Подборка на портале Золотое руно 6 октября 2024

Родные исчезающие лица...

***

Родные исчезающие лица,
как огоньки в ночи моей смурной...
Присниться ли или дождём пролиться,
но вы найдёте способ быть со мной.

Как листья вас поток земной уносит,
удерживая что-то меж страниц.
И этот лес, и плачущая осень –
всё состоит из милых сердцу лиц.

Как жить без вас, не умерев при этом,
одолевая хаос и коллапс...
И я иду за зыбким силуэтом,
иду на свет давно померкших глаз.

Река меня принять готова дважды,
и плащ висел когда-то на гвозде...
Вы умерли, но это всё неважно,
поскольку вы повсюду и везде.

***

Всё началось с того, что беляши
испечь решила, но забыла только
рецепт, ну ладно, тесто, полежи,
я бабушку спрошу, чего и сколько.

А бабушки, гляжу, и след простыл,
ушла и мне ни слова не сказала.
Забыла, что тут ужин наш остыл,
носки ещё мои не довязала.

Надела свой любимый креп-жоржет,
я помню тот волан и кружева те,
ну, бабушка, куда же ты уже?!
но этот крик утонет словно в вате.

Куда могла уйти она? Ну да,
к родне, что на Ульяновской, где, боже,
когда-то жили мы, но вот беда,
там телефона нет, и дома тоже.

Мне не пройти проклятый рубикон...
И вдруг автобус, словно с неба послан.
И входит некто прямо сквозь балкон.
Гляжу — а это почему-то Познер.

Казалось бы, не вор и не бандит,
но как от страха не сошла с ума я...
Он так сурово на меня глядит,
что я без слов всё сразу понимаю.

Нет, не испечь мне больше беляша...
Давид, я бабушку ищу ночами,
ты не видал, куда она ушла?
Он, глядя в никуда, пожал плечами

и медленно растаял в темноте...
И я опять одна с душой без тела.
Людей полно, но всё не те, не те,
а где мои? Куда ты, жизнь, их дела?!

Чем горе своё горькое залью?
Когда-то в доме этом было тесно...
Слезами я муку свою солю
и яростно замешиваю тесто.

Воробушкам крошу я беляши,
не важно, наяву иль понарошке,
дитёныши моей больной души,
как рады вы и чёрствой даже крошке.

«Как детки сиротливые», – о них
писал Есенин, в детстве я читала
и плакала, и жалость ту из книг
навек в себя бессмысленно впитала.

«И жмутся поплотней», а мне к кому
приткнуться с этим холодом и болью,
к кому прижаться в пасмурном дому,
кого бы накормить своей любовью.

Кому меня, я та же, что была,
вы не смотрите, что другая с виду,
я обернусь, румяна и бела,
которой так мила была Давиду.

Кому полвековые беляши,
кому тоска и вирши с пылу с жару,
кому с души те камни-голыши,
что тяжестью под стать земному шару?

Душа уже в заплатах от расплат.
Мука как мука в пальцах рассыпалась.
Проснуться и взглянуть на циферблат...
Так поздно я ещё не просыпалась.

Опять с тобой проснуться не вдвоём...
И вдруг часы пробили полдень грозно.
Так вот откуда Познер в сне моём!
Чтоб рифму подсказать: всё поздно, поздно!

Я обронила на пол телефон.
Я обронила дом, семью и юность.
Пластинку вновь заводит патефон
о жизни той, куда уже не сунусь.

Но будь же благосклонен, небосклон!
Ведь вспоминать – большое тоже дело...
Скорей бы утро, вечер, ночь и сон,
чтоб повидать там всех, кого хотела.

***

Мои часы идут назад –
обратное кино.
В душе расцвёл вишнёвый сад,
что вырублен давно.

Открылись мёртвые глаза,
я слышу вновь «люблю».
Жизнь начинается с аза,
и в люльке я гулю.

Назад, назад, быстрей, бегом,
где мама, свет и мир,
где этот мир был незнаком,
зaтрaxaнный до дыр.

