нью-Йорке
Вдоль по Брайтону бреду.
Тут июль не рай в пруду,
Где сиди и дуй в дуду.

Crazy* лето! Ну погодка! –
Так все 100*, не мудрено.
Как пескарь на сковородке,
То ли с краю, то ль в середке –
Все едино, все одно.
Мне б подлодкой лечь на дно
И с русалками – вино,
Да вот, видно, не дано.

Две сестры, Жара и Влага,   
Будто браги опились.   
– Будешь третьим, бедолага! –
И открыв хмельную флягу,
Окунули в браги слизь.
– Вы чего в меня впились?
Отцепитесь, ladies, please!

Чую, – апокалипсис,
А мы еще не каялись.

Вот пристали, душегубы, –
Вкупе лава да вода.
На печи еще и в шубе?
Липнет кожа, сохнут губы…
С вами пить – одна беда.
– Да уж, нынче, господа,
Жарит так, как никогда!

– Неспроста, сэр… ой, непросто…
– Мож, какой в природе сбой?
Истекаю, плавлюсь воском…
– Так недолго до погоста.
– Что ты! что ты! Бог с тобой!
– Как там с градусами столб?
– Да уже давно за сто.

Слышал, что-то там с Гольфстримом –
Вроде, как бы не течет...
Иль течет куда-то мимо…
И чего меня к экстриму
Вечно черт какой влечет!
Тьфу-тьфу-тьфу! – через плечо. –
В общем, чудо-дурачок!

За каким… сюда я ехал? –
– Леший дернул, – в ухо эхом…
Знал ведь будто про прогноз.
За билетом что ль на Пьеху?
Иль на Борю ради смеха?..
А зачем? – большой вопрос.
Мутит разум, давит мозг...
А «мотор» идет вразнос.

Не отцепятся сестрицы:
– Видим, братец, ты раскис,
Стал какой-то бледнолицый; –
Усмехаются убивцы:
– Не по нраву наш сюрприз?
Экий в мистере каприз!
Не желаете стриптиз?

Душно, жарко, жди подвоха –
Словно сунули в мешок.
Сил ни ахать и ни охать.
– Сэр, вам, вижу, очень плохо?
– Плохо так, что хорошо.
Где карсервис,* корешок? –
Не до Пьехи – не смешно!

Точно апокалипсис,            
А мы еще не каялись...

Чтоб в июле да на Брайтон!..
Больше… боже упаси!
Ад кромешный, а не рай там –
И несусь домой в горбатом,
В «Боропарк» к себе, в такси.
Чем с сестрицами, мерси,
Лучше дома под ЭйСи*
Я «Корону»* с иваси.

*Сrazy лето – сумасшедшее лето
*100 по Фаренгейту – около 40 жары
* Ladies, please! – пожалуйста, леди
*Боря – Борис Моисеев
* Карсервис – служба такси в Бруклине
*ЭйСи (АС) – air conditioner,  кондиционер
*«Корона» – мексиканское пиво

2012


ШТОРМ

Сквозь щелки глаз – на улицу,
раздвинув волны штор,
дивлюсь,  от снега жмурясь, я
обилью пышных форм –
завалено, но знали мы,
что ночью будет шторм.

В ньюйоркцах шторма следствие,
совру, сказав – восторг,
то следствие как бедствие,
опять придется «work».
Не хочется? – Захочется!
Откапывай Нью-Йорк!

С экранов: «За лопаты всем!» –
с улыбкой славный мэр. –
Покажем снегу с градусом
мы мужества пример!
Из штатов же ребята мы!»
 – «Yes», сэр! Конечно, сэр!

Под снежными морщинами
попрятались авто.
Здесь каждый без машины – тот,
считай, уже никто.
Движенье – в положении,
коллапсовом притом!

Каким-то  наказанием –
на США «сноумагеддон».*
Придумали ж название,
«экскьюзми!», «миль пардон!»
И в речи с просторечием –
сплошной на «F…» жаргон.

Зимы не ждали наглости.
– Каков, синьор, масштаб!
Зато детишкам  радости:
все лепят снежных баб.
– Не надо баб и даром нам,
не отвлекаться даб.

– А вы чего уставились?
Давай-ка, поспешай!
В  три дня, да и управились –
и сити задышал.
А трафик – вновь по графику,
пускай поет душа!

Мы вместе с санитарами*
всегда на страже тут.
Дороги с тротуарами
уже не подведут.
Недаром санитаров тех
всегда в почете труд.

Страдания окончены.
Довольны мэр и мы.
А снега на обочинах
огромные холмы.
Отбились всеми силами
от натиска зимы.

И все же как-то грустно нам,
проблем со штормом нет,
вот только  к бакам мусорным
подъездов вовсе нет.
Сидим и ждем, что выступит
теперь сам президент.

*«Сноумагеддон» – снежный Армагеддон.
* Санитары – санитарные службы города.

2011


БОРОПАРК

Трепятся, живет он в зоопарке.
В этот трёп давно не верю я,
Хоть порой, живя в такой запарке,
Сам не отличаюсь от зверья.

Разве человека красит место?
Этим местом вовсе не стыжусь –
В «Боропарке», зоопарка вместо,
Мирно проживаю и тружусь.

