Н. С. Гумилёв Наставники

 

             НАСТАВНИКИ

                Лес

  Подлесок только начал зеленеть,
  просветы дышат запахом сосновым,
  и небо пасмурно , и сонно . Словом,
  простор для вечных размышлений, ведь
  в подобный лес тропа кого - то завела -
  и тамплиеров , и мальтийского посла ,
  и принца Гамлета с идапьго Дон - Кихотом ,
  искавших в соснах предзакатных что - то ,
  в чём вряд ли можно усомниться. Так
  и я брожу среди взволнованных деревьев ,
  к рассказам их прислушиваюсь древним,
  что знали Гумилёв и Пастернак .
                Н . Заречный .

                ...Ещё раз прошу не признавайте меня
                совершенолетним и не отказывайтесь
                помогать советами . Всякое ваше письмо
                с указаниями относительно моего
                творчества
                для меня целое событие.
                Из письма Гумилёва Брюсову, 1909

                Я помню дни: я , робкий ,торопливый ,
                Входил в высокий кабинет.
                Гумилёв - Анненскому

                Меж нами сумрак жизни длинный ,
                Но этот сумрак не корю.
                И мой закат холодно- дынный
                С отрадой смотрит на зарю.
                И. Анненский

                Волшебная скрипка
                Валерию Брюсову
  Милый мальчик , ты так весел , так светла твоя улыбка,
  Не проси об этом счастье , отравляющем миры ,
  Ты не знаешь , ты не знаешь , что такое это скрипка ,
  Что такое этот ужас начинателя игры!

  Тот , кто взял её однажды в повелительные руки,
  У того исчез навеки безмятежный свет очей.
  Духи ада любят слушать эти царственные звуки,
  Бродят бешеные волки по дороге скрипачей.

  Надо вечно петь и плакать этим струнам , звонким струнам,
  Вечно должен виться , биться обезумевший смычок ,
  И под солнцем , и под вьюгой , под белеющим буруном,
  И когда пылает запад , и когда горит восток.

  Ты устанешь и замедлишь , и на миг прервётся пенье ,
  И уж ты не сможешь крикнуть , шевельнуться и вздохнуть ,-
  Тотчас бешеные волки в кровожадном исступленье
  В горло вцепятся зубами , встанут лапами на грудь.

  Ты поймёшь тогда , как злобно насмеялось всё , что пело ,
  В очи глянет запоздалый , но властительный испуг ,
  И тоскливый смертный хопод обовьёт , как тканью , тело ,
  И невеста зарыдает , и задумается друг.

  Мальчик , дальше ! Здесь не встретишь ни веселья ,ни сокровищ!
  Но я вижу - ты смеёшься , эти взоры - два луча .
  На , владей волшебной скрипкой , посмотри в глаза чудовищ
  И погибни славной смертью , странной смертью скрипача.
                Н. Гумилёв.1907


                Памяти Анненского

  К таким нежданным и певучим бредням
    Зовя с собой умы людей ,
  Был Иннокентий Анненский последним
    Из царкосельских лебедей.

  Я помню дни: я ,робкий, торопливый,
    Входил в высокий кабинет,
  Где ждал меня спокойный и учтивый,
    Слегка седеющий поэт.

  Десяток фраз , пленительных и странных,
    Как бы случайно уроня,
  Он вбрасывал в пространство безымянных
    Мечтаний - слабого меня.

  О, в сумрак отступающие вещи,
    И еле слышные духи,
  И этот голос , нежный и зловещий,
    Уже читающий стихи!

  В них плакала какая -то обида,
    Звенела медь и шла гроза.
  А там над шкафом профиль Эврипида
    Слепил горящие глаза.

  Скамью я знаю в парке : мне сказали,
    Что он любил сидеть на ней,
  Задумчиво смотря ,как сини дали
    В червонном золоте аллей.

  Там вечером и страшно и красиво,
    В тумане светит мрамор плит.
  И женщина , как серна , боязлива
    Во тьме к прохожему спешит.

  Она глядит , она поёт и плачет,
    И снова плачет и поёт ,
  Не понимая ,что все это значит,
    Но только чувствуя - не тот.

  Журчит вода, протачивая шлюзы,
    Сырой травою пахнет мгла.
  И жалок голос одинокой музы,
    Последней - Царского Села.
                Н. Гумилёв .1911
 
                ***

  Я люблю безнадёжный покой ,
  В октябре - хризантемы в цвету,
  Огоньки за туманной рекой,
  Догоревшей зари нищету.

