Дать себе родиться

Нередко спрашиваю себя: почему мне так тяжело? Да, есть понятные материнские тяжести: недосып, ноющая от таскания тяжестей спина, детские болячки и слёзы. Но ведь дело совсем не в этом. Моё тяжело – сущностное. Мне тяжело быть мамой даже когда все выспавшиеся, сытые и довольные весело носятся по квартире. Мне тяжело быть.

Спрашиваю себя: а если бы я знала, что меня ждёт, как бы я жила? Или можно задать вопрос по-другому: если у меня будет девочка, то как её воспитывать? С мальчиками-добытчиками, кажется, всё понятно. Постараюсь дать им веру, математику, спорт и поддержу в поисках призвания. А девочка... Что я скажу девочке? Не словами – словами можно говорить всё, что угодно, – что я скажу ей собой?

Двадцать один год я жила мужскую жизнь. То есть, по сравнению с мальчиками я жила её женственно: носила юбочки и косички, была мягче, не так напористо стремилась к победе, имела право на слёзы и табу на гнев, всё как у всех. Но в остальном я жила, как мужчина: проснулась в 7, оделась в чистую деловую одежду, ушла из дому в мир абстрактных идей и вернулась в 9 поужинать.

Нередко спрашиваю себя: хорошо это или плохо? Было бы мне сейчас легче, если бы родители сказали: "Зачем тебе это образование, сиди дома, няньчи младших сестёр и тки себе приданное". Тогда я бы сейчас жила жизнь, к которой готовилась. Но вместо этого я тружусь трудом, к которому не имею вкуса, который не умею ценить. Я чувствую себя микроскопом, которым забивают гвозди. Или, скорее, пианино, на котором пытаются испечь оладушки. Какое-то тотальное несовпадение средств и цели.

Я смутно ощущаю, что у меня под носом проскальзывает какое-то смутное, незнакомое счастье. Непознанный объект под названием "женская судьба". А я сижу на берегу и не понимаю, в чём прикол. Почему эта картина шедевр, а не размазня? Сколько времени нужно взрослому сформировавшнмуся человеку, чтобы научиться поднимать другой культурно-социально-бытовой код?

Когда я думаю о муже и детях, я счастлива. Что им приготовить? Пожалуй, блинчики для настроения и куриный супчик для здоровья. Что для них сделать? Полы помыть, а то душновато и липко, а Иаков уже нашёл в уголке какую-то старинную куриную кость. Как их порадовать? А свожу-ка я детей на дальнюю площадку, по дороге мы соберём веточки с набухшими почками, поставим их в вазочку, я надену красивое платье, сбрызну волосы духами и мы, нагулянные и довольные, встретим уставшего папу. Как же он обрадуется, что дома чисто, вкусно и мирно.

Когда я разрешаю себе подумать о себе, в моём горле мгновенно появляется комок. Как выглядит эта шарманка тотального беспросветного саможаления? Примерно так: "Что мне себе приготовить? Себе? Приготовить? Вы ещё скажите положить себе на тарелку, а не доесть из детской? Разве кого-то волнует, что хочу я? А я, между прочим, очень даже хочу. И повесть написать, и прогуляться в одиночестве. Хочу, чтобы меня спрашивали "как ты", а не только "как дети". Хочу чувствовать себя отдельной личностью. Хочу, хочу, хочу..."

Иногда я ощущаю соблазн перелистнуть нынешнюю страницу жизни. Сдать детей в садик, спрятаться под одеяло, убежать мыслями в свою творческую жизнь. Но мне кажется, что сейчас моя задача – идти на боль. Впервые я услышала это выражение в контексте родов. Роды – удивительный процесс, парадокс которого заключается в том, что надо расслабиться, когда инстинктивно хочется напрячься. На тебя накатывают волны боли, ты хочешь зажать кулаки, закусить губы, зажмурить глаза, свернуться калачиком, ты изо всех сил пытаешься не пустить боль в свое тело. Но нужно стать мягкой, чтобы боль электрическим током пробежалась по расслабленным нервам и мышцам. Нужно дать боли сделать своё дело.

Я закрываю глаза и расслабляюсь. По моему телу бежит боль от бессонных ночей, несбывшихся планов, странных незапланированных горе-мыслей. Можно заглушить всё это обезболивающими. Но я не хочу. Я хочу быть в здравом уме и твёрдой памяти. Особенно в ту золотую минуту, когда на свет появлюсь новая я.