Много лет назад с хитрющим видом,
Наугад: «хана или труба» –
На «съеденье» к сказочным хасидам
Ржавый цент подбросила судьба.

– Погоди! – товарищ мне. – Куда ты?
Спятил что ль с ума, ядрена вошь?
К ортодоксам в логово, к «пейсатым»?! –
Пропадешь, погибнешь ни за грош!

Говорят, у них трясутся руки –
Трудно расстаются, мол, с деньгой,
Ждут тебя одни сплошные муки,
Ты же не кошерный, значит – гой.

Будешь там что загнанная лошадь.
На кого собрался шею гнуть? –
Враз тебя обдурят, облапошат,
Не успеешь зенками моргнуть.

Отмахнулся: может, и не тронут.
Мне с судьбою спорить не впервой. –
И тотчас в глубокий черный омут
Бросил тело вместе с головой.

Залистали времени страницы...
Поначалу было нелегко:
Что индейцу среди бледнолицых –
Где-то так, совсем недалеко.

Может, от меня идут флюиды,
Может, на судьбу опять свалить, –
Мне попались «добрые» хасиды,
Только бы, тьфу-тьфу, не захвалить.

Ржавый цент сберег мне целый рубль,
Вроде не заездили коня.
Счет годам хотя пошел на убыль, –
Всё никак не слопают меня.

Честностью и добрым отношеньем,
Ничего не делая назло,
Заслужил в ответ их уваженье –
Повезло, а может, пронесло.

Выбрался живым я из пучины,
Поглядел: живу не хуже всех –
Нет для огорчения причины,
Всё путем и жаловаться грех.

«Я вам не скажу за всех» хасидов,
Сделаны, как мы, не из гвоздей:
Много среди них и «инвалидов»,
И вполне порядочных людей.

И слыхал, средь них еще бывают
Чудища, страшилки для ребят,
Осторожней с ними – забодают:
Рожки, мол, под кипою торчат.

Видишь, как усердно в синагогах
Спозаранку, словно петухи,
Молятся, трясутся, просят Бога
Отпустить огрехи и грехи.

Ничьему не следую примеру
В разжиганье пагубных страстей,
Я про их совсем не знаю веру,
Мне бы сил продвинуться в своей.

И в умишке, слабом и убогом,
Предпочту нелишним рассудить:
Если провинился перед Богом –
Только Он и может осудить.

Ненависть, считаю, – тот же вирус.
С выводами я не тороплюсь,
Где упорно ищем гадкий минус,
Там бежит от нас вприпрыжку плюс.

Их же плюсы лезут из карманов,
Сыплют, прут, сплошной парад-алле:
Нет ни алкашей, ни наркоманов,
А преступность вовсе на нуле.

Дружные, умеют веселиться
И своих в обиду не дают.
Есть у них чему нам поучиться,
Жаль, в ученики нас не берут.

К этим бородатым бармалеям,
К страшным карабасам так привык,
Что о переезде не жалею, –
Говорю без всяких закавык.

Верить в предрассудки каждый волен.
Вряд ли – обо мне антисемит,
Тут в себе другим я недоволен:
Тем, что антиСэм и антиСмит.

Стоп! Пардон, опять предвижу споры.
Спорить, правда, очень не хочу,
И, во избежанье всякой ссоры,
Я про то тактично промолчу.

*Боропарк – район проживания ортодоксальных евреев в Бруклине.

2008


В БАССЕЙНЕ

– Славно потрудились кровопийцы! –
Доктор мой Абрамыч Моисей. –
У спины твоей ослабли мышцы,
Срочно, друг, на плаванье в бассейн!

Следуя совету Моисея,
Я купил на год абонемент –
И в бассейне начал одиссею,
Как в таблице чуждый элемент.   

Надо ж приключиться парадоксу,
Тут бы духом, главное, не пасть:
Мне, христианину-ортодоксу,
Да к хасидам в логово попасть.
 
Успокойся, нечего пророчить!
Делай, что советуют врачи;
Где не надо – рожицы не корчи,
Где сказать – так лучше промолчи.

Чувствую, я здесь совсем не к масти:
Гой по-ихнему, ну, в общем, не к чести.
А к чему мне страсти и напасти?
Гой еси,  напасти б те снести.

Дядьки бородатые серьезно,
Меж собою что там жужжа,
То в прищур, то пристально и грозно –
На меня, как вождь на буржуа.

И хотя я парень добродушный,
Все ж на всякий случай начеку:
Ежели приспичит, если нужно,
Без раздумий выдерну чеку.

Будь что будет – принято решенье:
Я, в бассейне заняв уголок,
Делаю полезные движенья
И итожу будущий пролог.

Наблюдаю, только осторожно,
Незаметно, изредка косясь;
Чую взгляды фибрами и кожей,
Про себя трехперстием крестясь.

Контингент, скажу вам, очень разный,
Большей частью те, что из больных –
Скрюченных, согбенных, «г» образных…
Ну, и я такой же среди них.

С языка – едва ли не скажи им:
Нам друг друга следует понять,
И пускай мы несколько чужие,
Нас болезни общие роднят.

