Ортодоксия и литургия

Ортодоксия и литургия.
Не любят многие из интеллигентов наших ходить в церковь. Я и сам, каюсь, не совсем воцерковленный человек. Так, приХрамываю)))
И все-таки... Почему?
Многие говорят, что не понимают, а что собственно происходит во время литургии? Служба-то идет на церковнославянском. Братья и сестры, а у католиков вообще на латыни. Просто как-нибудь вечерком, вместо того, чтобы постить в ТГ или ВК котиков, пошарьте в сети, и вы найдете там массу прекрасных разъяснений на эту тему. Простых и понятных.
Многим не нравится патриарх Кирилл, он де в прошлом "Табачный митрополит", он официозен и т.д. Друзья, а вы подумайте, что произойдет с нашей Церковью если на место не слишком обаятельного и, возможно, излишне жесткого Кирилла посадить благостного, доброго, всё и вся прощающего батюшку из какого-нибудь сельского прихода. От РПЦ через 3 дня ничего не останется.
Да, не у каждого батюшки хочется обедню стоять, хотя я спокойно хожу себе в ближайший храм, где наш старенький батюшка читает скучноватые проповеди. Вы так не можете? Ну так ищите, и обрящете. Ходите в другой храм, да хоть в Лавру ездите, ищите там себе духовника.
Батюшки наши вам не нравятся? Они де все толстопузые какие-то... А вы не думали, что они во время постов питаются не куриными грудками и омлетами, а кашами, хлебом и постными пирогами. И образ жизни ведут неспортивный, сан не позволяет.
А главное, образованные "образованцы" просто не способны верить в чудеса, в волшебство таинств церковных, в силу соборной молитвы. Богу, мол, можно и в поле молиться. Можно, и нужно! Но не только же в поле...
А уж как Православная церковь не либеральна! Однополые браки не благословляет, гражданские не признает, женщин в священнический сан не полагает (то-то феминистки бесятся).
Зная, что интеллигенция наша полезные лекарства готова принимать только в заграничной обертке, я решил "запостить" здесь кое-какие выжимки из "Ортодоксии" католика Гилберта К. Честертона (того самого, который детективы писал):
"Вот и выходит, что, если нам дороги демократия и обновляющиеся силы Европы, искать их надо не в новой теологии, а в старой. Если мы жаждем реформ, надо держаться ортодоксии, особенно когда речь идет об имманентности и трансцендентности Бога . Утверждая имманентность Бога, мы сосредоточиваемся на себе и получаем замкнутость, квиетизм, равнодушие к общественной жизни. Избрав трансцендентного Бога, мы получили изумление, любопытство, нравственный и политический выбор, праведный гнев — словом, христианство. Если Бог заключен в человеке, человек заключен в себе. Если Бог выше человека, человек выше себя самого."
"Так же обстоит дело и с другими старомодными доктринами, например с учением о Троице. Чистый монотеизм не свободен и нисколько не поощряет реформы. Триединый Бог — загадка для разума, но таинственность и жестокость султанов свойственны ему куда меньше, чем одинокому богу Магомета. Одинокий бог просто восточный царь. Сердцу человека, особенно европейца, гораздо ближе неясные намеки и символы Троицы, образ совета, где равны милость и правосудие; вера в то, что свобода и разнообразие живут и в откровеннейшем средоточии мира. Европейцы всегда остро чувствовали, что «нехорошо человеку быть одному».
"Мнение, будто неверие в чудеса родственно свободе и прогрессу, абсолютно неверно. Если человек не может верить в чудеса, говорить не о чем: он не слишком свободен, но он вполне честен и последователен, что гораздо важнее. Но если человек может верить в чудеса, он именно в силу этого более свободен, ибо чудеса означают, во-первых, свободу души и, во-вторых, ее власть над тиранией обстоятельств."
"Почему-то многие убеждены, что неверящий в чудеса мыслит свободнее, чем тот, кто в них верит. Почему — я не в состоянии сообразить, и никто не берется мне объяснить. По непостижимым для меня причинам либеральным священником считается тот, кто хочет уменьшить число чудес, а не тот, кто хочет их умножить; тот, кто волен не верить, что Христос восстал из мертвых, а не тот, кто волен верить, что из мертвых восстала его родная тетка. Часто в приходе бывают неприятности, потому что священник не признает, что Петр ходил по водам, но когда мы слышали о священнике, чей родной отец гулял по пруду?"
"Почти всем приходилось радоваться маленьким вещам, грустить из-за больших. Тем не менее это несвойственно человеку. Человек больше похож на себя, человек более человечен, когда радость в нем — основное, скорбь — второстепенное. Меланхолия должна быть невинным предисловием, легким, ускользающим налетом — хвала должна быть жизнью души. Пессимизм, в лучшем случае, — выходной день для эмоций, радость — великий труд, которым мы живы. Язычник или агностик полагает, глядя на человека, что эта первичная потребность никогда не удовлетворится. Радость должна быть всепроникающей; агностик хочет ужать ее и загнать в один уголок мира — зато отчаяние его распространяется на непостижимую вечность. Вот что значит родиться вверх ногами. Скептик живет перевернутым: его ноги пляшут в пустячных забавах, голова его в бездне. Небеса современного человека оказались под землей — это понятно, ведь он стоит на голове, а на ней не устоишь. Но когда он обретает почву под ногами, то понимает, что обрел ее. Христианство внезапно и вполне удовлетворяет древнее стремление человека — стоять на ногах; удовлетворяет прежде всего в том, что радость становится великой, печаль — малой и узкой. Свод над нами глух не потому, что Вселенная неразумна. Это не бессердечное молчание бесконечного, бессмысленного мира; оно больше похоже на сострадательную, внезапную тишину в комнате больного. Быть может, нам из жалости дали трагедию, а не комедию — неистовая сила Божественного сбила бы нас с ног, как пьяницу в фарсе. Нам легче перенести наши слезы, чем потрясающее легкомыслие ангелов. Возможно, мы заключены в звездной палате молчания, ибо смех небес слишком громок для нас.
Веселье, маленькое и внешнее дело язычника, — великий секрет христианина. Завершая мою беспорядочную книгу, я вновь открываю ту небольшую книгу, с которой началось христианство, и вновь я приобщен к этой тайне. Поразительный герой, наполнивший Собою Писание, и здесь превосходит всех мыслителей, считавших себя гигантами. Скорбь Его естественна, хотя и редка. Стоики, древние и современные, гордятся тем, что скрывают свои слезы. Он не скрывал Своих слез, они были ясно видны на Его лице при свете дня — а день на Его родине ярок. Он гнева не сдерживал. Он вышвырнул столы из храма и спрашивал людей, как думают они избежать гибели. Но кое-что Он сдерживал. Я говорю со всем благоговением: в этой поразительной Личности было то, что можно назвать застенчивостью. Что-то Он утаил от всех, когда удалился на гору для молитвы; Он всегда это скрывал, обрывая речь или внезапно уединяясь. Было нечто, слишком великое, чтобы Бог показал нам это, когда Он жил на земле, — и я думаю иногда, что это Его радость".