Назад, туда, где я не я,
беспечна и легка,
где машет мне моя семья –
привет издалека.

Мы слишком быстро все живём,
помедленней, молю,
чтоб жизнь почувствовать живьём,
чтоб вновь сказать «люблю».

***

Упал в ладони ласковый листок.
Листва шептала, слов не подбирая.
В меня вливался речи той поток
на языке младенческого рая.

Любовь моя, ты воздуха глоток
душе, что не боится оголиться.
И слиты в неразборчивый поток
родные уплывающие лица.

Я всех вас неразборчиво люблю
как родину отечества и детства.
Я никогда любви не утолю.
Мне никуда от вас уже не деться.

И будет лес шептать о чём-то мне,
и будет речь как речка течь и длиться,
неся в своей прозрачной глубине
навеки несмываемые лица.

***

Где тут моя башенка
из слоновой кости?
Я в ней как монашенка –
ни страстей, ни злости.

Только то, что Млечное,
и пребудет вечно,
нежно-подвенечное
облачное нечто.

Башня цвета сумерек
из слоновой кости...
Только те, что умерли,
здесь приходят в гости.

Видимо-невидимо
тут любви и ласки...
Только вам невидима
я из этой сказки.

В башню не доносятся
голоса земные.
Только те, что просятся,
в сердце вижу сны я.

И светло поэтому
на душе поэта...
Только вам неведомо
на земле про это.

***

В моём дому заброшенно,
но суть его светла.
Выглядывает прошлое
из каждого угла.

Здесь столько нами прожито,
мы были два в одном.
Что может быть дороже-то,
чем память о родном.

Вы думаете, в старости
мы сами не свои,
а я хранитель радости,
укромности, семьи.

Я не хочу закрашивать,
менять и обновлять.
Мне хочется на страже быть,
беречь и прославлять.

Мне вещи как реликвии,
не мусор и не хлам,
а музыка, религия,
ветхозаветный храм.

Пусть все они по-прежнему
стоят на тех местах,
как будто фразы нежные,
застывшие в устах.

***

Я читаю кадиш,
на краю стою.
О весна, что скажешь
на любовь мою?

Не имею права,
высока звезда.
Ты моя отрава,
радость навсегда.

Я читаю кадиш,
кого нет давно.
Расстилаю скатерть,
пробую вино.

Третья мировая,
жизни острова.
Я ещё живая,
хоть уже мертва.

Милых поминаю
на своём посту.
Воздух обнимаю,
глажу пустоту.

Милосердна осень,
сдержанна зима.
А весна уносит,
сводит нас с ума.

Я читаю кадиш,
кто давно в раю.
Что ты, смерть, мне скажешь
на любовь мою?

***

Бумажный кораблик, очаг нарисованный,
любимый бокал вместо губ,
и стих, неизвестно куда адресованный,
и сваренный без толку суп.

Надеюсь, что как-то вы что-то заполните,
исполните видимость шва,
чтоб я не одна бы бродила по комнате,
и думали все, что жива.

Как бабушкиною машинкой застрочено,
как мама подула на шрам, –
укрылось в строку, смягчено и отсрочено
до будущих, может быть, драм.

***

Когда всё превратится в крошево,               
станет холодно и темно,
и останется только прошлое,
я в твоё постучу окно.

Я приду к тебе замороженной,
сквозь узор стекла проступя,
со своею жизнью непрожитой,
то есть прожитой без тебя.

Хоть давно ты к такой-то матери
отослал прошлогодний снег,
я катаюсь с тобой на катере
и весёлый твой слышу смех.

Тьма туннеля мигает лампочкой
и не всё ещё хронос стёр.
Это детство порхает бабочкой,
это молодость жжёт костёр.

У тебя там свои критерии,
дети, внуки и все дела.
Пусть меня уже нет в материи,
но я тоже была, была.

Все окошки в том доме выбиты,
постучаться никак нельзя.
Но Всевышним все даты выбиты,
в святцы тайные занеся.