Что вы про одно все: «money», курсы,
Банки, вклады, маркета процесс,
Дебит, кредит, ренты и ресурсы,
Биржи, ставки, прибыль да процент?

Вон на лицах сколько беспокойства.
Деньги – это зло, от них беда;
Да у них всегда такое свойство.
Улыбайтесь чаще, господа!

К черту золотую лихорадку!
Телом-то не блещете уже.
Приведут к упадку и припадкам
Деньги, коль не думать о душе.

Хватит разворачивать на оду!
Раз сказали: плавай! – так плыви!
Сквозь толпу почтенного народа
Не пробиться, чувствую, увы.

На меня тараном долговязый,
Извиваясь, – сущая змея.
И хотя в мозгу иная фраза,
Вежливо змее: «Экскьюзми!» – я.

Следом бегемот с огромным пузом,
Волны – через край, девятый вал.
Если бы тогда – со мною Муза,
Я б его портрет нарисовал.

Ниоткуда – с жиденькой бородкой
Тощий прыщ, тощее не сыскать;
Влез по пояс в воду, тронул глотку,
И – из глотки звуки извлекать.

Местный, знать, Лучано Паваротти.
На язык мне лезло, но смолчал:
Чем стоять, как аист на болоте,
Лучше б штангой мышцы покачал.

И другой – теперь держитесь, черти! –
С синей спелой сливой на лице.
Два певца – я будто на концерте –
Затянули… тенор да фальцет.

Это представление в бассейне –
На меня унынье и тоску:
Не про то ль, как с мудрым Моисеем
Сорок лет бродили по песку?

Ну, и я как будто – вместе с ними
Волею Небесного Отца.
Ведь не без причины – по пустыне,
А из-за проклятого тельца.

Вот те раз, откуда к нам – китайца?
Зайцу рад: теперь я не один! –
Тот в воде лягаться и  сморкаться.
Где твоя культура, господин?

На китайца нет надежды, видно:
Больно уж сопливый – это факт.
Стыдно, братец-заяц, и обидно,
Бывшие соседи как-никак.

Что-то я сегодня весь на нервах.
Ближних, знаю, нужно возлюбить –
Верных и неверных, но, во-первых,         
Мне бы надо мышцы укрепить.

Осторожней! – Змей все извиваться,
Волны валом – толстый бегемот,
Заяц – все лягаться и сморкаться,
А певцы – печально про исход.

Мне бы на Канары под фанфары,
Окунуться в сладостный нектар,
Сам из хлорки – в сауну на нары, –
В финский то ли воздух, то ли пар.

В полумраке сауны блаженный
Старичок-сверчок-боровичок
Разговор со мною задушевный –
Ни с того: – Вам тут не горячо?

– Вы откуда? – вместо предисловья.
– Я-то? – из-за тридевять морей.
Старичок – сначала про здоровье,
А затем: – А вы таки еврей?

– Русский я, ну, в общем, из России.
Про себя: какого же рожна?
И зачем-то выдавил с усильем:
– А еврейка – бывшая жена.

– Да? Жена? А значит, есть и дети?
– Есть, конечно: сын, уже большой.
Знал я, что он выудит в ответе:
– Сын еврей? – так это хорошо.

Мне на память снова – Менделеев,
Был бы жив,  меня пристроил он.
Сделав вид: от сауны хмелею,
Помахал сверчку – и тотчас вышел вон.

Время шло, неделя за неделей.
К той таблице несколько привык.
Ко всему привыкнешь, в самом деле,
Коль все время рядом и впритык.

Каждому при встрече – «хай!» и «здрасте!»,
Как здоровье, лучше вам уже? –
И с лица сгоняется ненастье,
И полегче вроде на душе.

А бассейн с хлоркой – славный лекарь.
Я теперь для всех большой пример:
Мол, пришел сюда почти калека,
А сегодня – бравый кавалер.

И ко мне другое отношенье,
Потепленье, видимый прогресс:
Вместо неприязни – уваженье,
Вместо подозренья – интерес.

У меня тому свои причины,
Лишь предположу, а вам решать:
То ли сын – еврей наполовину,
То ль моя славянская душа;

Толь советы доктора-еврея,
Моисей Абрамычу – привет!
Может быть, Заветы Моисея? –
Где-то там на всё лежит ответ.

2011


АНТИБИОТИК

Какой-то особенный антибиотик
Мне врач прописал от простуды: «Бактрим» –
С эффектом побочным – проклятый наркотик! –
Похоже на то, что отравлен был им.

Я, следуя строго врача назначенью,
Два дня по таблетке его принимал,
На третий – «волшебное», вместо леченья,
Лекарство сразило меня наповал.

Давление-конь поскакало галопом,
К таким перепадам совсем не привык.
Вдогонку ему, как-то сразу и скопом,
Заязвило рот и распух весь язык.

Потом затрясло, как садовую грушу,
Сдавило дыханье, померкло в глазах…
Подумалось, все… отдаю Богу душу –
И дикой тоскою сковал меня страх.   

Обмякшее тело – что пареный овощ…
Рукою слабеющей к трубке тянусь –
В заветную  русскую скорую помощь,
Теряя  сознанье: «Скорее… сдаюсь…»

Пятнадцать минут – у подъезда «карета»,
Носилки, «намордник» – дыши кислород,
Ремнями  в момент привязали поэта.
Не слишком ли резво его – в оборот?

