Эдгар Аллан По. O, Tempora! O, Mores!

O, Tempora! O, Mores!

О, Времена! О, Нравы! И эта мысль грустна:
Все те же вечно нравы и те же времена –
Вернее царства нравов давным давно уж нет –
Остался отвратительный и безобразный след.
А раньше было хуже, ведь многие твердят,
Но я не разделяю этот неверный взгляд,
Не хуже были «старые добрые времена»,
Все времена пороками насыщены сполна.

И тут я вдруг подумал: мне нравятся слова,
Что янки применяют – у янки мысль пряма.
К вещам как относится? Иль в шутку, иль всерьёз?
Что лучше, а что хуже – однако же вопрос?
Иль с мрачным Гераклитом слёз море проливать?
С фракийцем-Демокритом быть может хохотать?
Который книгу жизни швырнул коту под хвост –
«К чертям! Не всё равно ли?» – ответив на вопрос.

Вопрос сей неудачный, о небо, убери,
Как палец вдруг зажатый из крабовой клешни!
И вместо двух вопросов у Боба почти восемь,
И каждый на дискуссию часа четыре просит.
И как же быть? Что делать? Решить я не могу.
Чтоб всех не беспокоить, вопрос я отложу.
Ни плакать, ни смеяться, ни льстить, ни клеветать –
С обоими из греков обняться и рычать.

Ах, и рычать конечно… молиться… и на что?
Позорно чтобы вещи смотрели нам в лицо,
К тому же очень смело и дерзко, чёрт возьми,
Как будто обезьяны вдруг стали бы людьми,
Гуляли бы по улицам в кривляньях и прыжках,
Ругаться заставляя нас на разных языках.
Но будьте терпеливы – ещё совсем чуть-чуть,
И я, словно политики, перенаправлю путь,
Привычки и критерии свои я изменю –
И к верному решению решительно пойду.

Я повидал немало различных городов –
Ведь колесить по свету я был всегда готов,
Но я клянусь душою, из них ни одного
Не помню я конкретно, а так – лишь в целом всё,
(Как любят депутаты всё в целом принимать
И логикой своею при этом щеголять)
Так быстро, совершенно, приятно и легко
Приказчик резвый выскочка в мгновение одно,
Назад отбросив локоны прекрасные со лба,
Резвится, словно рыба, в объятиях пруда,
И скачет по прилавкам, как Ве;стри, с наслажденьем,
Начав своё с утра – лишь к ночи завершенье –
Обсчитыванье дам – а там вперёд на бал –
Теперь танцует с той, кому тесьму продал.
Не бессердечна же она, не холодна,
Коль на туфле её красуется тесьма!

Один из этих рыб, par excellence, смазлив,
Был мне знаком когда-то. Глаза свои прикрыв,
О Боже помоги! – я сдерживал свой смех –
Гримасы корчил тот – ну просто смертный грех,
И лучше б уж молчал, чем что-то говорить –
Это могло б любого до колик рассмешить.
Но тем не менье, вот же, сердца пленял у дам
И фраком а-ля стриж и шляпою, к полям
Притягивая взоры, и этим  приучая
Смотреть лишь на мужчин, иное презирая.

Сам его голос – музыкальный парадиз,
И его форма – ну изящества каприз,
Воротничок рубашки, внешний вид и тон –
Ну прям Адонис, идеал со всех сторон.
И он собою разрешает с этих пор
Неразрешимый философский спор:
Где место мысли у существ живых –
Всё однозначно – мнений нет иных.
Красавца этого один лишь только факт
Все пренья премирил в мудрейших головах.