Я брожу, в эту сказку вросшая,
одинокая, как гармонь.
Снег не тает, летящий в прошлое.
Не сгорает Вечный огонь.

***

Как тетрадка в линейку косую –
день сегодня в полоску дождя.
Нет просвета — а я нарисую,
от себя эту темь отчуждя.

Нарисую пером очень тонким
на стене разожжённый очаг,
дверь, ведущую сердце к истокам,
искру солнца в небесных очах.

Я срываю секретные грифы
с тайных мыслей, стучащих в висок,
но никак не находится рифмы
к прошлой жизни, ушедшей в песок.

Жаль, не будет повторного тура
в реку, где ты на том берегу,
и вмешается смерти цензура,
оборвав с полусловом строку.

***

Листья летят, словно старые деньги,               
на которые ничего не купишь.
Лица людей превращаются в тени,
которые по-прежнему любишь.
Да, их нельзя обнять
или поцеловать,
но их нельзя отнять,
переадресовать.
Книги будут на полках пылиться,
пока их вновь не откроешь.
Счастье ждёт, чтобы снова излиться,
надо вспомнить пароль лишь.
Небо вспыхнет знакомым взглядом,
космос подставит плечо.
Всё так близко, всё ближе, рядом,
вот уже горячо.
Бог наставил лунную лупу,
в душу легко скользя.
Я живу неправильно, глупо,
но иначе нельзя.

***

Словно заклинанье или мантру,
вопреки таблицам знатоков,
составляю контурную карту
наших тайных мест и закутков.

Это чудо можно было трогать.
Звёздный свет сиял из-под бровей...
Прижимала я к груди твой локоть,
словно завоёванный трофей.

Среди этих призрачных видений
я ищу былую благодать.
Там пространство помнит наши тени
и не даст забыть или предать.

Мы с тобой совсем не постарели...
У вселенной память так свежа,
что возносит словно в эмпиреи
или режет душу без ножа.

С прошлым я общаюсь как по скайпу,
помечаю в карте там и тут.
Призраки меня не отпускают,
по пятам за мной они идут.

***

Вне моды, уюта и славы
и много ещё чего вне,
стыдливое слыша ай лав ю
в листве и в шумящей волне,

жила на земле не спеша я,
в очаг раздував уголёк,
всем близким как будто чужая,
родная лишь тем, кто далёк.

У ивы распущены космы,
касается ласка виска.
Меня обнимает лишь космос,
мой воздух – печаль и тоска.

Созвездья – мои украшенья,
идущие прядям седым.
Ищу на земле утешенья,
оно исчезает как дым.

Я знаю, что всех не оплакать,
я знаю, что всех не спасти.
И сердца пронзившее мякоть
летит над планетой «прости»...

Как будто небесное пенье
зовёт в заповедный эдем:
I love you, Ti voglio bene,
Ich liebe, Te amo, Je t`aime... 


***

Цветок голубого, распущенный небом –
анютинкин глаз, незабуд…
Как выглядит мир наш оттуда нелепо,
лиловой души лилипут.

– Не правда ли, я гениально сказала –
откуда-то вырвалось вдруг.
Как будто бы эхо вселенского зала
пронзило молчания круг.

И вот уже, кажется, меньше чужого
в пустыне безмолвных скорбей...
Цветок голубого, росток неживого,
пронзи этот камень, пробей.

***

Я бежала б к тебе, не касаясь               
ничего, без одежд и вещей,
непричёсанная, босая,
о перчатках не вспомнив вообще.

Неужели совсем уже поздно?..
Если ты не вернёшься – умру...
Обнимаю ладонями воздух,
слышу эхо: «не стой на ветру...»

Я иду на свидание с прошлым,
только место святое пусто.
Тот, кто нужен – стеной отгорожен,
так, как было на свете лет сто.

И не знает тоска утолений,
излечений не знает недуг...
Перекличка времён, поколений,
не замолкших сердец перестук.