Помчали по стритам. Слепили мигалки,
Сирены визжащей пугающий вой –
В «Мaimonides hospital»*, и на каталке –
В «Emergency», то есть «Приемный покой».   

Мы въехали в зал… Ого-го территория!
Кроватей-подъемников выстроен ряд –
И вот окунулся в больничное море я,
Пополнив собою страдальцев отряд.

Сестрички, медбратья, врачи, ассистенты…
Живым механизмом гудит терминал.
А кроме больных – волонтеры, студенты
И прочий снующий кругом персонал.

Приткнули меня где-то в тесном проходе.
Лежу, задыхаюсь, трещит голова...
Слыхал про «Emergency» ходит в народе,
Мол, помощи ждут здесь не час и не два.

Надеюсь и жду... не сказать, что скучаю,
В соседстве таком не придется скучать;
Я глазом одним все вокруг примечаю:
В «веселой» компании ночь коротать.

В истерике билась соседка-старуха,
Всё силилась встать – не давали ремни,
 Её «мама мия!» мне резало ухо –
Нас всех от такого, Господь, сохрани.

Другая, что слева (одна, без банана),
Чего-то бубнила про свой Эквадор,
Врачей донимала: «Сказали «маньяна»,*
А всё разрешения жду до сих пор».

Китаец – поодаль, желтушного цвета,
Куда ж еще больше китайцу желтеть;
Сдается мне, съел он сырую котлету –
Теперь уже поздно об этом жалеть.

Трагедия, пусть не Вильяма Шекспира,
Но сцена, скажу вам, не нежила глаз –
Несчастных из разных частей всего мира,
Казалось, судьба загнала в мой рассказ.
               
Однако, постой, ошибаются, видно…
Не может быть так, чтоб всю жизнь не везло,
Минут через десять – уже не обидно –
Ко мне одного за другим понесло.

Сначала испанец, померив давленье,
В гортань заглянул мне и в уши, и в нос,
Прощупал с улыбкой, без всякого рвения
Мой пульс и составил какой-то прогноз.

Затем принесло африканку-толстушку.
Таких называют у них «overweight».*               
Всучила носочки мне, плед и подушку,
Махнув, безразлично промямлила: «Wait».*

Явилась худая «мамзель» (не дышите!)
И куча бумаг (Applications)* при ней.
– Какая страховка? Вот тут подпишите…
Еще раз…вот здесь…все…спасибо…okей.

Примчался индус с ассистенткой красивой.
Давно всем известно, индус – значит врач.
Успел разглядеть ассистентки я «ксиву» –
Из наших девчонка, держись и не плачь.

А кто это в кипе и с кучей пробирок?
Уже догадался, что крови забор.
А сам про себя: не наделал бы дырок.
И точно: он вены не видит в упор.

Канаты – не вены – художника руки.
Суметь (идиот!) промахнуться в канат!
Пролил он невинную кровь мне на брюки,
Принес  полотенце с водой: виноват!

Иголка из вены глядела с укором,
Попал к коновалам безжалостным в плен!
Скорей бы прокапать каким физраствором,
Чтоб выгнать из крови дурной аллерген.

Прождал с полчаса, тут и «nurse»* подвалила:               
«Сейчас вы немножечко будете «sleep».*               
Не бойтесь, введу вам чуть-чуть «Бенадрила». –
Чего? А зачем? – И подумалось: влип!».

Окутался  мозг мой  холодным туманом,
Сознанье поплыло  и… птицею – ввысь:
Привет вам, товарищи, от наркоманов!
Держитесь, ребята, кайфую, кажись!

Лечу в облаках, пребывая в блаженстве,
Забыв обо всем, хоть ты в ухо кричи.
Почаще бы нам в медицинском агентстве
Такие путевки давали врачи.

Мгновеньем крылатая вечность ужалась.
Насквозь пролетев эйфории этап,
Я в сон опустился… и мне показалось,
Как голос за кадром: «Нelloy…Wake up?»*

Склонилась… лицом на испанку похожа…
Да сколько же здесь надо мной докторов?
– У вас все в порядке, анализы – тоже.
Выходит что я не больной, а здоров!

– Вот вам заключенье, рецептик – в аптеку,
Попейте пять дней по одной – Преднизон.
Подумал: раз гонят отсюда «калеку»,
Здесь ночь коротать мне совсем не резон.

В сердцах по дороге домой возмущался,
Ругал медицину: «Абсурд! Парадокс!»
Таксист головою кивал, соглашался,
В ответ улыбаясь: «Yes, yes» и «of course».*

Я больше – ни-ни в медицинскую зону!
Задачку про них для себя не решив,
Попил напоследок того «Преднизону» –
С неделю болтало… очухался – жив.

*«Мaimonides hospital» – один из госпиталей Бруклина
* mаньяна (исп.) – завтра
* overweight (англ.) – избыточный вес
*wait (англ.) – ждите
*application (англ.) – заявление, форма
* nurse (англ.) – медсестра
* sleep (англ.) – спать
* wake up (англ.) – просыпайтесь
* of course – конечно

2008


Я СЕБЯ РАСТЕРЯЛ...