  Тишину безымянных могил,
  Все банальности Песни без слов;,
  То , что Анненский нежно любил ,
  То , чего не терпел Гумилёв.
                Г. Иванов

            Из книги Э. Голлербаха ;Царское Село

      (...) при всей своей разности поэтических темпераментов учителя и
  ученика, элегические мелодии Анненского не раз проскальзывали в лирику
  "конквистадора" .И могло ли быть иначе , если он дышал воздухом тех же
  парков , где меланхолические вечера простирают над тёмными кущами свои
  серо- сиреневые крылья и последние лучи умирающего солнца золотят замшённые
  руины ? Разве не Анненским навеяно это ощущение (такое явственное над
  шатрами вековых лип),  что "деревьям , а не нам дано величье совершенной
  жизни", и разве не голос Анненского ,разве не его тоска слышится в строках,
  повторяющих знакомое сравнение :

            Как этот ветер грузен , не крылат !
            С надтреснутою дыней схож закат.
            И хочется подталкивать слегка
            Катящиеся еле облака.
      
              Царское Село
    Двоился лебедь ангелом в пруду.
    Цвела сирень . Цвела неповторимо!
    И вековыми липами хранима
    Играла муза девочкой в саду.
    И лицеист на бронзовой скамье,
    Фуражку сняв , в растёгнутом мундире,
    Ей улыбался , и казалось в мире
    Уютно , как в аксаковской семье.
                Д. Кленовский .1949
   
              ***
    В ремешках пенал и книги были ,
    Возвращалась я домой из школы ,
    Эти липы , верно , не забыли   
    Нашей встречи , мальчик мой весёлый.

    Только ставши лебедем надменным,
    Изменился серый лебедёнок.
    А на жизнь мою лучом нетленным
    Грусть легла , и голос мой не звонок.
                А. Ахматова. 1912

      Из книги Э. Голлербаха Царское Село

    Он (Гумилёв) внёс в царкосельскую стихию запах крови тигровой и
человеческой вместе с лёгким налётом библиотечной пыли.
    В его памяти стоял небольшой томик ,посвященный Царскому Селу. Он брал его,
когда нужно , перелистывал пожелтевшие листы длинными своими тонкими пальцами
и пробегал холодным взглядом раскосых глаз, но сам не вписал туда ни одной
строки (если не считать стихов об Анненском). За него писала о Царском другая-
"восковая, сухая рука" , много раз лежавшая на его рукаве в часы долгих
прогулок по парку. Вот почему

       ;В шуршании широкошумных лип
        Мне слышится его тягучий голос.

И в полумраке вечера встречается - в который раз ... давно разлучённая , но
навсегда неразлучная пара.
    У него осанка прусского лейтенанта, белесоватые глаза глядят и не глядят,
веки розовы от ветра и словно не мигают. Длинная шея зябко втянута в воротник
пальто. Голос прыгает  от низких нот почти к дискантам, растягивая слова и
проглатывая их , как устрицы.
    Спутница хрупка и стройна , чёлка осеняет грустные её , лёгкие брови.
Тютчевская ночь стынет в её глазах. Резок и крут её профиль , движения мягки и
бессильны, она слабо улыбается и прячет улыбку в муфту, как нечто такое ,что
нужно беречь от людей . Надломленным голосом она рассказывает о чём - то своём
неистощимо - женском.
    Они идут рука об руку, по дорожке , огибающей озеро,и прислушиваются к
шелесту шагов смуглого отрока , бродившего тут столетие назад :

         Здесь лежала его треуголка
          И растрёпанный том Парни.
               

          Царкосельская гимназия

  Есть зданья неказистые на вид,
  Украшенные теми , кто в них жил,
  Так было с этим.
                Вот оно стоит
  На перекрёстке скудности и пыли.
  Какой - то тесный и неловкий вход
  Да лестница , взбегающая круто,
  И коридоров скучный разворот -
  Казёнщина без всякого уюта.
  Но если приотворишь двери в класс -
  Ты юношу увидишь на уроке,
  Что на полях Краевича таясь,
  О конквистадорах рифмует строки.
  А если ты заглянешь в кабинет ,
  Где бродит смерть внимательным дозором,-
  Услышишь , как седеющий поэт
  С античным разговаривает хором.
  Обоих нет уже давно . Лежит
  Один в гробу , другой , без гроба , в яме ,
  И вместе с ними , смятые в грязи,
  Страницы с их казнёнными стихами.
  А здание ? Стоит ещё оно
  Иль , может быть , с землёй уже сровнялось ?
  Чтоб от всего , чем в юности, давно ,
  Так сердце было до краёв полно,
  И этой капли даже не осталось.
          Д. Кленовский. 1957