***

У меня потайная дверца               
в измеренье другое,
где только сердце,
только близкое и дорогое.
Это особый город,
где каждый любим и дорог.

У меня есть выход подпольный
в тридевятое царство,
где так дышится вольно,
незнакомы быт и мытарства.
Это особое место,
где радость печали вместо.

Хотите, открою секрет вам,
где все наши потери –
не на Большом Каретном
и не на звезде Венере,
а там, где нас ждёт хоть кто-то,
пусть даже на старом фото.

***

И тени любимых скользят среди комнат,
и наша ещё уцелела кровать,
но нету тех, кто меня маленькой помнит
и именем детским привык называть.

Когда «с добрым утром» неслось спозаранку
и мы на Речной собирались вокзал,
«Поедем мы с Нанкой сейчас на Сазанку» –
отец на мотив тот, смеясь, напевал.

И брата рукою нетвёрдою строки:
«сестрёнку Наташу люблю» в дневнике...
Застывший его силуэт на пороге,
пред тем как в смертельное выйти пике...

Какая в словах тех бессмертная сила...
Я помню, расплавивши душу в огне,
как мама всё «до-о-ченька» произносила
и бабушка руки тянула ко мне.

Недавно последних не стало соседок,
забиты ворота, дома снесены,
не стало террас, обветшалых беседок
и слов, что из детства врываются в сны.

Мои заклинания и обереги,
я их повторяю в бессонных ночах,
и тянутся руки ко мне словно реки,
чтоб этот очаг до конца не зачах.

***

Всё лето не было дождя,               
суха земля под небесами.
Зато, отдушину найдя,               
осадки выпадут слезами.

В несуществующей любви
живу я как в своей стихии.
Творю, колдую над людьми,
чтоб души не были сухие.

Глас вопиющих средь пустынь...
Я насыщаю их словами.
О жажда счастья, не остынь!
Мои любимые, я с вами!

***

Я за тридевять морей
средь миров иных –
в платье цвета фонарей,
теней неземных.

Светом растопило мглу,
чтобы вопреки
мы поверили теплу
ласковой руки.

Это сказка или сон,
музыка светил,
уворованный озон
у небесных сил?

Щёлочка, мгновенный знак,
зряшно и смешно,
но теперь я знаю, как
это быть должно.

Как прекрасно Ничего,
что нельзя назвать,
но отныне есть чего
ждать и воспевать.

***

В ресторане заказывал мне всё «Жену чужую»,               
эту песню нигде потом найти не могла.
Наша юность промчалась, зачем же её бужу я,
всё укрыла навек пеленой туманная мгла.

Я и вправду стала потом чужою женою,
но поверх наших свитых позже счастливых гнёзд
всё мне видится лето морскою волной сплошною,
и как ты на руках меня через лужи нёс.

Как ракушки дарил, как купил для волос заколку,
как сказал, что любишь, не поднимая век.
Пролетела жизнь, в нашей встрече не было толку,
не любимый, но любящий мой родной человек.

В «одноклассниках» позже увижу тебя на фото –
новогодний стол, уютно, жена, родня...
Но я чувствую, что любил ты все эти годы
лишь одну меня, лишь только одну меня.

***

«Дарю свою книгу на добрую память
в надежде получить со временем
много-много поэтических сборников»


Эту надпись я сохранила.
Побледнели уже чернила.
Я любила, не позабыла.
Как же всё давно это было!

А я стала потом поэтом.
Только ты не узнал об этом.
Я ждала тебя у подъезда.
Надо мною мерцала бездна.

Столько слов я сказать хотела,
я на крыльях к тебе летела.
Я ждала тебя, замерзала...
Только так их и не сказала.

Ты меня называл Мальвиной.
Я в любви была неповинной.
Ничего у нас не случилось,
улетучилось, разлучилось.

Дорогие для сердца крохи:
над бумагой склонённый профиль,
перечёркнутая ошибка,
чуть застенчивая улыбка.