Я себя растерял
в суете-маете мегаполиса,
Среди скрипа и визга
чумных электричек метро,
Среди хрипов авто –
словно горло в объятиях пояса, –
Среди воя сирен –
наизнанку больное нутро.

Задохнулся в тисках
беспредельной глухой безнадежности,
Кровь безумным потоком –
во мне магистралями вен, –
В лабиринте измен, среди фальши,
коварства и пошлости,
Где циничный расчет,
где остатки души – на размен.

Я, проглоченный монстром
железобетонным и каменным,
Растворился вчистую
в бездонном кипящем котле
И песчинкой во мгле,
расчлененный, разбитый, расплавленный,
Вслед за всеми куда-то
с ресурсом на полном нуле.

Ну а мне бы туда,
где пылится пора босоногая.
Память с тяжестью лет
почему-то ясней и ясней.
Снится часто во сне,
что «один выхожу на дорогу я»
И иду налегке
по знакомым местам по весне.

Уроню там себя
на атлас шелковисто-тюльпановый,
На перину травы,
головой – в одуванчиков пух.
В ноздри – маковый дух.
Погружаясь, безмолвный, в нирвану, я
С шепотком ветерка
успокою издерганный слух.

Стрекоза мне на грудь
приземлится заслуженным орденом,
Крыльев бабочки след –
на плече бахрома эполет.
Сколько минуло лет,
но незримыми нитями с родиной
Крепко связан навек
и навеки любовью согрет.

2011


ВРЕМЯ – К ОСЕНИ...

Не собрать в диком поле бусины,
Тыщи миль до глухой станции.
Годы – терпкое послевкусие
От просроченной эмиграции.
В жилах тяжкое напряжение,
Нет движения – не от грусти ли?

Морщит цвет на палитре засуха.
Тщетно счет предъявлять времени.
Перегруженные потерями,
День и ночь лишены запаха.
От усталости в каждой области
То ли полости, то ли пазухи.

Гладь холста рассекают трещины,
Вдоль ладов сквозняки ржавчиной.
Пустота каждым звуком значима,
Злые сны да и те вещие.
Строчек всполохи – лишь мгновения,
Вдохновением не отмечены.

Ниоткуда ко мне – случайная
Заполошная птица – нервная.
В крик истошный и плач отчаянный –
Про утраченное, наверное.
Сердце съежится и опустится.
Не от грусти ли, не печали ли?

Эх, стряхнуть с себя пыль с плесенью
И по памяти хрупкой лестнице –
В прошлый век со стихами, песнями
К абрикосам, хурме, персикам;
Тенью в улочки с поворотами –
В беззаботную пору к сверстникам.

Мне бы к солнцу опять восточному
Ненадолго упасть в объятия,
Во дворе на свидание очное
Пригласить закопченную братию;
На топчан прилечь – то-то рады нам
Виноградные гроздья сочные.

Разговор ни о чем – с платанами
Да беседы – с арчой, тополем;
По весне на холмы желанные –
Всем шалманом: давай, потопали! –
Не за запахом и туманами,
А за маками, за тюльпанами.

Пуд страниц о былом повести
Представляю себе воочию,
И, листая с большой скоростью,
С бока на бок в уме ворочаю:
Столько прячется, столько кроется,
Роем роется в многоточии...

Тыщи миль мной еще не пройдены…
Кое-как в колею встроенный,
Для иного пускай уродина,
Но душа моя так устроена,
Что влекут меня в годы юные
Звуки струнные малой родины.

Ну а птица, взмахнув крыльями,
Не спросив, как пришла непрошено,
Процарапав на сердце линии, –
Вдаль, взъерошенная, от прошлого.
Вслед гляжу я ей завороженный –
Хоть и прошлое, но хорошее.

Не сыскать в диком поле бусины,
А до станции – лишь товарные...
Я, подумав: не много грусти ли? –
Очищать стал лады гитарные,
На палитре цвет вслед раскладывать,
Строчки складывать: время – к осени.

2011


ТРОЛЛИ

Кабы трое троллей – семь
Триллионов – злобные,
В дебрях мегаполиса
Орки небоскребные.
Триллионов троллей семь
Всех затроллили совсем.

Притворяясь зайцами,
Скалятся да зубятся,
Грызут да огрызаются
Зубьями в зазубринах.
За зубцом острят зубец –
Зубу каждому рубец.

В хлябь широкоротную
Тащут да за шиворот,
Лезут в душу, рвотные,
Всю ее навыворот.
Что ни сглаз, то приворот,
Ч что ни тролль, то жирный крот.

Чую – чу! да чур меня! –
К их движеньям чуткий я.
Тороплюсь их разменять
На лешаков с анчутками.
Эти, пусть не соловьи, –
Чу! не спи! – зато свои.

Из огня да в пОлымя –
Знаю, что рискованно,
Но к тому готовый я,
С троллей маски сорваны.
Рог, копыта, орк есть орк,
И уже взведен курок.

Знаю троллей-воронья
Правду подноготную,
Мне милей моя родня –
Чудища болотные.
Пусть у них иной узор,
Но какой душе простор!