Он мыслит – никаких сомнений в этом,
Вопрос другой – чем мыслит он при этом?
Философ мудрый покачал бы головой –
Лодыжкой мыслит, если не пятой.
В отместку может пнуть меня ногой,
Тем самым проявив свой ум большой.
Я для его кошачьих глаз держу очки,
Чтобы себя, осёл, увидел изнутри!
И осознал великий ум свой, кстати,
Ну а коль нет – тогда он глупый карлик.
И чтоб отгадка дурака в припадок не повергла,
ПИТТС напишу я под его портретом.
O, Tempora! O, Mores!
O, Times! O, Manners! It is my opinion
That you are changing sadly your dominion —
I mean the reign of manners hath long ceased,
For men have none at all, or bad at least;
And as for times, altho’ ’tis said by many
The “good old times” were far the worst of any,
Of which sound doctrine l believe each tittle,
Yet still I think these worse than them a little.
I’ve been a thinking — isn’t that the phrase? —
I like your Yankee words and Yankee ways —
I’ve been a thinking, whether it were best
To take things seriously, or all in jest;
Whether, with grim Heraclitus of yore,
To weep, as he did, till his eyes were sore,
Or rather laugh with him, that queer philosopher,
Democritus of Thrace, who used to toss over
The page of life and grin at the dog-ears,
As though he’d say, “Why, who the devil cares?”
This is a question which, oh heaven, withdraw
The luckless query from a member’s claw!
Instead of two sides, Bob has nearly eight,
Each fit to furnish forth four hours debate.
What shall be done? I’ll lay it on the table,
And take the matter up when I’m more able,
And, in the meantime, to prevent all bother,
I’ll neither laugh with one, nor cry with t’other,
Nor deal in flatt’ry or aspersions foul,
But, taking one by each hand, merely growl.
Ah, growl, say you, my friend, and pray at what?
Why, really, sir, I almost had forgot —
But, damn it, sir, I deem it a disgrace
That things should stare us boldly in the face,
And daily strut the street with bows and scrapes,
Who would be men by imitating apes.
I beg your pardon, reader, for the oath
The monkeys make me swear, though something loth;
I’m apt to be discursive in my style,
But pray be patient; yet a little while
Will change me, and as politicians do,
I’ll mend my manners and my measures too.
Of all the cities — and I’ve seen no few;
For I have travelled, friend, as well as you —
I don’t remember one, upon my soul,
But take it generally upon the whole,
(As members say they like their logic taken,
Because divided, it may chance be shaken)
So pat, agreeable and vastly proper
As this for a neat, frisky counter-hopper;
Here he may revel to his heart’s content,
Flounce like a fish in his own element,
Toss back his fine curls from their forehead fair,
And hop o’er counters with a Vester’s air,
Complete at night what he began A.M.,
And having cheated ladies, dance with them;
For, at a ball, what fair one can escape
The pretty little hand that sold her tape,
Or who so cold, so callous to refuse
The youth who cut the ribbon for her shoes!
One of these fish, par excellence the beau —
God help me! — it has been my lot to know,
At least by sight, for I’m a timid man,
And always keep from laughing, if I can;
But speak to him, he’ll make you such grimace,
Lord! to be grave exceeds the power of face.
The hearts of all the ladies are with him,
Their bright eyes on his Tom and Jerry brim
And dove-tailed coat, obtained at cost; while then
Those eyes won’t turn on anything like men.
His very voice is musical delight,
His form, once seen, becomes a part of sight;
In short, his shirt collar, his look, his tone is
The “beau ideal” fancied for Adonis.
Philosophers have often held dispute
As to the seat of thought in man and brute;
For that the power of thought attends the latter
My friend, the beau, hath made a settled matter,
And spite of all dogmas, current in all ages,
One settled fact is better than ten sages.
For he does think, though I am oft in doubt
If I can tell exactly what about.
Ah, yes! his little foot and ankle trim,
’Tis there the seat of reason lies in him,
A wise philosopher would shake his head,
He then, of course, must shake his foot instead.
At me, in vengeance, shall that foot be shaken —
Another proof of thought, I’m not mistaken —
Because to his cat’s eyes I hold a glass,
And let him see himself, a proper ass!
I think he’ll take this likeness to himself,
But if he won’t, he shall, a stupid elf,
And, lest the guessing throw the fool in fits,
I close the portrait with the name of PITTS.
________________________________________
The accompanying verses, never before in print, were written by Edgar A. Poe, at the age of seventeen, and have been transmitted to us by John H. McKenzie, Esq., of Henrico County, Virginia, whose mother adopted Rosa Poe, Edgar’s sister, at the same time that Edgar was adopted by Mrs. Allan, of Richmond. The satire is puerile enough, but it is interesting as perhaps the earliest of Poe’s writings known to exist. The luckless Pitts, lampooned of Poe, was a clerk in the leading fashionable dry goods store of Richmond some forty years ago, and was paying court to a youthful belle of the period, who afterwards married a prominent Virginia politician and member of Congress, and who sometimes smiled dans sa premiere jeunesse on the wayward young Edgar, with the bright eyes and hyacinthine curls. Doubtless that lady’s escritoire contained many a woful ballad and love-sick sonnet of the precocious madcap. The frequent use of parliamentary phrases and the mention of members’ claws and members’ logic, shows that “O, Tempora! O, Mores!” was written chiefly for the ridicule of Pitts in the eyes of certain members of the Virginia Legislature, who were then boarding in the same house with him. All the parties in any manner connected with the lampoon, the fair lady, the distinguished M. C., the author and his victim, have long since passed away, and its publication can wound the sensibilities of no human being, while the numberless admirers of the author of the “Raven” will read with interest an authentic poem written by him when a boy — an interest similar in kind, if not as great in degree, to that which would be inspired by a juvenile production of Tennyson or Sir Walter Scott: J. R. T.
________________________________________
Although not confirmed, many people believe Edgar Allan Poe to be the writer of this poem.
Originally Published in 1868.

«Это стихотворение, не публиковавшееся при жизни Эдгара По было написано им в возрасте семнадцати лет и передано для печати Джоном Х. Маккензи, эсквайром из округа Хенрико, штат Вирджиния, чья мать усыновила Розу По, сестру Эдгара, в то время как Эдгар был усыновлен миссис Аллан из Ричмонда. Сатира достаточно ребяческая, но интересна, поскольку, возможно, является самым ранним из известных произведений По. Несчастный Питтс, высмеиваемый Эдгаром По, работал клерком в ведущем модном галантерейном магазине Ричмонда и ухаживал за молодой красавицей того времени, которая впоследствии вышла замуж за видного политика из Вирджинии и члена Конгресса, и которая иногда улыбалась dans sa Premiere Jeunesse своенравному юному Эдгару с яркими глазами и гиацинтовыми кудрями. Несомненно, в секретере этой дамы хранилось множество печальных баллад и любовных сонетов не по годам развитого сумасброда. Частое использование парламентских фраз и упоминание депутатских когтей и депутатской логики показывает, что «О, Tempora! О, Mores!» было написано главным образом для того, чтобы высмеять Питтса в глазах некоторых членов Законодательного собрания Вирджинии, которые тогда жили с ним в одном доме. Все стороны, так или иначе связанные с памфлетом, прекрасная дама, автор и его жертва, давно ушли из жизни, и его публикация не может ранить чувства ни одного человека, в то время как бесчисленные поклонники автора «Ворона» с интересом прочитают подлинное стихотворение, написанное им еще мальчиком — интерес, аналогичный по роду, хотя и не такой большой по степени, тому, который был бы вдохновлен юношеским произведением Теннисона или сэра Вальтера Скотта».
                J. R. T.

Хотя это и не подтверждено, многие полагают, что автором этого стихотворения был Эдгар Аллан По.

Первоначально опубликовано в 1868 году.



© Перевод Дмитрия Захарова 25.11.2023