А глаза нестерпимой сини,
я не видела их красивей,
на лице слегка желтоватом,
почему-то чуть виноватом.

***

Ты высматривал мои окна
и высчитывал, где живу.
До сих пор во мне не умолкло
то не бывшее рандеву.

Надо мною любовь витала
и впитала всё, что вокруг,
и в стихах твоих трепетала,
а потом замолчала вдруг.

Божий замысел был неясен,
мне казалось, всё ни к чему.
И отправилось восвояси
чудо, принятым за чуму.

Восемь лет тебя нет на свете.
(Тот недуг заложил тротил).
Так меня тогда и не встретил,
хоть по тем же местам бродил.

Твои строки меня согрели.
Не держи на меня обид.
И родился-то ты в апреле,
25-го, как Давид.

***

Тут был кинотеатр «Летний».
Каким был кадр его последний?
Там был фонтанчик, монетки бросали на дно…
А был ли мальчик? Как всё это было давно.

Пытаюсь вглядеться сквозь сумрак лет...
там на экране остался след...
я сама превращаюсь в тот звук и свет,
я из прошлого шлю привет.

О мой любимый кинотеатр,
ты лучше всех заклинаний и мантр.
Из всего, что видит мой внутренний взор,
я сплетаю узор…

Выгребаю прошлое из закутков,
собираю жизнь свою из лоскутков,
в стиле ретро – архаика, унисекс –
от себя в никуда бесполезных бегств, 

сочиняю нечто из ничего,
чтобы было вечно начать с чего,   
словно синтаксис новый былой любви,
чтобы вновь мне то слово сказать могли…

О мой Летний! Забытое в детстве кино.
Кто последний? Я тут занимала давно.
– Тут тебя не стояло. Иди куда шла…
А с экрана моя проступала душа.


О фильме «День солнца и дождя»

На полвека на полку отправили
не прославивший там вождя
безыдейный такой, неправильный
фильм «День солнца и день дождя».

Никакой тут тебе патетики,
назиданий и пропаганд...
Что-то было в его эстетике,
что не вышел тогда в прокат.

А теперь они – с полки взятые
пирожки за былой бедлам.
И родные шестидесятые
вдруг на время вернулись к нам.

Коммуналки с их комнатушками,
Питер оттепели как фон, 
телефон-автоматы с двушками
и пластинки под граммофон.

С опозданием, но покажут нам
той эпохи свежайший спил,
жизнь естественную без гаджетов,
без компьютеров и мобил.

И дождливо было, и солнечно,
то-то школьникам благодать –
не учёбою озабоченным –
жизнь живую в себя впитать.

Я советую настоятельно,
как те фильмы сейчас нужны!
Шалопаи так обаятельны,
и очкарики не скушны.

Враждовали они отчаянно,
но судьба описала круг,
и у каждого вдруг нечаянно
появился хороший друг.

Коридоры, дворы и улицы –
всё сплетётся в один клубок.
Ненадолго один надуется,
а другой его – локтем в бок.

И один, с улыбчатой рожею,
и второй, из приличной семьи, –
в чём-то главном они похожие –
в том, что делает нас людьми.

И добро, побеждая, празднует.
И душа без слов говорит.
Дождь и солнце — такие разные,
но их радуга примирит.

Жизни высветил нам до донышка
этот фильм сквозь летящий век,
этот дождь вперемешку с солнышком,
плавно переходящий в снег.

Из далёкой забытой оттепели
пробивается тихий свет.
И как будто бы только вот теперь
пробивается к нам ответ.

На планете, во мгле потерянной,
как фонарь, освещает тьму
апельсин, на дольки поделенный,
чтоб не есть его одному.

***

Бог дал мне великий покой, расчистив дорогу от сора,               
оставив насущное лишь: природу, искусство, любовь.
Свобода самой быть собой, великое счастье затвора,
святой заповедник души, куда не допущен любой.