Душенька распущена – г
Годы окаянные,
Тетивой отпущенной
В даль летит туманную.
Там ей шире небосвод,
Там ей сладостней восход.

2015


ПОРА ДОМОЙ

Годы, годы... Листьев ворох.
Ветер северный, холодный.
Платья шелкового шорох.
Пешеходы в переходах.
Скрип ночного фонаря.
Шелест – зря! – календаря.
Зря ль текли с годами воды,
С гор ручьи катились зря?

Беспричинная кручина.
Мегаполис окаянный.
Пучеглазая чужбина.
Над пучиной шар багряный.
Шум. Шипение машин.
Шин поток неудержим.
Посреди «небесной манны»
От свободы  пьяный джинн.

Белозубая улыбка.
Наглый ярд длиннее метра.
Золотая в банке рыбка
Спорит с джинном с видом мэтра.
В мегаполисе густом
Мой сегодня год за сто.
Вот еще один – как ветром –
С древа сморщенным листом.

Листья, листья... Годы, годы... 
День мучительнее ночи.
Ни кареты, ни подводы.
Край в тумане меркнет отчий.
Сон под пятницу: родник,
Слезный дождь, гусиный крик...
Истончается источник... 
Всё! Пора домой, старик!

Хладный взор свинцовых высей.
Дом – роднёй еще не продан.
Заколдованные мысли.
Пес у дома беспородный.
Двор запущенный. Порог.
На пороге кот – продрог.
– Где тебя носило, родный?
Отдохнул бы от дорог!

Дверь со стоном – в скрип тягучий...
Дух несвежий, застоялый.
Пыль, скатавшаяся в кучи.
Мхом затянуты бокалы.
Век не топленный камин.
Сеть картин из паутин.
Канделябр пятипалый.
Тяжкий вздох седых гардин.

– Уж простите сумасброда! –
Что с тебя, хозяин, взыщешь?
– Лишь теперь душа свободна,
Даже если год – за тыщу.
Про Гоморру и Содом –
Не сейчас... потом... потом...
Здравствуй, старое жилище!
Принимай бродягу, дом!

2014


ОЖИДАНИЕ

Время – вспять... Часам не верьте.            
Тени-змейки – по стене...
Ожиданье хуже смерти:
То ли черти – против шерсти,
То ли жердью – по спине.

День – как год. Не проворонишь.
Ночь — и та в полгода лишь.
Даже если и не хочешь,
Сидя, лежа, но догонишь
Да еще опередишь.

Эхо бродит по квартире
Гулким грохотом мортир...
Пустота все шире, шире...
Кот – за мною конвоиром,
Взгляд с укором: дезертир!

Следом два багажных монстра:
– Не пора ль взрывать мосты?
Торопись, пока не поздно,
Тыщи миль менять на вёрсты,
Переписывать холсты.

– Скоро... Эхо: «...оро, оро...»
Кот – стрелою в коридор,
Чтоб не слышать приговора.
Прокурор щелчком затвора:
– Двадцать лет у жизни... Вор!

– Вздор! – премудрая гитара. –
Двадцать лет – небесный дар.
Всё не зря, и всё недаром,
Ведь прожив их небездарно,
Ты и сам еще не стар.

– Да, не стар. Отстаньте, черти!
Глупо в радости тужить.
Время вспять – а вы не верьте,
Ожиданье лучше смерти
До тех пор, пока ты жив.

2015


ВОЗВРАЩЕНИЕ

Двадцать лет – бревном с пригорка...
Было б в золоте руно,
Если б только не прогоркло
В закромах Арго вино.

То ли сроки на исходе,
То ль поход для дураков,
Но изношены в походе
Трижды сорок башмаков.

Звон монеты... жребий брошен...
Пройден с кровью Рубикон.
Черной злобой перекошен
Огнедышащий дракон.

Вон из цепких лап змеюки!
Цель уже совсем близка.
Мне вослед змеюки слуги
Крутят пальцем у виска.

Успокойтесь, кончим споры!
Рай драконий – сущий вздор!
Тесно. Нет душе простора.
Нужен ей иной узор.

Дым родной за мили слышен...
Я ж с плеча не сгоряча:
Просто я в команде лишний
И в походе невзначай.

Знать, ходил дорожкой ложной,
Да чего уж там теперь.
Хоть еще в душе тревожно,
Скоро в ней утихнет зверь

2015


ПИСЬМО БРУКЛИНСКОМУ ДРУГУ

Спешу сообщить, уважаемый мистер:
Тут я приобрел попугая Батиста –
Артиста со свистом, болтливая птица.
Нет-нет, не тупица, но как матерится!
Его бы к ПикАссо – для дамы с абсентом.
Ругает Баптист самого президента.
Три тыщи просили –
Отдали за триста. Я, братец, в России.

В стране, как и прежде, не мазано медом:
То частые ливни, то долгое вёдро.
А вёдра – все те же, и те же березы,
Морозы да грозы, немного тверезых.
Здесь время улиткой ползет мимоходом.
Зато, друг, какие подвижные бедра!
Но это я к слову –
Винца пригубили с Серегой в столовой.

Не Штаты, конечно, – великая Раша –
Смешно до того, что становится страшно.
Республика Грез в миллион кабинетов,
На сорок вопросов сто сорок ответов.
Хранитель ответов – Ужасный Чиновник,
С ответом проест и мозги и печенку –
Похлеще пирата.
Вот снять бы картину «Убить бюрократа».

Повсюду герои – не сэры и леди –
Из вечных сюжетов бессмертных комедий.
На каждый вопрос – персонажем готовым:
Тут вам Скалозубы, тут вам Хлестаковы...
На тропках страны не ходи без опаски,
Не спи, успевай натыкаться на сказки,
А сказки не новы –
Спасибо на том старику Салтыкову.

Вот так и идешь сквозь бумажные груды
По желтым дорожкам Страны Изумрудной.
Гингемы, Бастинды... но я без обиды –
Прошел тяжкий путь под Виллины эгидой –
Сквозь чащи и рощи страшилок, мытарства...
И все же похоже, шагал не напрасно:
Имеется Паспорт –
Державы ужасной, но статью прекрасной.

А как там у вас, сэр? На месте ли Бруклин?
И что там у Алека Красного-Брука?
Все брызжет слюной на Россию Топаллер?
Кто гость на ТВ у Печориной Вали?
Вопросов большое количество, с тонну...
Слыхал я, проснулся вулкан Йеллоустоуна?
Но... буду прощаться...
А нашим скажи, что пора возвращаться.

P.S.
И вот что еще, небольшая приписка:
Батиста учу говорить по-английски.
Уже произносит короткие фразы –
Смышленый, зараза, не сбился ни разу.
Теперь мы с Батистом
Ругаем Абаму на инглише чистом.

2015


ВАШЕ ВРЕМЯ, МИСТЕР, ИСТЕКЛО...

По планете – вроде бы не Плюк,
Злой судьбы гонимый диким ветром,
То с холодным северным – на юг,
То с горячим южным – вновь на север.

По стране шагаю без вины,
На лице улыбка, как пришита.
Я ведь из приветливой страны,
Не страны улыбок дефицита.

Прост, не фанфарон и не барон,
А гляжусь как белая ворона,
Мне б из окружения ворон
Выйти без огромного урона.

И хотя совсем не Дон Кихот,
Чувствую, схожу за идиота.
Я все тот же, но уже не тот.
Может, я из Конго, из Лесото?

Над страною кружит воронье,
Дух свободы в камере томится.
Если про свободу не вранье,
То вранье про правду заграницы.

Птица счастья бьется о стекло,
У развилки спит усталый витязь.
Время ваше, мистер, истекло!
Где ваш дом, уж вы определитесь!

2015


ТЕРПКИЙ ПРИВКУС ОЛИВЫ...

Ресторан у залива
В переливах огней.               
Золотится олива
В итальянском вине.

Вдохновенное рондо,
Саксофон и гобой.
Мы легко и свободно
Танцуем с тобой.

Запах бархатной кожи,
Зелень пагубных глаз.
На себя не похожий
Я нелепостью фраз.

Из Ахматовой что-то
Про любовь наизусть,
А в душе отчего-то
Непонятная грусть.

В поцелуе на снимке
Неподдельный восторг.
В легкой призрачной дымке
Растворился Нью-Йорк.

Ресторан у залива
В переливах огней.
Терпкий привкус оливы
В итальянском вине.

2017


АЙ ЛЕФТ МАЙ ХАРТ ИН САН-ФРАНЦИСКО...

А мне бы взять билет обратный   
В былое этак лет на шесть
И в Сан-Франциско снова сесть
На голубой трамвай канатный.

И укатить от дней-пираний,
От воронья грядущих лет
Туда, где Энтони Беннетт*
Звучит в прибрежном ресторане.

В тот день нам все казалось важным:
И гладь воды, и небосвод,
И в белом толстый теплоход –
Невозмутимый и вальяжный.

И даже мой плохой английский,
К нему фруктовое желе,
«Нуво–живое–Божоле»
И танец – трепетный и близкий.

– Как Вы, мадам, однако робки...
Как Вы застенчивы, мадам...
Но я огласке не предам
Все то, что просится за скобки.

Недолго время наслаждений.
Семь дней промчались парой строк,
И наш, и так короткий, срок
В конце ужался до мгновенья.

Окончен бал, задули свечи...
– Тебе сама я позвоню...
Я Вас в молчаньи не виню:
Наверно, стал и сам застенчив.

Спешат в неведомое годы
Уже со скоростью молвы...
Где Вы теперь, и там ли Вы?
Где в белых фраках теплоходы?

И где Ворота Золотые, *
Пролив и остров Алькатрас?*
Где Ваши профиль и анфас
И Ваши волосы густые?

Ушло... исчезло в сером тоне...
Пора бы чувствам и остыть,
Но окончательно забыть
Вас не дает проклятый Тони.

Прощаться лучше по-английски.
Сижу в дыму от сигарет
И повторяю за Беннетт:
– «Ай лефт май харт ин Сан-Франциско...»,
«Оставил сердце в Сан-Франциско...»