Я жизнь по сусекам скребу, добро в своё сердце вбирая.
Как дерево любит меня, встречая листвой по утрам...
Содружество птах и их крох, весенние проблески рая,
я вас сохраняю, ценя, и радуюсь вашим дарам.

А если, о сердце моё, не хватит тебе кислорода
для мощной любви за двоих, для веры в счастливое нет,
то я окунусь с головой, в тебе растворяясь, природа,
которой не нужно от нас ни сил, ни людей, ни монет.

Когда я, как месяц косой, заполнившись до полнолунья
своим одиночеством всклень, над прошлым могу воспарить,
и мне с высоты не видно унылой толпы полоумье,
теперь, когда схлынуло всё, и можно поговорить.

***

Весною я гуляю по Лесной,
ищу глазами клумбы на Цветочной.
Увы, там только вырубки и зной.
О как же те названия неточны!

На Луговой лугов не увидать,
а на Вишнёвой — дерева с цветами.
На Мельничной с надеждою шептать,
что что-то перемелется с годами.

Нет на Зоологической зверей,
а по Весёлой ходят несмеяны,
и имя есть – того, кто всех милей
на улице с названьем Безымянной.

***

Недо-убита, недо-жена,               
и всё же не дую в ус.
Почти любима, почти жива,
почти любимица муз.

По зёрнышку птицы еду клюют,
довольны любым плевком.
Любовь лишь дарят — не подают,
не крошку, а целиком.

Бывает разное ничего,
дырою или петлёй.
Моё – как облако кучево,
парящее над землёй.

Летят бездумно пустые дни,
где я никто и нигде.
В мою защиту — стихи одни,
как луковка на Суде.

***

Познай себя — и можешь отправляться
на все четыре стороны на бал.
Но лишь себя нам следует бояться.
Блажен, кто глубоко там не копал.

Познай себя… но вглядываться в бездну
становится страшнее с каждым днём.
Когда-нибудь я в ней совсем исчезну,
охваченная внутренним огнём.

О дайте лучше просо, чечевицу,
так просто это всё перебирать,
чем стать кассандрой, пифией, провидцем,
самой себе осмелившись не врать.

Живи, как будто ты в преддверье рая,
взяв выше, чем возможно, ноту си,
как струны, жизнь свою перебирая,
и в зазеркалье глазом не коси.

***

Наше одинокое свиданье
где-то за кулисами земли
будет вечно длиться в мирозданье,
потому что звёзды так легли.

Постепенно подводить к итогу,
оставляя нас без никого...
И стихи бегут по водостоку
раненого горла моего.

Страшен жизни неприглядный снимок,
этих черт не вынесет мольберт.
Но потом нам в вазочке для сливок
смерть преподнесётся на десерт.

Не к губам, а к сердцу поднесите
зеркало, оно вам не соврёт.
Языка любви своей носитель
не умрёт, я знаю наперёд.

Я прошу судьбу второго шанса.
В горле трепыхается комок.
Он в слезах моих перемешался,
за окном воробышком намок.

Боже, с твоим замыслом сличи нас...
Дождь идёт с небес наискосок.
Ничего, что жизнь не получилась.
Главное, что замысел высок.

Что любовь проносится как знамя,
потрясая всех до потрохов...
Продолженье следует за нами,
уходя на цыпочках стихов.


Четверостишия

***

По переулкам устало брожу,               
вижу туманные дали,
только любви моей не нахожу,
вы её тут не видали?

***

Судьба, не открывши ни лика, ни ника,
как пуля прошла у виска.
Настольная лампа, настольная книга,
настольная боль и тоска.

***

Где эта улица, где этот дом,
где моё счастье таится?
Я различаю уже их с трудом –
давние смутные лица.

***

Устала работать мишенью,
любить, как дано молодым.
Ищу на земле утешенья,
оно исчезает как дым…

***

От имени мамы себя жалею,
глажу по волосам...
Гляжу, как дерево тянет шею,
прислушивается к небесам.

***

Писала поперёк,
любила невпопад,
но Бог меня берёг
сиянием лампад.