*«Ай лефт май харт ин Сан-Франциско...»  («Я оставил своё сердце в Сан-Франциско») – песня, наиболее известная в исполнении американского певца Тони Беннетта, его визитная карточка.

*Энтони (Тонни) Беннетт – (англ. Tony Bennett, настоящее имя – Энтони До; Бенеде;тто (англ. Anthony Dominick Benedetto) – американский эстрадный певец традиционной свинговой и п-п-музыки с элементами джаза
*Ворота Золотые – пролив, соединяющий залив Сан-Франциско с Тихим океаном, мост в городе Сан-Франциско, проходящий через пролив Золотые Ворота и парк в Сан-Франциско.
*Алькатрас – остров в заливе Сан-Франциско, бывшая тюрьма, теперь музей.

2018


ПРЕСЛОВУТОЕ «НО»

Я влюбился в Нью-Йорк
В яркий день октября –
Он с мажорностью строк
Подарил мне тебя.

Развеселый бурлеск,
Ускоряющий пульс,
Вызвал яростный всплеск
Ослепительных чувств.

Восхитительный взгляд
Заводной визави –
Сладкий пагубный яд
Неуемной любви.

Шелковистых волос
Золотистый виссон,
Сладким запахом роз
Погружающий в сон.

Кто бы знал, что за сном
На любви полотно
Ляжет черным пятном
Безобразное «но...»

И оно, словно бес,
Погружаясь во вкус,
Вдруг сменило бурлеск
На трагедию чувств.

И с минорностью строк
В серый день декабря
Разлюбил я Нью-Йорк,
Где тебя потерял.

2018


ШИПСХЕД-БЕЙ

Вальяжный, томный «Шипсхед-Бей»* –
«Залив бараньей головы».
Закат и стаи лебедей.
У парапета – я и Вы.

Рука богини красных роз,
Точеный профиль и уста
За медью шелковых волос
Просились лечь на гладь холста.

Казалось, воздух и закат,
Мужские взгляды, зависть дам
И катера как на парад –
Принадлежали только Вам.

И рестораны у воды,
Где каждый чем-то знаменит.
От тут и там морской еды
В нас возбуждался аппетит.

Гарсон по имени Гиньон –
Из расторопных зазывал.
Искрится белый Совиньон,
К бокалу тянется бокал.

И смелый тост готов давно:
– Мадам, за Ваши пьём глаза!
– Гиньон, прекрасное вино!
– О, да, чудесная лоза!

Нелишне фото для досье...
Гарсон весь вечер начеку,
Не откажите снять, месье,
На память нас. Мерси боку!

Зачем я вспомнил «Шипсхед-Бей» –
«Залив бараньей головы»?
Быть может, где-то в беге дней
О том же вспомнили и Вы.

* Шипсхед-Бей (англ. Sheepshead Bay) – район на берегу одноименного залива,
 отделяющего основную часть Бруклина, Нью-Йорк от восточной части Кони-Айленд,
бывшего в прошлом барьерным островом.
Но в настоящее время он является полуостровом, с двумя полуостровками.

2021


НАЛЕЙТЕ СЭРУ НА ДОРОЖКУ...

Ну до чего капризный мистер!
Всё вам не этак и не так:
Не признают, не мечут бисер
И не шагают с вами в такт.

Привыкли лезть в чужие сани.
Туда не брось, сюда не плюй!
Мы сами, знаете, с усами.
А может, мистер чистоплюй!

Всё вам нескладно да неладно,
И всё несладко на пиру.
Привыкли что ли шоколадом
Лечить заморскую хандру?

Не пьете? Жаль. И водку тоже?
Больны? Тогда зачем вы тут?
У нас чуть что дают по роже,
Когда по морде не дадут.

В каком? – В прямом, конечно, смысле.
Однако... вам нас не понять,
Как не прочесть ни наших мыслей,
Ни стати нашей не объять.

Мы вам не  янки на мустанге!
Правитель наш – не ваш ПэЖэ.*
Вот как заявимся на танке
Мы в гости к вам на ПМЖ!

И, как сказал один из наших,
Вам президента изберём,
А всех ковбоев заплутавших
Враз изведём нашатырём.

Похоже, сэр опять в печали...
А почему такой акцент?
И кто за вашими плечами?
Случайно, сэр не инагент?

Интеллигент? Понятно... вшивый.
Что в голове? – чертополох?
Шучу. Вы что такой ранимый?
Вам всюду чудится подвох.

Да ладно, сэр, не обижайтесь.
Ну что, согласны поддержать?
Не пьем’c? А что так зубы сжаты,
Ведь мы их можем и разжать.

Налить? Да пей, чего ты замер?
Хандру снимает как рукой.         
Вот молодец!.. Прошел экзамен!      
Теперь... товарищ... по второй.

Опрокидонтом... Так-то лучше...
Наш человек, ни дать ни взять.   
Гип-гип! Сорвал счастливый случай.
Считай, в зачётке – два по пять...

Еще стакан и – тише мыши.
Ну как? словил под хвост вожжу?..
Гляди, да он едва ли дышит...
Держись...  держись... я провожу...

Налейте сэру на дорожку...

*Господин ПЖ – правитель планеты Плюк в галактике Кин-дза-дза. Голубые штаны.

2024